— Будете понятыми, — сказал Сергей, обращаясь к Соне и Константину. — Толя, Антон, ломайте дверь.
— Ломать не нужно, есть ключи, — сказала Соня и позвонила в квартиру напротив.
Дверь открыли мгновенно. На пороге появилась Шура в цветастом халате и с небольшой пластмассовой лейкой в руке. Сначала, при виде полицейских, Шура удивленно подняла брови, но затем она заметила Соню.
— Сонечка! Здравствуй, рада тебя видеть! Все хорошо? — радушно проговорила Шура, продолжая коситься на ребят в форме. — Что-то случилось?
— Шура, ты говорила, что баба Люба оставила ключи?
— Да, они у меня, — подтвердила Шура и достала из кармана халата ключи. — Как раз иду цветы поливать. Вчера замоталась и забыла совсем! Но, думаю, ничего с ними не случилось, один денек на голодном пайке даже полезно.
— Откройте дверь, — попросил Шестаков.
Шура выполнять просьбу не спешила. Она повернулась к Соне.
— Сонечка, объясни, что происходит? Обыск?
Вместо ответа Соня посмотрела на Шестакова.
— Объясни всем, — сказала она.
— Гражданка…
— Ненашева.
— Гражданка Ненашева, — с неохотой проговорил Сергей и достал удостоверение. — Я — старший лейтенант полиции Сергей Юрьевич Шестаков. В настоящее время нам необходимо попасть в квартиру гражданки Лопухиной в связи с тем, что… черт! Шура, откройте дверь, не вынуждайте меня говорить то, что я не хотел бы пока произносить вслух. Пожалуйста…
Все: и Шура, и Соня с Константином, и полицейские с удивлением смотрели на Шестакова.
Как ни странно, но Шура подчинилась. Не сказав ни слова, она подошла к двери бабы Любиной квартиры и вставила ключ в замок. Едва дверь приоткрылась, Шестаков юркнул внутрь. За ним последовали полицейские. Соня, Константин и Шура вошли последними.
Сердце Сони отплясывало бешеный ритм. Она уже догадалась, все поняла, но, как и Сергей, не хотела это произносить. Даже в мыслях.
Шестаков и полицейские застыли в напряженных позах у входа в единственную комнату. Соня протиснулась между ними.
Старенький шкаф с покосившейся дверцей, круглый стол с плюшевой скатертью, цветной телевизор еще советских времен, потертый ковер на полу… и тело бабы Любы на стареньком продавленном диване. Рядом, на стуле, упаковки от лекарств и тетрадный листок.
Соня, будто окаменела. Она смотрела на гладко расчесанную, празднично одетую старушку, и не было сил ни чувствовать, ни думать.
Баба Люба лежала на диване, сложив на груди морщинистые руки. Выражение лица спокойное и, как показалось Соне, умиротворенное, радостное.
Что-то блеснуло на стуле, рядом с упаковками таблеток. Соня пригляделась — очки. Бабы Любины очки со старенькой замухрыжистой резинкой.
Мир поплыл перед глазами. Соня чувствовала, как бегут слезы по ее щекам. Слышала, как кто-то закричал: «Нет!». Но она все смотрела и смотрела на очки с резинкой — такие знакомые и такие осиротевшие теперь.
Пол ушел из-под ног, и Соня провалилась в бездушные объятия темноты.
— Соня! Сонечка! Софи!
Соня медленно открыла глаза. Голову тут же прострелило. Соня дернулась и поднялась на локтях. Заплаканная Шура стояла на коленях рядом с диваном и держала в руках открытый пузырек с нашатырем. Соня отодвинула от себя ее руку.
— С возвращением, ты нас очень напугала, — сказал Шестаков. Он и Константин стояли за Шуриной спиной.
— Солнышко мое, прости, надо было не пускать тебя туда.
— Я должна была ее увидеть, — сказала Соня, поднимаясь. Голова еще слегка кружилась, но Соня смогла встать на ноги и даже сделать пару шагов. — Господи, но почему? Почему?!
Слезы крупными каплями текли по Шуриным щекам. Соня опустилась на колени рядом с ней. Женщины обнялись и долго плакали, беззвучно, горько. Мужчины поняли, ушли.
Лишь полчаса спустя Соня и Шура прошли на кухню. Там в одиночестве сидел Константин.
— Где Сергей? — спросила его Соня.
— Там. Тело увозят.
— Давайте чаю выпьем, — нарушила Шура гнетущую тишину. — Соня, ты какой будешь?
— Я? С бергамотом есть?
— Есть. Константин, а вам какой?
— А мне какой есть, можно тот же, с бергамотом.
Шура разливала по кружкам чай, когда в кухню зашел Сергей.
— Можно и мне чайку? — спросил он хозяйку.
— Конечно, — ответила Шура и улыбнулась.
Соня смотрела на добрую мягкую улыбку Шуры, и с удивлением подумала, что эта улыбка не кажется ей неуместной. Наоборот, хотелось, чтобы Шура улыбалась как можно дольше, разливала чай, совершала такие обычные, живые поступки именно сейчас, в эти минуты.
— Что написано на листке? — спросила Соня, и все повернулись к ней.
— Каком листке? — не поняла Шура.
Соня пояснила:
— На тетрадном листке, что лежал рядом с упаковками таблеток на стуле возле дивана.
Сергей полез во внутренний карман и достал сложенный вчетверо листочек из тетрадки в клеточку.
— Я знал, что ты захочешь посмотреть, потому изъял его на время. Но послание адресовано Шуре, — сказал Сергей и передал Шуре тетрадный листок.
Она развернула его и долго смотрела на крупный, витиеватый почерк бабы Любы, а затем дрожащим голосом начала читать вслух:
«Я убила Кононова Олега Игоревича. Отомстила за сына. Шура, отдай этот листок в милицию. Деньги на похороны лежат в чайнике в серванте. Прощай, Шурочка, не плачь, я скоро увижу сына».
— Что это значит? — спросила Шура и вопросительно посмотрела на Шестакова.
Соня и Константин так же повернулись к нему. Шестаков достал из кармана пиджака другой сложенный лист.
— Это прислал твой сын, — сказал Сергей, обращаясь к Соне. — Тут он пишет, что тридцать лет назад в воинской части, где служил Кононов, на проселочной дороге между Знаменкой и Егорьевском погиб солдат. Замерз. Солдата звали Евгений Лопухин.
Шура и Соня непроизвольно ахнули.
— Это сын бабы Любы? — спросила Шура, опускаясь на стул.
— Да, — подтвердил Шестаков.
— Что с ним произошло? — спросила Соня.
— Ни для кого не секрет, что порой солдат-срочников используют не по назначению. В тот день командир воинской части попросил Кононова отправить в Егорьевск надежного солдата, чтобы тот на машине отвез на дачу к его теще какие-то доски. Кононов отправил Лопухина — тихого, скромного, исполнительного юношу. Одного. По пути в Егорьевск Лопухин решил сэкономить время и поехал через лес по проселочной дороге. Дело было в январе. В те годы крепкие морозы не были редкостью для Московской области. Машина Лопухина заглохла в лесу. Исполнительный солдат побоялся оставить имущество без присмотра, он провел в заглохшей, холодной машине весь вечер и ночь. У него была возможность развести костер из тех досок, что он вез, но солдат не решился на это. Он не мог взять чужое. По-видимому, к утру Лопухина сморил сон. Он замерз, умер во сне.
— Вот, значит, что, — проговорила Соня. — Кононов, действительно, убийца… хоть и по неосторожности.
Шестаков покачал головой.
— Все не так однозначно. Лопухина могли бы спасти, если бы вовремя начали искать, однако произошла накладка.
— Какая такая накладка? — со злостью спросила Шура. — Они должны были его искать! Наверняка, теща звонила зятю и спрашивала: «где доски, где доски…».
— Звонила, — подтвердил Шестаков, — а командир части звонил Кононову. Однако Кононова в части уже не было, он ушел домой, а сотовые телефоны в то время не существовали.
— То есть, Кононов отправил солдата и ушел домой?
— Да, — ответил Шестаков и протянул соне лист с результатами расследования, проведенного ее сыном. — Прочитай с того места, что я отметил ручкой.
Соня начала зачитала отрывок вслух:
«Бабушка моего друга, Анатолия Романова, в то время работала в указанной воинской части бухгалтером. Она вспомнила, что, когда началось расследование, по части ходили слухи, будто Кононов перед уходом домой сказал дежурному офицеру Николаеву проследить, доехал ли Лопухин до Егорьевска, и проконтролировать возвращение солдата. Однако Николаев забыл о поручении Кононова и даже, когда звонил командир части, сказал тому, что ничего ни о каком поручении не знает, для него отсутствие солдата — новость».
Еще раз перечитав, уже про себя, текст, Соня подняла вопрошающий взгляд на Шестакова.
— Получается… Николаев виноват в смерти солдата?
Сергей кивнул.
— И он тоже. Я уже звонил Николаеву, тот сознался. Да, в тот день он был погружен в семейные проблемы и слушал Кононова невнимательно. Сообщение об уехавшем солдате он пропустил мимо ушей, поэтому так уверенно говорил командиру части, что ничего не знает. Правда, он предложил командиру начать поиски, но тот отказался. Поднимать по тревоге людей, значило распространить информацию о том, что солдата отправили по личному поручению. Командир побоялся, а Николаев не настаивал. В нашем разговоре Николаев оговорился, что Кононов плюнул бы на конспирацию командира части и начал бы поиски, а у него, Николаева, духу на это не хватило.
