Не мог Коттон ничего сказать и о ноже для стейка с перламутровой ручкой. Стюард под присягой показал его наличие в каюте, когда он в последний раз видел миссис Диринг.
Единственное, что мог сказать Коттон в свою защиту, — это то, что он проснулся в каюте один, увидел кровь и, обнаружив открытый иллюминатор и отсутствие Бонни, запаниковал. А вследствие того, что был лишен средств для побега, стянул драгоценности покойной перед тем, как попросить команду высадить его на берег.
— Я не убивал ее! — клялся он с места для дачи свидетельских показаний. — Возможно, я ее слегка поколотил, но я ее не убивал! Это сделал тот, кто проник в каюту через иллюминатор.
Харта это немного позабавило. И Коттон это говорит, несмотря на установленный факт, что под иллюминатором ничего не было, кроме бушующих волн, причем яхта стояла на якоре в полутора милях от берега. Через дверь в каюту тоже никто не мог проникнуть. Он выяснил это, попросив расшифровку стенограммы свидетельских показаний членов команды яхты. Все они уверяли под присягой, что никто не входил на борт яхты с момента, когда Коттон и Бонни поднялись на борт, и до того мгновения, когда перепуганный стюард обнаружил беспорядок в каюте. Решающим доводом явилось заявление матроса о том, что Коттон открывал дверь каюты в то утро. Затем стюард показал, что миссис Диринг, когда развлекалась с мужчинами, имела обыкновение закрывать дверь изнутри на цепочку.
Харт вдруг заметил, что один из его коллег — присяжных заседателей, крупный краснолицый строительный подрядчик по фамилии Келли, перестал расхаживать по залу и уставился в окно.
— Интересно, как прошел бейсбольный матч, — сказал он. Харт возвратил носовой платок в нагрудный карман.
— Мне тоже.
Келли повернул голову и бросил на миссис Слейгл кислый взгляд:
— Последний двойной в этом году. А у меня абонемент на два сезона. Место прямо у площадки.
— Круто! — посочувствовал ему Харт.
— Знаете что? — начал без преамбулы старик Гилмор. — Это первый День труда за все сорок семь лет, когда я не пошел на рыбалку на Радужный пирс в Лонг-Бич. — Его старческий голос задрожал. — Помню один случай в двадцать четвертом году или в двадцать третьем…
Чтобы его не слушать, Харт вытащил из кармана блокнот с фирменными бланками для рецептов со своими тиснеными инициалами и попытался подсчитать, сколько ему стоило это двухмесячное судебное заседание по делу убийства Бонни Темпест. Оказалось, немало. А если юная миссис Слейгл будет продолжать придерживаться своей линии, только один Бог знает, во сколько это ему обойдется в дальнейшем, прежде чем судья Маннерс решит, что суд присяжных несостоятелен и загнан в тупик, объявит, что в этом судебном процессе присяжные так и не пришли к единогласному решению.
В порыве Харт поднялся с подоконника, сел рядом с миссис Слейгл и вполне откровенно побеседовал с ней минут пятнадцать. Постепенно ее небольшой, гордо поднятый подбородок опустился и стал дрожать. Она тихонько плакала и кивала на доводы Харта, когда Харп Игоу, бейлиф, отпер дверь зала суда и осведомился, готовы ли они прервать заседание на ночь и отправиться в отель.
Харт несколько секунд смотрел на молодую женщину, а потом предложил проголосовать еще раз.
Вот так просто. Когда произвели подсчет голосов, оказалось, что все были “за”. Гарри Л. Коттон был признан виновным в убийстве первой степени и приговорен к смертной казни в газовой камере.
Атмосфера молниеносно изменилась: произошла разрядка, и чувство напряжения в огромном зале с обитыми деревянными панелями стенами ушло. Казалось, там даже стало менее жарко. Словно живительный бриз с океана пробил себе путь в глубь страны и теперь проник в открытые окна. Присяжные, утратив чопорность на лицах, начали смеяться, похлопывать друг друга по спине, обмениваться адресами и строить планы на новую встречу, которой, увы, уже никогда не суждено было осуществиться. Только Харт и миссис Слейгл пребывали в подавленном состоянии.
Пока все ожидали сообщения судьи о том, что вердикт принят и будет оглашен в присутствии виновного здесь же, в зале суда, Келли отвел Харта в сторонку.
— Как вам это удалось, Док? — с восхищением осведомился он. — Как вы смогли заставить ее переменить мнение? Каким таким тайным приемом вы воспользовались?
Харт этим приемом не особенно гордился. Психологический прессинг, который он применил, немного отдавал грязным бельем: он “нажал” на самое уязвимое место.
— Я просто напомнил ей, — ответил он спокойно, пожав плечами, — что завтра начало учебного года и что нет ничего радостнее для молодой матери, чем проводить своих детей в первый раз в первый класс. У нее близнецы, которые завтра пойдут в школу. Полагаю, я убедил ее, что стыдно лишать себя и детей удовольствия лицезреть такое важное событие в жизни из-за какой-то маленькой шлюшки, какой была Бонни Темпест.
Келли хихикнул:
— У меня самого трое детей. И я вполне понимаю, что вы имели в виду. Конечно, удар ниже пояса. Но почему вы так грустно об этом говорите? Аптекарь — очень уважаемый член общества. После двухмесячного отсутствия, полагаю, и вы будете рады наконец убраться отсюда?
— Рад, рад! — заверил его Харт. — Вот только одно меня беспокоит.
— Что именно?
— В конце концов, властями не было предъявлено тело. Поэтому не важно, сколь убедительны доказательства: обвинение в убийстве основано лишь на косвенных уликах. А что, если миссис Слейгл права, а мы все ошибаемся?
2 сентября 1958 г. 0 час. 18 мин.
В зале суда было прохладнее, гораздо прохладнее, чем в помещении для присяжных.
Харт удобно расположился в кресле, желая, чтобы миссис Слейгл перестала плакать. Ее слезы порядком действовали ему на нервы.
Он принялся разглядывать лица немногих присутствовавших в зале. В такой поздний час большинство зрителей, проявляющих нездоровое любопытство и интерес лишь к эксцессам и поступкам убитой и ни в коей мере не задумывающихся о том, что решается судьба человека, отсутствовали.
Большинство тех, кто остался, составляли журналисты, не считая мужа покойной. Харт внимательно рассматривал лицо известного банкира: оно было худым, бледным, но не лишенным некоторой одухотворенности На вид ему было за пятьдесят. И Харту стало любопытно, что же такого человека, как Диринг, учитывая его происхождение, привлекало в погибшей. Наконец после долгого изучения он пришел к выводу — наверняка главенствующими факторами тут стали хорошенькое личико и пышная грудь. Но что на самом деле увидел в ней финансист, что чувствовал теперь, искренне охваченный горем, как будет вести себя в дальнейшем — все это могло послужить для него сигналом опасности, а в случае раскрытия тайны гибели Бонни — и решающим фактором.
Харт продолжал изучать лицо Диринга. Принимая во внимание подробности, представленные в суде, для человека такого социального статуса было довольно затруднительно присутствовать на заседаниях и выслушивать, как перемывается грязное белье его жены. Но в некотором отношении теперь было уже понятно, что Диринг был виновен в смерти не меньше Коттона. Ведь любой старик, женившийся на молодой, всегда остается глупцом.
С другой стороны, подобное происходит ежедневно, триста шестьдесят пять дней в году. А потом все эти старички, заливаясь слезами, бегут в суд, или к своему доктору, или к аптекарю. Но, черт побери, несмотря на все патентованные разрекламированные стимуляторы, предназначенные для мужчин после сорока, в фармакопии не существует лекарства-панацеи, которое мог бы посоветовать таким людям аптекарь или врач. Подобное встречается сплошь и рядом, когда мужчина больше не в состоянии пережить вторую молодость и погрузиться в фонтан юности!
Харт перевел взгляд с Диринга на капитана яхты. И вспомнил один из самых мудрых афоризмов прошлого: “Сам себе на радость никто не живет”. Все твои поступки на ком-то сказываются. А убив Бонни, Коттон лишил капитана Энрико Мора-леса работы — после смерти жены Дирингу было не до продолжительных круизов, деловых или развлекательных. И Харту было любопытно, где теперь находится эта яхта и действительно ли Моралес все еще состоит на службе у Диринга. Высокий смуглый латинос, едва за тридцать, обладающий мужественной красотой, Моралес сидел теперь со скучающим и недовольным видом: в течение трех дней заседания суда он давал дополнительные показания относительно состояния Бонни и Коттона к моменту прибытия их на борт яхты, подробно говорил о цепочке, на которую закрывалась изнутри дверь каюты, а также о том, что жена его хозяина не могла покинуть каюту никаким иным способом, кроме как через фатальный иллюминатор. Пока Харт смотрел на него, морской волк принялся широко зевать, и аптекарь перевел взгляд на темноволосую девушку, одиноко сидящую в дальнем конце зала.
Насколько Харт мог полагаться на свою память, девушка эта присутствовала на всех сессиях судебного разбирательства. Некоторое время он и другие присяжные считали, что она могла быть прежней воздыхательницей или жертвой Коттона, которую,либо защита, либо обвинение вызовут для дачи показаний. Но ни одна сторона этого так и не сделала. Целых семь недель девушка лишь сидела, слушала и смотрела.
