Наконец около трех часов ночи у двери послышался легкий шорох, дремота тут же слетела, оперативники насторожились: идет! Недолгое копание в замках, дверь открылась и тут же закрылась. И как только она закрылась, как только защелкнулись замки, Завадский спокойно сказал:
— Стоять! Милиция.
И тут же из коридора блеснула вспышка, за его спиной треснуло и посыпалось стекло, а Завадский почувствовал, как тело его дрогнуло, словно пузырь, наполненный водой, гидравлический удар от пули сотряс его. Он не успел сообразить: что это — ранен? убит? — как упал на пол. Последовал второй легкий хлопок со вспышкой — на стук его падающего тела, а потом оглушительный грохот «Макарова» в пустой квартире, потом еще один, и еще один, и еще — это стреляли из-за угла в узкий коридор оперативники, даже не высовываясь, — никто не хотел умирать, поэтому палили в коридор, как в копеечку: ниже, выше, вправо, влево, пули сыпались как горох, — а куда он денется? — все равно зацепят! Так и вышло: у двери тяжело упал человек.
Зажгли свет. Несмотря на два попадания, Завадский был живехонький: ранен первой пулей в плечо и навылет — легко, а второй — непрестижно, в ягодицу.
Неизвестный мужчина лежал в коридоре, глаза его были закрыты, он с хрипом дышал, из ран на груди пенилась кровь. Пистолет с глушителем все еще был зажат в его руке, и один из оперативников наступил на оружие ногой, чтобы тот вдруг не поднял его в горячке. Мужчина дернулся, произвел последний выстрел, не поднимая руки, и замер.
— Готов, — сказал над ним кто-то.
Мужчина хотел возразить, что он жив, но не смог шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни губами.
«Умираю», — подумал он и потерял сознание.
Узнав о ночной перестрелке, Герман поехал с утра в Институт Склифосовского. Неизвестный мужчина находился в реанимации. Прогноз неблагоприятный. Летальный исход весьма вероятен.
А прооперированного Завадского Герман нашел в палате, тот лежал лицом к стене. В таком положении правое плечо и правая ягодица, простреленные ночью, не так болели. Измученный капитан пытался успокоиться, забыться, но только сон слетал на него с потолка и садился на плечо, как рана опять начинала ныть; капитан ерзал, пытаясь сон согнать, — и боль давала о себе знать с новой силой. Рана дергала так, что казалось ходит ходуном вся палата вместе с кроватью. Завадский застонал, и в ответ на его стон раздался голос. Капитану чудилось: разговаривает с ним его собственное плечо.
— Зачем вы стреляли? — спросило плечо.
— Тебя не спросили! — застонал Завадский. — Лежи и не ной! Дай хоть поспать немножко!
— Что, здорово болит? — посочувствовала рана.
— Едрит твою налево! Сама болит и сама спрашивает! У тебя совесть есть?
— Есть! Скажи мне только, кто тебя туда послал, и ты уснешь!
— Кто послал, кто послал! Следователь позвонил.
— А когда? — не отставала рана, продолжая ныть.
— Да какая тебе разница когда? В понедельник. Из прокуратуры. Отстань!
— Спи, — мягко сказал голос. И тут же резко: — Спать! И после моего счета до пяти ты будешь спать! Раз… два… три… четыре… пять!
И сон, который сидел до того на плече и ковырял, сволочь, рану, вдруг стал необыкновенно ласковым, погладил капитана по голове, дунул в затылок и шепнул:
— Выздоравливай! — и тихо вылетел за дверь, оставив Завадского в объятиях Морфея.
Усаживаясь в непрезентабельного вида «Москвич», Герман перебирал в уме сведения, полученные от капитана Завадского: организовать засаду предложил следователь прокуратуры Смолянинов, звонил следователь прямо с работы, звонил в понедельник. Что мы имеем? Что снимать наблюдение с Михаила Анатольевича нельзя. За ним кто-то стоит. Стоит женщина. И опять Герман, выбирая между главой межрайонной прокуратуры и женой следователя, поставил на первое место Болотову.
Евгения отрешалась от сна, как от смерти. Будильник еще не звонил, она только слышала, как он тикает, но глаз открыть не могла, не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой, ни глазами. Тело спало. Она даже не ощущала его. Зато мысли парили легко и свободно. Евгения представила себе, как она лежит в кровати, над ней висят книжные полки, а первая над головой — с полным собранием Достоевского. Как-то она сказала мужу:
— Если мы с тобой умрем, то только одновременно и из-за Достоевского.
Михаил поднял глаза на книжную полку:
— Давай перевесим.
— Зачем? Это будет почетная смерть.
Странно устроен человек. Она даже не может сказать, проснулась она или спит. Тело спит, мозг работает. Днем он живет одной жизнью, ночью творит сны. Даже когда тело отключается, мозг бодрствует. Иногда мозг сам отключает тело за ненадобностью. Если очень сильно сосредоточиться, то забываешь, где ты. Евгения замечала в таких случаях у себя даже нарушение координации: она правша, хочет взять ручку, а тянется к ней левой рукой. Как это объяснить? Голова отключает ненужные в данный момент системы, забрав всю энергию на себя. В сущности, весь организм работает на мозг. Сначала мозг, а потом все остальное. В критической ситуации именно мозг решает, какому органу жить, а какому умереть. Он выстраивает систему приоритетов. Нет никакого равноправия в организме, как нет его вообще на этом свете. А если после смерти умирает только тело, а дух остается, то нет равноправия и на том свете. Впрочем, Евангелие однозначно указывает на это. Свободу, равенство, братство придумали люди себе в утешение. А может, себе на погибель?
Евгения почувствовала, как губы растягиваются в улыбке. Сейчас сойдет онемение, начнется покалывание во всем теле, тело вновь начнет ее слушаться, и она тихо встанет.
Открылись глаза. На часах — половина шестого утра. А солнце уже светит во всю ивановскую — над колокольней Ивана Великого. Пора вставать. Она ищет ногами тапочки, снимает со стула халатик, переводит будильник на четверть восьмого, чтобы не проспал муж, и покидает спальню.
Когда Евгения появляется в офисе, во Владивостоке день уже клонится к вечеру. Россия — большой организм, если ноги устали и хотят спать, то Москва полна бодрости. Что сейчас будет делать голова? Евгения забирает ключи у ночной смены охранников и сама открывает помещения, потому что семь тридцать утра — слишком раннее время для Таечки. А для Евгении не существуют такие понятия, как поздно или рано. Успеваю или не успеваю — вот что определяет ее распорядок дня. И сегодня, если она рассчитала правильно, запущенный ею механизм обращения векселей Горьковской железной дороги должен заработать ровно в восемь утра по московскому времени. Больная голова ногам покоя не дает.
Восемь часов. Евгения сидит в кресле Таечки и ждет звонка.
Междугородняя!
— Алло! — берет она трубку и тянет слова, подражая Таечке. — С вами говорит секретарь генерального директора компании «Экотранс». — Некоторое время слушает, что ей кричат, потом говорит сакраментальное: — Соединяю! Евгения Юрьевна, Владивосток! Приморэнерго, — и переключает звонок на свой телефон.
В кабинет идет не спеша, чтобы не запыхаться, поудобнее устраивается в кресле и только тогда берет трубку, будто не могла раньше оторваться от работы:
— Слушаю вас.
Из Владивостока на нее обрушивается «Ода к радости» из Девятой симфонии Бетховена, дирижер Герберт фон Караян:
— Евгения Юрьевна! Вы себе представить не можете, как мы вам благодарны! — кричит директор. — Лично вам и вашей компании! Вы вернули нас к жизни! Здесь у нас праздник! Люди воспрянули духом в ожидании зарплаты!
— Я очень рада, — прерывает лавину Евгения.
— Мы готовы работать дальше! — кипит котлами Приморэнерго.
— Как только получите новые векселя — звоните. Мы тут же пришлем человека.
— До которого часа вам можно звонить?
— До восьми по московскому времени.
— До четырех утра по нашему?
— По вашему — до четырех. Я буду на месте. — И кладет в кабинете трубку. И бегом в кресло Таечки.
— Аллё! Аллё! — нервничает Владивосток. — Это кто, секретарша?
— Да, это секретарь, — поет Евгения голосом Таечки.
— Девушка, девушка, мы хотели бы сделать ей небольшой презент. Какие духи любит ваш директор? Она молодая, красивая?
— Оч-чень, — говорит Евгения с чувством. — А любит она «Soir de Paris». Всего вам доброго. Первый тайм мы уже отыграли, — поет Евгения, набирая номер Горьковской железной дороги. — Здравствуйте! Говорит Москва, — торжественно декламирует она и выдерживает паузу. В этой паузе у собеседника в голове голосом Левитана должно прозвучать продолжение: «Работают все радиостанции Советского Союза!»
Вот теперь собеседник готов.
— С вами сейчас будет говорить генеральный директор компании «Экотранс» Евгения Юрьевна Смолянинова! — У Таечки это получалось лучше — как объявление о запуске ракеты-носителя «Протон» к орбитальной станции «Мир» с французским космонавтом на борту.
