Алексей Нагорный - Повесть об уголовном розыске [Рожденная революцией]

– Гады! – завопила Раиса, сверля Колю ненавидящим взглядом. – Прав он был, трижды прав!

Коля схватил Раису за руку, повел в комнату:

– Где Пантелеев? Покажи сама, суд это учтет…

Она посмотрела на него пустыми глазами, сказала внезапно осевшим голосом:

– Дурак ты, легавый, истинный дурак. Леню не знаешь… Да если бы он был здесь – у вас уже по три дырки было, понял?

«Права она, – с горечью подумал Коля. – Снова я напортачил, излишне погорячился…» И вслух спросил:

– Кто из посторонних есть в квартире? Покажи сама, все равно найдем!

– Там… – Раиса мотнула головой в сторону гардероба. Милиционер рванул дверцу и отскочил:

– Выходи!

Зашевелилась одежда, из-под нее выбралась испуганная до смерти девчонка лет 18. Мутные глаза, преждевременно угасшее лицо. Она в ужасе смотрела на Колю, ярко накрашенные губы дрожали.

– Ты кто? – Коля сунул кольт за ремень.

– Муська, – сказала она и заплакала, размазывая слезы по лицу вместе с краской и губной помадой.

– Не реви! – прикрикнул Коля. – Где Пантелеев?

– Не… не знаю-ю… – еще сильнее заревела Муська. – Ничего я не знаю…

– Не знаешь, – повторил Коля и подошел к тумбочке. – А это кто? – он показал фотографию Пантелеева.

– Лё-е-ня… – выдавила Муська. – Не знаю я его фамилии, вон Рая знает.

Коля повернулся к Раисе:

– Советую говорить… дамочка.

– А ты мне не советуй, – медленно начала она, постепенно приближаясь к Коле и повышая голос, продолжала: – Ты кто такой, чтобы мне советы давать? Лягаш, падла, мусор, век свободы тебе не видать, чтоб у тебя рог на лбу вырос! – И, задыхаясь, закончила: – Не-на-ви-жууу!!!

– Уберите, – приказал Коля милиционеру.

…Приехали на Дворцовую. Раису и Муську отправили в ДПЗ – дом предварительного заключения, внутреннюю тюрьму УГРО. Коля доложил Бушмакину о результатах. Все молчали, только Колычев, обычно очень сдержанный, немногословный, изо всех сил ударил кулаком по столу и закричал:

– Безобразие! Черт знает что! Бездарный молодой человек! Оборвали две ниточки сразу! Сеню Милого вы шлепнули, как нелепый первогодок без опыта! Стрелять, оказывается, не научились? А Раиса! Это же непростительно! Зачем вы ей раскрылись? Из этой, пардон, бабы теперь слова не вытянешь, уж вы мне поверьте!

– Прав товарищ Колычев, – сдерживая раздражение, сказал Бушмакин.

– Так получилось, – буркнул Коля. Он мог бы объяснить, что ни в чем не виноват, что действительно так случилось – Сеня Милый узнал его, несмотря на маскарад, и хотел убить, и если бы он, Коля, не услышал щелчка предохранителя, – кто знает, может, уже час назад лежал бы он на мраморном столе в прозекторской. Коля усмехнулся и добавил: – Ну, виноват, накажите, если заслужил…

– Нет бы пойти за Сеней, – причитал Колычев, – нет бы установить, куда, к кому, зачем он шел? Так на тебе! Он, как пацан сопливый, стрельбу открыл! Нет, милый друг! Уходит эпоха стрельбы! Не за горами то время, когда всем нам мозг понадобится, мозг, а не пули!

– Коля, ты в самом деле не ребенок, – сказал Бушмакин. – Такие ошибки непростительны. Трое суток, извини, меньше не могу!

– Есть трое суток ареста! – щелкнул каблуками Коля и добавил: – Надеюсь, с исполнением обязанностей?

– С отбытием на курорте, – съязвил Бушмакин. – Ты будешь валяться на нарах, а другие исправят твою оплошность? Нет! Иди и работай.

Тренькнул телефон. Бушмакин снял трубку и несколько секунд слушал, все больше и больше мрачнея. Повесив трубку, сказал:

– Двух часов не прошло. А результат твоего легкомыслия налицо.

– Ограбление? – повернулся Колычев.

– Убит ювелир Аникеев. – Бушмакин швырнул трубку на рычаг. – Вынесено все, подчистую. – Бушмакин в упор посмотрел на Колю: – Ступай и подумай, как жить дальше, парень.

Коля спустился по лестнице, его обогнали Вася и Гриша. Вася крикнул:

– Ты с нами?

– Я домой, – ровным голосом сообщил Коля. – Сбылась мечта моей жены.

– Потом расскажешь, какая, – на ходу выкрикнул Гриша.

Когда Коля вышел из подъезда, от тротуара отъехал старенький «Пежо», и Вася помахал Коле рукой.

Коля хотел было выйти на Невский и сесть в трамвай, но раздумал и пошел пешком. Через несколько минут он миновал Театральный мост и вышел к Михайловскому замку. Листвы на деревьях еще не было, и сквозь коричневатую паутину тоненьких веток отчетливо проступал густой пурпур стен. Коля остановился и вдруг вспомнил рассказ Маши: император Павел любил какую-то женщину и приказал выкрасить стены своего нового замка в цвет ее любимых перчаток… Коля вздохнул и словно в первый раз увидел на другой стороне Марсова поля ритмично чередующиеся фасады казарм лейб-гвардии Павловского полка, стремительно уходящую к Неве Лебяжью канавку и шпиль Петропавловки над Невой… «А ведь все это очень красиво, – грустно подумал он. – И, наверное, есть люди, которые каждый день любуются этой красотой, а когда им говорят, что бандиты кого-то убили, – в ужасе вздрагивают и передергивают плечами. Несправедливо это: для одних мир прекрасен и наполнен добром, для других – жесток, опасен и совершенно беспросветен…»

Стоп! Коля улыбнулся и сказал вслух:

– Черта лысого! Черта лысого любовались бы они своей архитектурой, если бы не мы! А почему, собственно, «они»? Зачем делить на «мы» и «они»? Просто «мы»! Мы, народ, страна… Мы делаем одно общее дело. Мы боремся за него. Мы готовы отдать этому делу все, если надо, – и жизнь тоже. Это – главное.

Коля закрыл дверь комнаты, молча сел к столу. Маша поставила перед ним тарелку, положила ложку, вилку и нож.

– Иди, вымой руки.

– Я не буду есть. – Коля встал из-за стола.

– Что случилось? – спросила Маша тревожно.

– Обидно. – Коля стукнул кулаком по столу. – Понимаешь, только что я понял, зачем живу на свете. Смысл жизни понял, ясно тебе?

– В самом деле? – Маша попыталась говорить в своей обычной шутливо-насмешливой манере. – Ты, дорогой, догнал и перегнал Канта, Гегеля, Спинозу и даже Марка Аврелия. Они так и не выяснили, зачем живут. – Маша увидела страдающие Колины глаза и резко сменила тон. – Но… тогда почему ты огорчен? Радуйся!

– Я бы радовался. – Коля покачал головой. – Но так складывается, что… В общем, бросаю я работу! Уезжаем. Все!

Маша бросилась ему в объятия.

– Милый! Наконец-то! Ты даже не представляешь, какой ты душка!

– Только без этого офицерского жаргона, – поморщился Коля. – Где чемодан?

– Вот. – Она вытащила из-под кровати фанерный чемодан – тот самый, с которым Коля когда-то приехал в Москву. – Но что случилось?

– Я упустил Пантелеева. Они там уверены, что я кругом виноват.

– А на самом деле?

– Не знаю… – Коля замялся. – Раз упустил – значит виноват. Поедем ко мне в Грель, Маша. Корову заведем, кур. Пахать будем. Ты сама говорила, что даже граф Толстой это дело обожал.

– Обожал, – съязвила Маша. – Пахать, мон шер, – это искусство. У тебя не получится.

– Это почему же? – обиженно спросил Коля. – Мы испокон веку – крестьяне.

– Драчуны вы испокон веку, – насмешливо сказала Маша. – Ничему-то вы не хотите научиться до конца. Поверхностные вы какие-то. Прости за банальность, но не ошибается тот, кто ничего не делает.

– Кто это так здорово сказал? – удивился Коля. – Маркс?

Маша добродушно рассмеялась:

– Глупый ты. Большой и глупый Коля. Никуда я с тобой не поеду.

– Уеду один, – упрямо сказал Коля.

– Нет! – она вздохнула. – Ты никуда от меня не уедешь. Ни от меня, ни от своего дела.

В дверь постучали. На пороге появилась Маруська. Обвела взглядом комнату, заметила раскрытый чемодан:

– Как прикажешь понимать?

– Да вот, – Коля смущенно пожал плечами, – думаем…

Маруська в упор посмотрела на него:

– Не стыдно?

– Стыдно, – согласился Коля.

– Внизу машина, поехали, – сказала Маруська. – Обещаю: о том, что видела, – никому ни слова.

– Спасибо, Маруся, – кивнула Маша. – Это минута слабости, прости его.

– Гриша тяжело ранен, – произнесла Маруська ровным, каким-то бесцветным голосом. – Говорят, насмерть он ранен. – Она зарыдала.

В ожидании, пока конвойный приведет Муську, Коля снял трубку и позвонил в Мариинку. Ответила дежурная сестра. Она выслушала Колю и долго молчала.

– Говорите, девушка, – не выдержал Коля. – Ну чего вы, в самом деле, мы ведь не барышни нервные.

– Умер ваш товарищ, – ответила сестра. – Пять минут назад. Проникающее пулевое ранение. Поражен левый желудочек сердца. – Она что-то еще говорила, но Коля уже бросил трубку.

Гибли товарищи. Умирали от бандитских пуль, от ударов ножом из-за угла лучшие друзья, веселые, добрые, всей душой и телом преданные святому делу революции. Гибли один за другим, словно в страшной, безжалостной мясорубке.

Вошел Бушмакин, увидел Колю и молча поправил сползшую с рычагов трубку:

– Пантелеев там засаду оставил. Наглеет с каждым днем, подлец. Гриша первым шел.