– Хочешь, я встречу тебя вечером после репетиции и провожу домой? – поспешно заговорил я, потому что боялся, что она пригласит меня в филармонию. Соня очень симпатичная, но слушать весь вечер скрипичную музыку я не в состоянии: сказываются детские воспоминания о том, как маман меня духовно развивала. Теперь на классическую музыку у меня отрицательный условный рефлекс, как у собаки Павлова.
– Нет, после репетиции лучше не надо! – поспешно и, как мне показалось, испуганно заговорила Соня. – Ты ведь хотел показать мне кое-какие несложные приемы? Это лучше сделать днем у меня дома.
– Согласен. Значит, завтра?..
– Часа в три. А то потом я уйду…
Я положил трубку и задумался о многих вещах. Во-первых, что принести завтра Соне: цветы, конфеты или торт? Во-вторых, мне не понравилась испуганная поспешность в Сонином голосе. Почему она не хочет, чтобы я пришел вечером к стенам филармонии? Стесняется такого неказистого провожатого? Неудобно перед подругами? Или ее кто-то провожает? Тогда зачем самой звонить, я же не навязывался. Да еще пригласила домой. Хочет поучиться самообороне, чтобы не бояться ходить одной по темным улицам? Она, собственно, это и хотела сказать. Но если есть провожатый, то чего тогда бояться? Странно все это как-то. А впрочем, кто их поймет, этих девчонок, тем более я. Опыта у меня в этом дела, прямо скажем, маловато – ростом не вышел, женщины таких не любят. Но про это я уже говорил.
В комнату заглянула бабуля.
– Это Сонечка звонила? Очень милая девушка, вежливая, воспитанная…
Я чуть со стула не свалился.
– Ба, да ты откуда все знаешь?
– Она утром звонила, мы познакомились по телефону, – невозмутимо отвечала бабуля. – Знаешь, из всех твоих знакомых она единственная, кто, прежде чем начать разговор, говорит: «Добрый день!»
– Ну уж! – усомнился я.
– Точно тебе говорю! Она маленькая и худенькая? – уточнила бабуля.
– Ну да, – удивлению моему не было предела, – она что, тебе по телефону сказала размер своей одежды?
– Нет, просто я знаю твой вкус, – самоуверенно заявила бабуля.
Вот тебе раз! Как раз мне нравятся высокие и длинноногие! Но я решил не спорить с бабулей, а подождать, что еще она скажет.
– Значит, она не любит сладкое, – протянула бабуля, – тогда испеку лимонный пирог, он легкий.
– Я ее еще в гости не пригласил!
– А ты пригласи, мы хотим с ней познакомиться! – встряла маман с порога. – Бабушка мне все уши прожужжала, так девушка ей понравилась по телефону.
– Нет, ну с вами точно не соскучишься!
– И ради бога, не дари ей гвоздики или герберы! – продолжала маман. – Пышные розы тоже не годятся. Таким субтильным девушкам очень подходят маленькие букетики – знаешь, крошечные нераскрывшиеся красные розочки, только их должно быть не меньше пяти, а лучше – семь. И конфеты – если не хочешь выглядеть глупо, не покупай этих огромных вульгарных коробок «Ассорти» с жуткими цветами на крышке.
Я вынужден был поправить рукой отвалившуюся челюсть: впервые в жизни моя мать говорила дельные вещи!
Соня открыла дверь, не спрашивая, кто там. Возможно, она увидела меня в глазок. Заметив цветы у меня в руках – семь маленьких темно-красных розочек в кокетливой кружевной упаковке, – она покраснела не хуже цветов.
– Спасибо! Полагается сделать книксен и потупить глазки, но я в таком виде. – Она указала на спортивные брюки и футболку.
Как видно, пригласила меня она действительно для того, чтобы позаниматься, никаких задних мыслей у нее не было. Я прислушался к себе и понял, что слегка расстроился по этому поводу. Странно, она же совершено не в моем вкусе.
Мы поставили цветы в воду, а потом я и правда показал Соне несколько легких приемов самообороны. Не сказать, что все у нее получилось, но я с изумлением почувствовал, что она не так беспомощна, как кажется. У нее сильные руки и развитый шейно-плечевой пояс.
– Игра на скрипке требует железного здоровья, – заметила Соня, смеясь, и в это время зазвонил ее мобильный.
Она мгновенно побледнела и вскочила на ноги. Затем медленно, как будто к ногам у нее были привязаны пудовые гири, подошла к аппарату. Я внимательно наблюдал за ней снизу с ковра на полу. Соня прикоснулась к трубке так, как будто это была если не ядовитая змея, то жаба или дохлая мышь. Хотя я лично против жаб ничего не имею, они очень полезные создания. Вот крысы – это неприятно.
Соня ответила, послушала немного, потом лицо ее внезапно осветилось радостью, и она положила трубку.
– Репетицию отменили! У меня весь вечер свободный! Ты останешься подольше?
У меня была куча дел, но, когда девушка смотрит такими вот глазами, только полный идиот скажет ей, что занят.
Весь вечер мы проболтали. То есть сначала мы выпили по три чашки кофе и как-то незаметно съели все конфеты. Потом Соня сказала, что хочет есть, и я помогал ей жарить курицу. Пока она готовилась, Соня в комнате открыла потертый кожаный футляр и показала мне скрипку.
Я раньше не только не держал никогда в руках скрипки, но и не видел ее так близко. Оказалось, что это очень интересная штука, даже есть в ней нечто загадочное. Соня рассказала, что скрипка имеет две половинки – верхнюю и нижнюю. И они обязательно должны быть из разных пород дерева. Собственно, звучание скрипки зависит от лака, которым покрыто дерево, и что итальянский мастер Амати придумал в семнадцатом веке секрет лака, который так и не передал своему сыну, так что лучшие скрипки Амати сделаны именно в семнадцатом веке.
Почему-то когда хотят сделать комплимент скрипачу, говорят, что скрипка в его руках поет, как живая. Мне всегда было непонятно, что конкретно они имеют в виду. Поет, как живая – кто? Если как птица, то совсем не похоже. А если как женщина, то вы меня извините, не всякая женщина хорошо поет. А если у нее слуха вообще нет? Люди, сами того не сознавая, отпускают артисту весьма сомнительные комплименты. Говорили бы, что поет, как живая Монсеррат Кабалье или, там, Елена Образцова (это бабуля вечно их слушает по радио и по телевизору смотрит концерты), так боятся, наверное, фамилии называть. Иной ведь так сыграет, что Монсеррат Кабалье за сравнение может и в суд подать… Но к Соне моя ирония не относится, и я даже попросил ее что-нибудь сыграть, но Соня наотрез отказалась. Впрочем, я не очень настаивал. Я провел пальцами по темному лакированному дереву, и вдруг мне показалось, что скрипка и вправду отвечает мне, как будто живая. Что-то со мной не то, кажется, я теряю голову…
В общем, мы так увлеклись скрипкой, что курица безнадежно сгорела, но мы все равно ее съели с большим аппетитом.
За едой мы по-прежнему болтали обо всем понемногу. Нас никто не беспокоил. Никто не звонил ни в дверь, ни по телефону. Соня развеселилась, серые глаза ее заблестели, и я вдруг заметил, какая она хорошенькая.
Часов в девять я вспомнил, что должен был идти к Околевичу и что хорошо бы хоть позвонить ему и извиниться, что подвел с работой. На моем мобильнике не было зарядки, и я попросил позвонить с ее телефона. Когда я поглядел во время разговора с Околевичем на трубку, то заметил, что она вообще отключила звук звонка. Зачем? Чтобы никто не беспокоил? Но чем таким важным мы с ней занимались, что нас нельзя было беспокоить…
Я вспомнил, как неохотно шла Соня отвечать по телефону, а в прошлый раз она просто испугалась и говорила с тем, кто звонил, очень напряженно. Но мало ли какая у нее причина! Наверное, поссорилась со своим парнем и не хочет с ним разговаривать.
Околевич давно уже повесил трубку, а я стоял, задумавшись, и на душе было тревожно.
– Что это ты в темноте? – спросила неслышно подошедшая Соня.
– Не зажигай лампу! – очнулся я от раздумий. – Я люблю сидеть в темноте, а ты?
– Раньше любила… – вздохнула Соня, – в детстве я любила смотреть из темной комнаты на окна дома напротив. Из-за штор и светильников окна казались разноцветными, и мне казалось, там, за окнами, у людей совершенно другая жизнь – значительная и таинственная. А если занавески были чуть приподняты и удавалось разглядеть совершенно обычный шкаф с книгами или комнатный цветок, то все равно мне казалось, что книги в этом шкафу совершенно особенные, каких ни у кого нет. А цветок – не обычный какой-нибудь фикус, а удивительное волшебное растение, привезенное с берегов далекой Амазонки хозяином квартиры – капитаном дальнего плавания. А ты о чем думал в темноте?
Раньше в темноте я думал о многом, но теперь все тогдашние мысли вылетели у меня из головы, потому что я решал в уме сложную проблему: могу я Соню поцеловать и как она к этому отнесется? И вот пока я колебался, потому что боялся, что Соня обидится, она почувствовала неловкость и включила свет. Сам виноват, нечего было рассусоливать!
Я шел по улицам и думал об удивительной девушке со странной скрипкой. Девушка мне нравилась – та, что сидела напротив меня за столом и весело смеялась моим шуткам. Так она совершенно не напоминала ту запуганную пичугу, что встретилась мне в филармонии.
