– А не мешает этот новый альянс работе радиста?
– Ну, что вы! Серафимов холост, пусть себе развлекаются…
Я поблагодарил за кофе и ушел к себе.
На корабле все еще веселились. Кто-то плясал, и гулкий дробот кованых сапог сыпался по железной палубе, как шрапнель.
Утром следующего дня вспомнилось, что еще не потолковал со старпомом Сергеевым.
Тот старательно чистил зубы перед умывальником. В комнате был беспорядок, иллюминаторы задраены наглухо и воздух тяжелый.
– Ах, это вы… Извините, сейчас!
Прополоскав рот, надел китель и застегнулся на все пуговицы.
– Вероятно, по делу Расторгуева? Вряд ли смогу что-либо добавить к магаданским показаниям. Слишком мало я знаю Расторгуева и о делах его не осведомлен.
– Да, нет, просто решил зайти – побеседовать. Как вы себя чувствуете?
– Спасибо! Сегодня терпимо: погодка опять балует. Меня только в шторм ужасно ломает: чахотка капризна.
– Врач-то у вас бывает во время приступов?
Он ответил желчно:
– А, что врач, когда «добро» на тот свет уже получено! Да и врач наш…
– Из породы коновалов? Да сядьте вы, ради бога, и бросьте эту ненужную официальность!
– Спасибо… Нет, врач он знающий, но легкомысленный, как мальчишка. Давно утратил авторитет.
– Пьет, что ли, распутничает?
– Нет, просто не сумел себя поставить. Вот вам типичный случай. Не успели мы выйти из Владивостока, как заключил дурацкое пари со вторым механиком Литваком: за один присест сожрать две килограммовые банки консервированного винограда…
– И одолел?
– Нет, конечно!
Я перевел разговор на другую тему. Похвалил капитана Корганова.
– Говорят, знающий моряк и человек отзывчивый?
Вопрос был примитивно провокационный, но Сергеев тотчас скривил худое, изможденное лицо.
– За это самое добродушие его уже с трех кораблей выгоняли. Подождите до вечера: сегодня суббота, и вечером весь пароход будет пьян в лоск… Добродушный!.. Команда распущена, комсостав бесконтролен – случай с Расторгуевым живой пример. Пассажиры пьют без просыпу… Я бы навел порядок, да вот… Смерть позывные показывает. Публичный дом, а не морское судно! «Папаша» он, а не капитан!
Сергеев разгорячился, вскочил и вдруг захлебнулся в припадке неистового сухого кашля. Бросившись на койку, он уткнулся лицом в подушку. По наволочке поползло красноватое пятно.
Я вышел из каюты с тяжелым чувством: дернул же меня черт за язык!
Услав матроса за врачом, я прошел в пассажирский салон. Буфетчик действительно бойко торговал различными напитками. По галерее слонялось несколько подвыпивших пассажиров.
Перехватив по пути третьего помощника капитана, который обычно ведет на корабле пассажирскую часть, я строго спросил:
– Почему разрешаете пьянку на судне, товарищ Рулев?
– Не знаю, что и делать! Я запрещаю, но капитан и стармех махнули рукой на буфетчика. Он никого не слушает, никому не подчиняется…
После разговора с «третьим» я в полутемном пассажирском коридоре неожиданно наткнулся на знакомого военного с ромбом на петлицах.
– Барабанов?..
– Он самый… Я слышал, что и ты здесь, да все не собрался отыскать… А ты зачем здесь?
– В командировке. А ты?
– Тоже по долгу службы: начальник спецконвоя при этом Самарине…
Чекиста Барабанова я хорошо знал по Владивостоку: умница, химик по образованию, живой, подвижный человек…
– Неужели нельзя было послать кого-нибудь? Ну, без ромба, что ли?
– Нас, брат, трое. Есть и без ромба. Арестант уж такой чрезвычайный, а вообще – прекрасный старикан! И как только его угораздило?.. Ну, пойдем, познакомлю.
– Нет уж, потом как-нибудь. Лучше прогуляемся.
– Эх!.. – вздохнул Барабанов. – Пьяная лавочка, а не корабль. Ладно, пойдем, посмотрим!..
Палуба была заполнена пассажирами. На полуюте, образовав круг, столпилось человек сорок. В кругу под гитарный перебор и две мандолины отплясывали лезгинку какой-то восточный человек и яркая блондинка, умело подкрашенная и, несомненно, тоже под градусом. К танцорам тщетно пытался пробиться молодой морячок.
– Радист Серафимов, – шепнул мне Барабанов. – Похоже, что и этот пьян.
Серафимов бесцеремонно расталкивал зрителей и кричал:
– Кланька! Кланька! Сейчас же в каюту!
От толпы отделился здоровенный детина и враскачку направился к радисту.
– Взгляни повнимательнее на этого субъекта, – улыбнулся чекист. – Ни дать ни взять – Филька Шкворень из шишковской «Угрюм-реки». Как бы он не накостылял шею этому радио-Отелло!..
«Филька Шкворень» подошел к радисту и мрачно осведомился:
– Тебе, што, больче других нужно?
Радист, отталкивая его, продолжал кричать:
– Кланька, Кланька! Прочь отсюда! Тебе говорю, прочь! Иди в каюту!
Верзила поднес к его лицу могучий волосатый кулак.
– Оставь женчину! Выматывайся отсель сам, пароходский, а то будешь зубы три дни разыскивать.
Назревал скандал. Барабанов встревожился.
– Черт дикий. Отделает Серафимова под лазарет, а второго радиста на судне нет… Вмешаться, что ли?
Мы стояли на ботдеке. Боцман и матрос из брандспойта окатывали палубу, и я решил использовать ситуацию.
– Боцман, дайте струю под ноги вон тем петухам!
Боцман скользнул взглядом по четырем нашивкам на моем кителе.
– Есть!
И не без удовольствия выполнил распоряжение.
Когда «Отелло» и «Филька», подпрыгивая, бросились в стороны, боцман, уже по собственной инициативе, ударил тугой струей по всему полупьяному кругу. Ют мгновенно опустел, остались только восточный человек и его партнерша. Они громко возмущались.
Я опустился с ботдека и подошел к блондинке.
– Ваша фамилия Березницкая?
– Да, Березницкая… А что?
Она смотрела, прищурясь, чуть вызывающе.
– Завтра в четыре часа зайдите в каюту второго помощника капитана.
– А что я там забыла?
– Вы позабыли, что снабжали деньгами спекулянта Расторгуева. Хочу об этом напомнить…
Рот ее открылся. Она беспомощно оглянулась, отыскивая кого-то, – быть может, восточного человека, быть может, Серафимова.
Потухшим голосом сказала:
– Хорошо.
На следующий день мы с Барабановым снова делились впечатлениями о «Свердловске».
– Манилов в морском издании, – сказал Барабанов про капитана. – Распущены все до безобразия! Действительно, «папаша», как говорит этот чахоточный. Бабы снабжают жулика деньгами для спекуляции, а капитан устроил у себя в каюте камеру хранения. Буфетчик оптом и в розницу спаивает народ, словно дореволюционный шинкарь, а капитан поощряет сукина сына! Уши корабля – радиорубку – заложило сомнительной любовью…
– Знаешь, на всем этом фоне отрадное впечатление производит старший механик Волков. Правда, и он не без греха, любитель «традиций», но в общем – человек прямой, честный, бывший партизан.
– Видал… Черт его знает! А ты до «Свердловска» был с ним знаком?
Я не успел ответить. В каюту вошло несколько человек.
Первым торжественно шествовал стюард пассажирского салона с подносом на вытянутых руках. На подносе стояло мельхиоровое ведерко, из которого выглядывали бутылочные головки.
– Коньячок-с… Холодненький! – угодливо склонясь, проговорил стюард.
За его гибкой спиной стоял уже известный мне буфетчик, далее перешептывались две напудренные девицы, в одной из них я узнал Березницкую. Группу замыкал неопределенных лет человек в новеньком, но очень помятом костюме мышиного цвета.
– Неси закуску! – приказал стюарду буфетчик, умело сервируя столик.
Мы с Барабановым еще не опомнились от этого зрелища, как человек в костюме протянул руку.
– Заборский, Исидор Иосифович! Судовой врач. Очень приятно!..
Наконец я пришел в себя. Не подавая руки, ответил:
– Не разделяю ваших эмоций. К знакомству сейчас не расположен. Тем более, что в меню этого обеда, кажется, не включен столь любимый вами консервированный виноград.
Заборский был человек интеллигентный и понятливый: он немедленно ретировался.
Я обратился к Березницкой:
– Сколько помнится, наше свидание было назначено на шестнадцать часов, а сейчас только полдень. Вы слишком торопитесь…
Когда мы остались в каюте втроем с буфетчиком, я открыл коньячную бутылку и, налив полный стакан, поднес ему.
– Вот так-то лучше. Без лишних людей, – подмигнул чекист. – Ну, начнем с тебя, дорогой товарищ. Пей, не стесняйся, – свои люди!
Буфетчик попятился к двери.
– Что вы! Я при исполнении служебных обязанностей не пью-с…
– А почему вам взбрело в голову, что мы будем пить при исполнении служебных обязанностей? – спросил я. – И что это за торжественный обед с дамами? Сами выдумали или Березницкая?
– В рассуждении услужить хорошим людям…
– Так… Выстрел направлен верно, гражданин Калугин, только малость обнизили. Ну, вот что: торжественный обед отменяется. Обедать мы будем в кают-компании на общих основаниях. Дальше: запрещаю продажу спиртных напитков на судне. Поняли? Никому! Без всяких исключений. Сложите все свои бутылки в винный погреб, в присутствии председателя судового комитета закройте погреб на замок и ключи доставьте мне. Я их опечатаю своей печатью. И не вздумайте хитрить: если увижу хоть одного пьяного, вы будете арестованы. Немедленно!
