Вечер Линн Фэнкорт провела со своим парнем, сначала в кино, затем в «Крысе и морковке». Они расстались на углу Йорк-стрит около полуночи, и девушка принялась ловить попутку. Вскоре перед светофором остановилась машина. Линн постучала в окно и попросила подвезти. За рулем сидела женщина средних лет, рядом с ней — мужчина лет тридцати, который сказал, что они едут в Майрингем, но могут высадить ее около Фрамхёрста, если ей надо именно туда.
Из разговора Линн вскоре поняла, что происходит нечто необычное, но не такое, за которым она охотится. Когда мужчина предложил на десять минут заехать на стоянку у старой объездной дороги, Линн подумала, не в наркотиках ли дело, и как действовать, если обнаружатся эти незаконные вещества. Самой арестовать их? Или связаться по мобильному с полицейским участком? Но дело оказалось совсем в другом. Как только машина остановилась, они подсели к ней с намерением соблазнить. Линн стала отказываться, но дама на это ответила, что прекрасно ее понимает, и можно поехать к ним домой, где им втроем будет гораздо удобнее.
Линн поняла, что ее приняли за проститутку — явление для Кингсмаркэма новое, но вообще известное. Надо быть умнее, не стучать в окно машины, да еще на красный свет светофора, ругала она себя. Но они оказались милыми, вежливыми людьми, и когда она сказала, что передумала, довезли ее до Фрамхёрста, как обещали, и даже оставили свой телефон на случай, если она опять передумает.
Уже больше года Вексфорд не брал в руки городскую газету. Однажды «Кингсмаркэмский курьер» со статьей Брайана Сент-Джорджа о захвате заложников на объездной дороге вызвал у него больше раздражения, чем должно испытывать человеку во время завтрака. Не хотелось проходить через это снова, поэтому больше он «Курьер» не выписывал. Ни «Таймс», ни «Индепендент» подобных чувств у него не вызывали, и этим газетам он хранил верность.
Но после благополучного освобождения от «Курьера» владелец киоска, присылавший ему прессу, нанял новых разносчиков, в большинстве своем бестолковых. Когда шел дождь, они позволяли газетам намокнуть, а если нужной газеты не оказывалось сверху, то оставляли, что попадало под руку — бульварщину, к примеру, или «Финансы». Но любую из этих газет он предпочел бы тому, что сейчас лежало на коврике у двери. Вверху первой страницы восседал орел со свитком в клюве, на котором готическим шрифтом было написано «Курьер». Внимание Вексфорда привлекла передовица.
Вексфорд закрыл глаза, но, конечно же, пришлось открывать их снова. Так всегда бывает. «ГДЕ САНЧА?» — гласил заголовок, набранный самым крупным шрифтом, какой только есть в издательстве «Курьера», и ниже, чуть помельче и не так жирно — «ФАРАОНЫ ПРИКРЫВАЮТ СМИТА». О чем статья, он понял, не читая. Все понятно из заголовков: пропала девочка, это долго скрывали, пока Смита куда-то вывозили — в общем, налицо сокрытие страшного преступления. Вексфорд только не ожидал, что Сент-Джордж, который и написал статью, станет утверждать, будто Томас Генри Смит скрывается в Кингсмаркэмском полицейском участке, в переоборудованной камере «со всеми удобствами».
Текст сопровождали два снимка: уже классическая фотография — Смит выходит из тюрьмы, и портрет Санчии Девениш, которого он не видел. Девочке не больше полугода, ее круглая, почти безволосая голова лежит на кружевной подушке. Изображение размытое, вероятно, многократно увеличенное. В углу видна рука взрослого — Фэй Девениш? — и край чего-то, похожего на детскую коляску.
Вексфорд мысленно взревел, как рассерженный медведь, пришел с газетой на кухню и поставил на плиту чайник. Как у многих людей в наши дни, когда их переполняет сильное чувство — радость или горе, изумление или ужас — его первым желанием было кому-нибудь позвонить. Но кому? Саутби, разумеется. Но с заместителем начальника полиции Вексфорд старался общаться как можно реже. Офицеру патрульной полиции Роджерсу? В участок, дежурному сержанту? В конце концов, когда он отнес Доре чай, выглянул в окно, увидел, что снова идет дождь, — который не навел его на мысль о забытом плаще — он вспомнил о старых друзьях и решил позвонить Бёрдену.
— Уже видел, — сказал Бёрден.
— Я думал, ты больше не читаешь эту газетенку.
— Да, но мне принесли ее по ошибке.
— Как и мне. Сент-Джордж, наверное, видел, как Венди Бродрик привезла Смита в полицейский участок Наверное, рыскал по округе или из машины выследил. Но они же там находились всего пять минут!
— Для него достаточно. Но где он достал портрет Санчии?
— Бог его знает. Для нас Девениши его не нашли, а для Сент-Джорджа — пожалуйста. Но снимок в любом случае бесполезен — шестимесячный младенец совершенно не похож на трехлетнего ребенка. Фотография, которую откопал Сент-Джордж, поможет отыскать Санчию не больше, чем моя или твоя.
— Кстати, этот снимок он мог получить и не от Девенишей, — задумчиво сказал Бёрден. — Ты знаешь, что «Курьер» регулярно проводит всякие акции, якобы в сугубо благотворительных целях: конкурс на самую большую ступню, идиотские забеги хорьков, выборы Мисс Кингсмаркэм — их, правда, феминистки сорвали. Возможно, Санчия участвовала в конкурсе младенцев, может, даже победила, поэтому в газете оказался ее снимок Она ведь была очень милой малышкой, правда?
Эти слова, неожиданные для Бёрдена, так глубоко тронули Вексфорда, что весь его гнев прошел, сменившись печалью о «былых временах», и он промолчал. «Бедная девочка, — подумал он. — Пусть высшая сила — Бог, норны, фурии, кто бы там ни был — будет милосердна к ней».
— Ты еще там? — напомнил о себе Бёрден.
— Здесь, — Вексфорд кашлянул. — Девениши не из тех, кто посылает своих детей на такие конкурсы. Как считаешь?
— Кто знает, что это за люди. Я не знаю, спроси у Сент-Джорджа.
— Я и собирался, — ответил Вексфорд, и неожиданно для себя добавил: — Надо бы его проучить.
На этот раз волнения начались в Стовертоне, на Ректангл-роуд. Неподалеку от домов Тревора Ферри и Розмари Холмс жил брат Джо Хебдена со своей подругой, двумя ее детьми и двумя своими детьми. Дэвид Хебден с шести часов утра развозил на грузовике свежий номер «Курьера» владельцам газетных киосков в Кингсмаркэме, Стовертоне и Помфрете. При такой работе сам он газет не читал, не умел потому что; хотя мог разобрать заголовки на спортивной странице. Но этим дождливым утром его внимание привлекло имя на первой полосе «Курьера». Одно из немногих, которое он мог прочесть, потому что Санчией звали младшую дочь его подруги.
Санчию Дэвид Хебден нежно любил. Неродная девочка была ему дороже собственных детей, которые напоминали о бывшей жене. Не представляя, что с ней случилось, — почему же тогда написали в газете? — он полчаса провел в страхе.
Он всячески избегал просить людей, чтобы ему читали. Поэтому он ничего не сказал владельцам киосков, но тревога его росла с каждым взглядом на любимое имя, напечатанное этими ужасными громадными буквами. Домой Дэвид Хебден вернулся, когда все еще спали. Он бросился на второй этаж и увидел Санчию в кровати рядом с матерью, куда она, видимо, перебралась, как только он уехал, и разбудил весь дом радостными воплями.
Мать Санчии, Катрина, взяла газету и прочла ему статью вслух. На крик прибежали другие дети, и расселись на кровати, предвкушая развлечение.
— Стыд и позор, — сказала Катрина. — Девочка пропала в понедельник, а полиция что творит? Вместо того чтобы ее искать, — скорее всего, ее тело, — устроили в участке пансионат, где этот педофил как сыр в масле катается.
— Мама, а кто такой педофил? — спросила шестилетняя Джорджина.
— Не спрашивай, и тебе не солгут, — отрезала мать и перевела взгляд на мужа. — Дэйв, позвоню-ка я Джо и Шарлин. Или позвони ты. Это твой долг. Они имеют право знать.
Когда Смита увезли из квартала Мюриэль Кэмпден, массовые волнения постепенно улеглись. А вскоре новое событие взбудоражило умы обитателей Пак, Ариэль и Оберон-роуд — нападение Колина Крауна на Джоди, младенца-робота, и его уничтожение. Случилось это за день до того, как Лиззи Кромвель должна была вернуть Джоди в социальную службу. После драки с Брендой Босворт, и после того, как все, кроме Мирослава, узнали, кто отец ребенка, Лиззи утратила всякий интерес к Джоди. Она перестала за ним ухаживать, кормить, менять подгузники, класть в колыбель, носить на руках и постоянно его тискать. Такого пренебрежения Джоди еще не видел за всю свою короткую жизнь, и как настоящий младенец — ведь к Лиззи он попал прямо с конвейера — начал орать. Он хныкал, плакал, рыдал, ревел белугой, после чего его рыдательная кассета перематывалась, и все начиналось заново.
— Ты ведь знаешь, его нельзя бросать, — ругала ее Дебби.
Колин не сказал ни слова. Он даже не попытался нейтрализовать Джоди, вытащив из него батарейки. В девять вечера, когда робот орал шестой час подряд, он взял его за ноги и ударил о стену ванной. Джоди разлетелся на кусочки, его руки, ноги, моторчик и красивая голова упали на дно ванны, где Колин растоптал их.
