какой-то молодой человек, предъявив пропуск, пересек свободное пространство между толпой и Дворцом, поднялась суматоха и давка. Всюду послышались крики: «Рультабийль! Вон Рультабийль!» Свидетелям, которые хоть отдаленно походили на опубликованный в «Эпок» портрет, устраивали овации. Прибытие главного редактора «Эпок» послужило сигналом для нескольких вспышек: одни аплодировали, другие свистели. В толпе было много женщин.
В зале заседаний слушание дела шло под председательством господина де Року – судьи, напичканного всяческими предрассудками своего сословия, но безупречно честного. Начали вызывать свидетелей. Я, естественно, был в их числе, как и все, кто так или иначе соприкасался с тайнами Гландье: неузнаваемый, постаревший на десять лет господин Стейнджерсон, Ларсан, все такой же румяный господин Артур У. Ранс, папаша Жак, папаша Матье, весь в слезах, супруги Бернье, обе сиделки, дворецкий, вся прислуга из замка, служащий сорокового почтового отделения, железнодорожник из Эпине, несколько друзей господина и мадемуазель Стейнджерсон и свидетели, вызванные адвокатом господина Робера Дарзака. Мне посчастливилось давать показания одним из первых, и поэтому я смог присутствовать почти на всем процессе.
Нет нужды говорить, какая давка была в зале суда. Адвокаты сидели даже на ступеньках зала; позади судей в красных мантиях разместились представители всех окрестных прокуратур. Господин Дарзак появился на скамье подсудимых в сопровождении двух жандармов; он был столь спокоен, возвышен и прекрасен, что поднялся гул, выражающий скорее восхищение, чем сострадание. Он сразу же наклонился к своему адвокату, мэтру Анри-Роберу, который вместе с помощником, начинающим адвокатом мэтром Андре Эссом, тут же принялся листать дело.
Многие ждали, что господин Стейнджерсон пожмет руку обвиняемому, однако свидетели после допроса тут же покидали зал, так что эта сенсационная демонстрация не состоялась. В ту минуту, когда присяжные заняли свое место, я заметил, что их весьма заинтересовал короткий разговор между мэтром Анри-Робером и главным редактором «Эпок», который сразу же после этого занял место в первом ряду. Некоторые удивились, что он не прошел в комнату для свидетелей.
Чтение обвинительного заключения прошло, как обычно, гладко. Я не стану пересказывать здесь долгого допроса господина Дарзака. Отвечал он непринужденно и в то же время загадочно. Все, что он считал возможным сказать, казалось вполне обычным; то же, о чем он умалчивал, выглядело просто ужасным даже в глазах тех, кто чувствовал, что он невиновен. Его молчание по известным нам вопросам оборачивалось против него, и создавалось впечатление, что молчание это неизбежно его погубит. Он никак не поддавался на уговоры председательствующего и прокурора. Ему было сказано, что в подобных обстоятельствах молчание равносильно смерти.
– Что же, – ответил он, – я готов и к этому, но я невиновен.
С изумительной ловкостью, благодаря которой он снискал себе известность, мэтр Анри-Робер использовал этот эпизод и попытался объяснить молчание своего подзащитного возвышенностью его души, намекая на моральный долг, который лишь героические сердца способны налагать на себя. Прославленному адвокату удалось окончательно убедить в этом лишь тех, кто знал господина Дарзака, тогда как остальные все еще пребывали в сомнении. Объявили перерыв, затем начался допрос свидетелей, а Рультабийля все не было. Всякий раз, когда отворялась дверь, все глаза обращались на нее, а потом на главного редактора «Эпок», бесстрастно сидевшего на своем месте. Наконец все увидели, как он порылся в кармане и достал письмо. По залу пронесся ропот.
В мои намерения не входит рассказывать здесь обо всех подробностях процесса. Я достаточно пространно описал все этапы дела и не стану навязывать читателям еще один пересказ таинственных событий. Я тороплюсь перейти к действительно драматическому моменту этого незабываемого дня. Он наступил после того, как мэтр Анри-Робер задал несколько вопросов папаше Матье, который, стоя между двумя жандармами, старался опровергнуть обвинение в том, что он убил человека в зеленом. Затем вызвали его жену и сделали очную ставку. Разрыдавшись, она призналась, что «дружила» с лесником и что ее муж об этом догадывался, но вместе с тем заявила, что к убийству ее друга он никакого касательства не имеет. Тут мэтр Анри-Робер попросил суд немедленно заслушать по этому вопросу Фредерика Ларсана.
– В разговоре, который во время перерыва состоялся у меня с Фредериком Ларсаном, – заявил адвокат, – он дал мне понять, что объяснить смерть лесника можно иначе, нежели вмешательством папаши Матье. Интересно было бы узнать гипотезу Фредерика Ларсана.
Приглашенный Ларсан высказался весьма определенно:
– Я не вижу необходимости вмешивать в это дело папашу Матье. Я говорил об этом господину де Марке, однако угрозы трактирщика, по-видимому, запали в ум господина следователя. По-моему, покушение на мадемуазель Стейнджерсон и убийство лесника – одно и то же дело. Люди стреляли по преступнику, бежавшему по двору; они полагали, что попали в него или даже убили, хотя на самом деле он просто оступился, когда заворачивал за угол правого крыла замка. Там преступник наткнулся на лесника, и тот, разумеется, попробовал помешать его бегству. У преступника в руке еще был нож, которым он только что ранил мадемуазель Стейнджерсон, и он нанес леснику смертельный удар в сердце.
Это столь простое объяснение показалось многим, кто интересовался тайнами Гландье, гораздо более правдоподобным. Послышался одобрительный шепот.
– А что же тогда произошло с убийцей? – спросил председательствующий.
– По всей вероятности, господин председательствующий, он спрятался в самом темном уголке этого закутка и, после того как труп был унесен в замок, спокойно скрылся.
В этот миг где-то за стоячими местами раздался молодой голос. Среди общего оцепенения он отчеканил:
– С мнением Фредерика Ларсана по поводу удара в сердце я согласен. Но не согласен с его мнением по поводу того, как преступник покинул двор.
Все обернулись, судебные приставы принялись утихомиривать зал. Председательствующий раздраженно спросил, кто это сказал, и приказал немедленно вывести постороннего, но тот же голос воскликнул:
– Это я, господин председательствующий, это я, Жозеф Рультабийль!
Глава 27,
в которой Рультабийль появляется в лучах славы
Что тут поднялось! Слышались крики женщин, кому-то сделалось плохо. Ни о каком уважении к суду не было и речи. Суматоха охватила весь зал. Все хотели посмотреть на Жозефа Рультабийля. Председательствующий кричал, что велит очистить помещение, но его никто не слушал. Тем временем Рультабийль перескочил через балюстраду, отгораживающую сидячие места, яростно работая локтями, протиснулся к своему главному редактору, и они крепко обнялись; затем он забрал свое письмо, сунул его в карман и сквозь толпу добрался до места для свидетелей – улыбающийся, счастливый, с растрепанными рыжими волосами, которые, казалось, подчеркивали блеск его круглых глаз. Он был одет все в ту же английскую пару, которую я видел на нем в день отъезда, но невероятно потрепанную; пальто висело на одной руке, в другой он держал кепи.
– Прошу меня извинить, господин председательствующий, – сказал он, – но трансатлантический лайнер опоздал. Я прибыл из Америки. Я – Жозеф Рультабийль.
Зал взорвался смехом. Все радовались, что этот мальчишка наконец приехал. Людям казалось, что с них снята огромная тяжесть и они могут вздохнуть спокойно. Все чувствовали уверенность, что он и в самом деле привез с собою правду, что он скажет им ее.
Однако председательствующий был вне себя:
– Ах, так это вы – Жозеф Рультабийль! Я покажу вам, как издеваться над правосудием! Пока мы примем относительно вас решение, я своею властью оставляю вас в распоряжении суда.
– Но, господин председательствующий, я только этого и прошу – быть в распоряжении правосудия, для этого я сюда и пришел. Я прошу суд извинить меня, если из-за моего появления возникло некоторое замешательство. Поверьте, господин председательствующий, что никто не уважает правосудие больше, чем я. Я вошел, как сумел.
Рультабийль засмеялся, засмеялись и все вокруг.
– Уведите его! – приказал председательствующий.
Однако тут вмешался мэтр Анри-Робер. Для начала он извинился за молодого человека, пояснив, что тот руководствовался самыми благими чувствами, потом намекнул суду, что ему было бы трудно обойтись без показаний свидетеля, пробывшего в Гландье всю таинственную неделю и, главное, готового доказать невиновность обвиняемого и назвать имя преступника.
– Вы собираетесь назвать убийцу? – с интересом, но все еще недоверчиво спросил председательствующий.
– Но, господин председательствующий, только для этого я сюда и явился, – ответил Рультабийль.
В зале послышались аплодисменты, но судебные приставы энергичным «тсс!» восстановили тишину.
– Жозефа Рультабийля, – заговорил мэтр Анри-Робер, – как свидетеля не вызывали, но я надеюсь, что господин председательствующий, пользуясь своею властью, все же
