Гомельский и Фомин
— Ты, наверное, считаешь меня сумасшедшим? — Володя посмотрел на Фомина изучающе. — Такие деньги отдать этому уркагану. Я что, печатную фабрику открыл? Гознак?
— Мишка парень горячий, потом оружие... Баба эта.
— Ну и что, выпьем. Ему нальем из нашей бутылки. А когда он закосеет, я скажу, что деньги в портфеле, спрятаны в тайнике во дворе. Ты пойдешь за портфелем и откроешь дверь. Андрей и Лешка в форме войдут, ну тут обыск, изъятие...
— А потом?
— Что потом? Потом его в отделение поведут. Вернее — всех нас, а он смоется и будет молиться богу, что ушел.
— Не поверит.
— Возможно. Главное — взять вещь. Понимаешь? А потом мы с тобой надолго исчезнем. Его же ищут. Я к нему на квартиру человека посылал, так тот едва ушел, засада там. Он все равно из Москвы бежать должен. А ты думаешь, что потом будет? Высшая мера ему светит. За Резаного, да и за камушки эти.
— Ну, если так...
— Трус ты, Фомин, тебе с дураками в три листика играть.
— Какая моя доля?
— Сто тысяч.
— Пошли.
— Иди к Андрею и Лешке, они ждут, скажи, чтобы в полдесятого у дверей стояли. Понял?
— Понял.
— Иди, только быстро, я жду.
Он надел форму, туго перепоясался ремнем с кобурой. Ему противен был тот самый костюм, в котором он сидел в пивной вместе с Фоминым. Теперь он опять стал сержантом Костровым, фронтовым разведчиком, человеком, ничего общего не имеющим с известным когда-то Мишкой Червонцем. Наверное, никто, как он, не радовался окончанию операции. И не потому, что удастся увидеть жену и ребенка, несколько дней пожить дома. Другое, более сильное чувство жило в нем. Сегодня — а это он знал точно — заплачен еще один долг. Год назад, впервые согласившись помочь Данилову, он еще смутно, но сознавал, что эта его помощь — тот посильный вклад, который он, Мишка Костров, бывший уголовник, порвавший с прошлым, может внести в общее дело борьбы с фашизмом. И если после освобождения из колонии он с гордостью думал о том, что стал жить честно, как все, то со временем понял: люди, окружающие его, воспринимают происшедшее как нечто вполне закономерное. Для них, его новых друзей и сослуживцев, это просто норма жизни. С тех пор Костров и свою жизнь разграничил очень четко — то, что было тогда, и то, что стало теперь. Стараясь вытравить из себя прошлое, он самоотверженно работал, начал учиться в школе. Но иногда, задумываясь о своей жизни, Мишка понимал: этого мало. Слишком велик был груз его вины перед теми людьми, которые поверили ему. Когда началась война, он сделал все, что мог, помогая Данилову. Ну а как воевал — об этом можно судить по двум его медалям. Но все равно он чувствовал, что этого мало. Потому что дело не в Почетной грамоте, выданной ему на прежней работе, и не в медалях, полученных на фронте. Костров как бы рождался заново, в нем появились черты, удивляющие его самого. Иногда, совершив тот или иной поступок, Михаил словно со стороны глядел на себя, не узнавая в этом новом человеке себя прежнего. За все, что произошло с ним, он был безмерно благодарен Данилову. Для него Иван Александрович стал непререкаемым авторитетом. Часто, собираясь что-то сделать, Костров мысленно советовался с ним, пытался поставить в подобную ситуацию и сделать точно так, как поступил бы он. Так было в сорок первом, когда он пошел на квартиру к Широкову, так было и сейчас.
Мишка ходил по комнате, курил папиросу за папиросой. Нервничал ли он? Пожалуй, нет. Интуиция, основанная на знании людей, с которыми он сталкивался в той жизни, подсказывала ему, что Гомельский обязательно придет. Не такой он человек, чтобы отказаться от ценностей, да еще таких. Он не нервничал, он ждал. Его и Фомина. Ждал, когда медленно расстегнет кобуру, вынет наган и увидит их глаза. Все! — поставлена последняя точка. Пусть знают все, кем стал он, сержант Костров.
Несколько раз в комнату заглядывала Зоя, но, посмотрев на Мишку, тут же молча уходила.
— Ты ему не мешай, — сказал ей Самохин, — у него сейчас день особый, вроде бы как экзамен.
— Он уже его сдал, — усмехнулась Зоя.
— У него их много, экзаменов этих. Каждый новый шаг по жизни.
Мишка подошел к окну, посмотрел в темный квадрат двора. Да, скоро осень, совсем скоро, а потом зима, самое тяжелое время для солдата. Куда он попадет через неделю, в какую часть, с кем служить будет?..
— Окно надо закрыть и опустить маскировку, — услышал он за спиной чей-то голос. Так обычно говорят люди, привыкшие приказывать.
Мишка обернулся, в комнате стоял какой-то человек. К окну подошла Зоя, закрыла его, опустила штору. Щелкнул выключатель. От яркого света Костров на секунду зажмурился.
— Здравствуйте, Костров, — незнакомец протянул руку, — моя фамилия Муштаков.
— Здравствуйте, — Мишка пожал крепкую ладонь и вспомнил, что видел Муштакова в МУРе.
— Ждете гостей? — Муштаков сел на диван, достал папиросу.
— Ждем.
— А что же стол не накрыли?
— Зачем?
— На всякий случай, мало ли как они придут. Может быть, сначала один Фомин, посмотрит, проверит... Давайте, Зоенька, быстренько... Вам помочь?
— Да что вы, что вы, я сама.
— Прекрасно, — Муштаков внимательно посмотрел на Мишку. — Вы молодец. Костров. Я много слышал о вас, но даже представить себе не мог, какой вы молодец. Теперь осталась чисто техническая работа. Они придут, сядут за стол. Вы не волнуетесь?
— Нет.
— Прекрасно. Я так и думал. Вы им нальете водку и скажете: «Зоя, принеси товар». Тут мы и войдем. Ну а как себя держать вам, поймете по обстановке, лучше, конечно, чтобы наган был под рукой.
— Ясно, товарищ Муштаков. Как там Иван Александрович?
— У него все хорошо. К утру ждем от него сообщения о ликвидации банды. Кстати, после окончания операции вы уедете вместе с нами, мы завезем вас домой.
Мишка вздохнул. Тяжело, нервно вздохнул. Муштаков внимательно поглядел на него и улыбнулся.
А на столе уже стояла немудреная закуска: консервы, колбаса, холодная картошка, две бутылки водки.
Муштаков, словно режиссер сцену, оглядел комнату и, видимо, остался доволен.
— Вам надо выпить. Вам и Зое. Пусть они думают, что все уже пьяны. Кстати, гитара у вас, Зоенька, есть?
— Есть.
— Говорят, вы неплохо поете.
— Какое там.
— Не надо скромничать. — Муштаков взглянул на часы. — Давайте.
Мишка взял бутылку, налил две рюмки, посмотрел на Муштакова:
— А вам?
— К сожалению, в нашей работе не у всех такие приятные обязанности, как сегодня у вас. Я не могу. Пейте.
Он еще раз оглядел стол:
— Вот что, пустая бутылка у вас есть? Прекрасно. Поставьте ее, пусть думают, что вы давно пьете. Кстати, закуску-то. Вот так. А то она уж больно порядком не тронута. А теперь, Зоя, берите гитару. Пора.
Муштаков подошел к Мишке:
— Когда вы скажете: «Принеси товар, Зоя», это и будет сигналом. Начинайте.
Во дворе было тихо. Только с Большой Грузинской долетал скрежет трамвая. Он возникал внезапно и так же внезапно исчезал. Игорь с Парамоновым и двумя оперативниками сидели в затхлом палисадничке. Впрочем, место они выбрали неплохое, темнота закрывала их лучше любых кустов.
Они сидели и прислушивались к шарканью ног в переулке. Время тянулось медленно, так всегда бывает, когда чего-то особенно ждешь.
Наверху, в квартире за маскировочной шторой, зазвенела гитара, и женский голос, приятный, чуть с хрипотцой, запел:
Мы странно встретились
И странно разойдемся...
Игорь прислушался. Романс был старый и грустный. Он раньше никогда не слышал его. И голос женщины звучал во дворе, как потерянная надежда, и гитара, догоняя слова, подпевала ей с какой-то щемящей тоской.
На несколько минут романс унес Игоря со двора, с улицы этой и вообще отовсюду.
Но это длилось всего несколько минут. Под аркой раздались осторожные шаги. Кто-то, едва различимый в темноте, вошел во двор, постоял, прислушиваясь, и снова скрылся под аркой.
Игорь осторожно потянул из кармана пистолет, спустил предохранитель. Щелчок показался ему выстрелом, и он весь внутренне сжался, прислушиваясь. Опять послышались шаги, но теперь уже шли несколько человек, и шли они уверенно, не прячась и не боясь.
«Четверо», — сосчитал Игорь. Двое были в штатском, а двое в форме, это он определил по силуэтам фуражек, только в какой, он различить не мог.
Вошедшие о чем-то посоветовались вполголоса, потом вспыхнула спичка: кто-то осветил циферблат часов.
— Через пять минут... — дальше Игорь ничего разобрать не смог. Двое скрылись в подъезде, а двое остались во дворе.
Парамонов сжал его плечо. Игорь понял: этих двоих надо брать.
