«Директору Департамента полиции
е. Высокопревосходительству
генерал-майору Зурову А. В.
Милостивый государь!
В связи с делом о т. н. „Летучем северном отряде" под руководством „Карла" (др. псевдонимы: Кожин, Книгочей, Ежи, Довлатов) считаю целесообразным активизировать агента „Челнок", который находится на моем попечении. Чтобы отвлечь возможные подозрения членов Боевой организации эсеров от моего осведомителя, предлагаю использовать агента „Шахову", которая в силу душевной неуравновешенности последнее время кажется не вполне благонадежной и в интересах дела может быть списана со счетов.
Искренне Ваш слуга,
шеф IV отделения Департамента
полковник Ниловский Ю. Д.».
Все мы грешны. Во всех гнездится нечто первобытное, языческое, что вопреки христианским заповедям велит оком расплачиваться за око, и никак иначе. «Я ведь убил ее, подумал Юрий Дмитриевич, ставя точку в конце предложения. Я убил ее так же, как если бы сам нажал на спусковой крючок…»
Наши дни
Когда-то в незапамятные времена жили-были в одном дворе (улица Ленинградская, напротив кинотеатра «Советский воин» и наискосок от «блошиного рынка») две девочки и два мальчика. Одну из девочек звали Майей Коневской, и она была красавицей: светлые кудряшки, будто слегка припорошенные пеплом, и огромные, в пол-лица, серые глаза, в которых плескалось (тогда уже!) ветреное осеннее небо. Двое мальчишек — Сева Бродников и Рома Ахтаров — были дружно влюблены в нее и, как и положено юным рыцарям, стремглав бросались выполнять все, что пожелает их королева. Зимой отчаянно сражались в снежки, летом — наперегонки, пихая друг друга локтями, бегали покупать ей мороженое и газировку с сиропом у толстой, как афишная тумба, крикливой продавщицы. Или, насмотревшись трофейного Тарзана, лазали по деревьям, смертельно пугая родителей. Майя обычно играла красавицу Джейн, на роль обезьянки Читы брали Риту Костюченко из двадцатой квартиры — она была некрасивая, с длинными худющими ногами, на которых вечным огнем горели пятна зеленки, с тонкой шеей и редкими волосиками неопределенного цвета, заплетенными в две жидкие косички. Ритка была преданнейшим существом: никогда не ябедничала, чаще, наоборот, брала на себя вину за совместные проделки. На Севку с Ромой она смотрела влюбленно (и безответно), на Майю — восторженно. Майе это льстило: она, с шести лет не терпевшая вокруг себя женского присутствия, относилась к подруге снисходительно — пусть вертится. Соперница из нее никакая, а при случае на что-нибудь сгодится.
Так они и оставались подругами все десять школьных лет, постепенно проходя обычные для большинства детей «дьявольские» круги: белые фартуки, пионерия-комсомолия (они еще застали те времена), драмкружок у одной, музыкалка и английский — у другой (инглиш у Коневских был делом семейным: мама всю жизнь трудилась на ниве среднего образования).
Закончив школу с медалью, гастритом и близорукостью, Майя без экзаменов поступила на ненавистный инъяз. Сева Бродников, превратившийся в плотного розовощекого активиста, с первого курса был выдвинут комсоргом и упруго зашагал вверх по общественной лестнице. Они иногда встречались на вечеринках, чужих днях рождения в общаге или на дискотеках: Севка появлялся там в строгом джемпере поверх кремовой рубашки с галстуком и с отрепетированной улыбкой американского сенатора на фейсе. Майя — в узком платье а-ля Жаклин Кеннеди и светло-серых замшевых «лодочках» — ее прекрасно развитые икроножные мышцы и узкие лодыжки вкупе с глазами и шевелюрой одинакового цвета переливающейся ртути производили на мужчин термоядерный эффект. Курсе, кажется, на четвертом, во время осеннего бала, их даже выбрали «Парой сезона». С тех пор никто и не сомневался, что они действительно «пара»: все ждали близкой свадьбы и усиленно готовились…
Свадьбу сыграли ровно через год после того памятного осеннего бала, когда сухим блеском горел сентябрь — воздух пел о чем-то сладострастном, нагретый асфальт шуршал под колесами трех черных «Волг», украшенных разноцветными ленточками. Сева, само собой, был женихом, роль же невесты взяла на себя Рита Костюченко. К замужеству она успела слегка округлиться формами, утратив детскую нескладность, однако восторженность в широко распахнутых глазах осталась в неприкосновенности (скорее всего, это и проняло Севушку). Майя, в воздушно-голубом платье и со свидетельской ленточкой через плечо, поцеловала подругу в маленькое ушко, вручила букет роз и сережки из бирюзы.
— Поздравляю, Чита.
Та открыла коробочку, изобразив восторг.
— Ой, Джейн, красотища какая! Это мне?
— Ну не Севе же.
На несколько минут подарок живо завладел их умами: обе старательно принялись расхваливать простенький березово-ситцевый мотив, навеянный непритязательными голубыми камешками и крошечными листочками из серебра, потом ошалевшая от счастья Рита, вспомнив о подруге, вмиг посерьезнела.
— Слушай, ты на меня… В общем, я в курсе, что вы с ним…
— Что поделать, — хмыкнула Майя. — Девственника ты не получишь. Кто же знал.
— Но ты не в обиде? — обеспокоенно спросила Рита.
— Перестань. Если по-честному, у нас никогда ничего и не было. Так, баловство.
— Правда? — Она вздохнула с облегчением. — Кстати, знаешь, кого я недавно встретила? Ромушку Ахтарова. Он вроде бы еще ухаживал за тобой, помнишь?
Еще бы не помнить.
Память услужливо сохранила все — каждый день, каждое слово и прикосновение, мучительную негу ласкового вечера — теплого, медового, на исходе лета, горячие, будто обожженные губы и упоение в черных глазах под сросшимися бровями (брови Ромка унаследовал от папаши — тот был родом из Таджикистана). Сохранила и нелепую ссору из-за пустяка. Из-за какого именно — единственная деталь, которую стерло время. Она бросила ему нечто обидное, злорадно увидев, как его лицо потемнело, и ушла, гордо развернувшись и задрав башку. Дура.
Какой клинической дурой она была, Майя поняла недели через две — она все поглядывала на безмолвный телефон, с тайным трепетом ожидая звонка (позвонит как миленький, никуда не денется). Телефон молчал. Она фыркнула: ну и ради бога. Очень нужно.
Очень нужно, сказала она себе. Господи, как нужно-то! И помчалась к Ахтаровым.
— А Ромушки нет, — сообщила мама, худая изможденная женщина с цыпками на руках (работала уборщицей сразу в трех местах). — Забрали в армию с осенним призывом.
— Вот как, — рассеянно произнесла Майя. — Я и не знала… В какие войска? Куда?
— Вроде в десантные, — мама смахнула слезу. — А куда… Сама догадываешься, что это значит.
Афганистан, поняла она.
— А номер почты он сообщил?
— Обещал, как только устроится. Проходи, не стой на пороге. Сейчас чайник поставлю…
Она узнала номер почты и даже написала два письма, но ответа не получила. Потом, уже зимой, пришло известие, что Роман был ранен под Биджентом осколком гранаты в правое бедро и валяется в госпитале в Ташкенте. Слава Богу, сказала мама. Значит, скоро комиссуют.
Девичье сердце заметалось, как птица в клетке: в Ташкент, немедленно! Настойчивое видение застыло перед глазами: то же солнце за окном, но нездешнее, раскаленное, запах айвы и еще чего-то южного, незнакомого, больничный покой — и она сама в халате сестры милосердия (облик светлый, почти святой) у постели любимого…
Засобиралась, но — сессия на носу, поездку пришлось отложить. Потом родители дружно легли у порога: с ума сошла! В такую даль! А на что жить? А приготовить что-нибудь кроме яиц всмятку ты способна? И главное, бросать институт… Подумай о своем будущем, в конце концов!
Институт бросать не хотелось. Незнакомый южный город уже не притягивал, а пугал, а Севка Бродников, комсомольский лидер новой формации, ухаживал с завидным упорством: цветы, дефицитные конфеты, снова цветы… А Ромка (она с некоторой печалью бросила взгляд на фотографию на тумбочке)… Он ведь даже на письмо не ответил.
— …Восстановился, представляешь!
— Куда? — Майя с трудом возвратилась из прошлого.
— Да в пединститут же! На наш любимый истфак. Мы с тобой на четвертом курсе, значит, он, дай подумать… на втором!
— Ну, и как он?
— Ходит с палочкой, бедненький. Последствия ранения. Зато — герой-афганец, седина в волосах и этакая загадка во взоре. Девки млеют.
— Женился, поди? — спросила она деланно лениво. Риткины глаза озорно блеснули.
— Один-одинешенек, словно Рыцарь печального образа… Ой, нас зовут!
Их звали — раздался чей-то разухабистый клич «По коням!», и они втроем — Майя, Ритка и ее подружка с тяжелой мужской фигурой — втиснулись на заднее сиденье «Волги» и понеслись куда-то, в бесконечное кружение по городу, с обязательным фотографированием у памятников и на крылечке «Тройки», псевдорусского кабака, где происходило собственно гуляние.
