— Я, когда узнала, даже расплакалась..'. Хорошие они люди, доброе помнят. Я к ним и домой потом ходила два месяца, учила, как с тройней обходиться. Лена, жена офицера, совсем еще молоденькая. В детях несмышленая, а тут тройня… — Марья Ивановна утерла рукавом глаза. — Я всем ходила рассказывала про письмо, про гостинец немецкий. Все за меня радовались, а Шура будто испугалась. Даже в лице переменилась… Тройню-то она принимала…
— Чего ж теперь пугаться? Все живы-здоровы? — удивился Кадыров.
— Я и сама не поняла. Нет, в последние дни за Шуркой ничего не упомню. Как с тех пор странная стала, так и теперь. Больше молчит, глаза в пол… О своем думает. А раньше такая хохотушка была… Ну, если больше не нужна, пойду. Мне еще колидор надо вымыть…
Кадыров, довольный, что расследование провел и на этом можно поставить точку, налил в свой фужер коньяка. Мужчины выпили, пожелали себе доброго здоровья и разошлись.
Вахид в тот день больше на работу не пошел, а поехал за город, в знакомую чайхану, где в одиночестве сильно напился.
Манап Кадыров, начальник милиции, вернулся в свой кабинет, где его ждал горячий лагман, доставленный патрульной машиной из чайханы в старом городе. Кадыров кушал лагман и самодовольно улыбался. Начальник вспоминал рассказ пожилой уборщицы из роддома. Ему перемена в характере Шуры не казалась загадочной. Если ты бесплодна, а соперница дарит твоему бывшему мужу ребенка, есть чему огорчиться. Надо знать жизнь. Что-что, а жизнь Манап Кадырович Кадыров знал.
И от этой мысли лицо начальника осветила улыбка. Покончив с лагманом, Манап Кадырович вызвал племянника.
— Калиджон, готовь машину. Сегодня у секретаря райкома праздник — мальчику делают обрезание. Поедем искать подарок…
В вагоне давила духота. Особая тяжелая духота с запахом человеческого стада. Только в плацкарте надо пригибаться, когда идешь по вагону, чтобы не получить пяткой в нос от лежащего на полке пассажира. Только тут услышишь оркестр самых разнообразных звуков — гармошка, плач детей, восклицания карточных игроков, особый стаканный звон от дребезжания чайных ложек. Это все днем… А ночью — храп! Если существует понятие «художественный свист», надлежит для плацкарта ввести понятие «художественный храп». Нет поэта, способного описать его словами. Жаль, что Пушкин не дожил до плацкарта. Шура от дороги не страдала. В купейном вагоне она барствовала всего один раз. Тогда Вахид вез молодую жену. Он скупил целое купе, они остались вдвоем. Верхние полки занимали вещи, ведь Шура ехала к мужу навсегда. От того путешествия в памяти остался не дорожный сервис, а розовый туман. Она с Вахидом и маята вагона в такт их близости. В памяти от поездки сохранились его смуглые мускулистые руки на ее белой коже. Блеск каштановых глаз возле ее лица. Приятная боль в груди от его жадных прикосновений. Никогда больше Шура не испытывала такой райской истомы. Они вместе изобретали новые слова и буквы в букваре эротической азбуки.
Сейчас Шуру окружала привычная обстановка. Она сидела у окна, уставившись в одну точку. Прислушивалась к себе и ждала… Ждала, что с отъездом, скорее — бегством из ненавистного города, ее отпустит страх и тревога.
Но облегчение не приходило. Сердце продолжала сжимать тоска. За окном плыли выгоревшие каменные холмы. Мимо ее сознания мелькали пейзажи — плоскогорья цвета ржавчины, верблюды, взиравшие на поезд с высокомерием английских лордов, торчащие столбиками суслики с блеском любопытства в бусинках глаз, орлы, гордо восседавшие на столбах высоковольтных линий… Всего этого Шура не замечала. В своих мыслях она возвращалась к той страшной ночи. Эта ночь разделила жизнь на две части — до и после.
— Шерсть надо? — Смуглое скуластое лицо в мелких морщинках, выгоревшее платье-халат, сетка с шерстяными рыжими блинами. Казашка продавала верблюжью шерсть. — Возьми шерсть. Такой у вас нет.
Верблюд от всех болезней лечит. Мужа от радикулита спасешь…
Шура отмахнулась. Торговка перебила мысль. Когда это началось? На неверность Вахида ей намекнула Зульфия, товарка по роддому. С тех пор Зульфию она недолюбливала.
Сперва Шура не поверила. Ради Вахида она пошла на все! Бросила дом, переехала в город, где кругом «чурки». Терпела жару, пыль. Освоила десятка два чужих слов, чтобы торговаться на базаре. Научилась готовить плов, шурпу, лепить манты. Что ему не хватало?!
Спутался с этой шлюхой! Шура выследила мужа. Как они тогда сцепились! Она до сих пор чувствует в руках жесткие черные косички и запах тухлого кефира, которым узбечки мажут волосы… После развода Шура месяц бесилась.
Готова была всех разорвать. Спасибо Мухитдинову, понял, не уволил из роддома. Она успокоилась после того, как приняла решение.
Она отомстит им обоим. Как — не знала, но знала, способ найдет. План мести зародился, когда сказали, что соперница беременна. Это был еще один удар.
— Будешь чай? — Проводница, здоровенная бабища, брюхатая, щекастая, с лицом, похожим на задницу, остановилась с подносом.
Шура кивнула:
— Два стакана можно?
— Можно. — Проводница ловко пронесла свою тушу между полками "Во, баба, — подумала Шура про себя. — У таких и муж, и семья. Как с ней мужик спит?
Эдакую гору и не обхватишь…"
Поезд остановился. Станции не видно, маленькая будка. В соседний вагон втащили двух баранов. Бараны упирались, трясли связанными ногами и орали, не закрывая рта…
Возле их вагона два азиата провожали русского. Старый аксакал щурился из заветренных складок коричневой кожи. Второй, много моложе, тоже дубленый и смуглый, что-то говорил русскому. Лица русского Шура не видела. Он стоял спиной к вагону и смолил папиросу. Поезд пискнул и дернулся. Русский бросился к старику, крепко обнял его, затем обнялся и с молодым, но жестче, как бы стесняясь этого немужского момента. Затем закинул в тамбур чемодан и побежал за поездом. Шура видела, как старый аксакал вытер рукавом влажные глазные щели и отвернулся. Молодой еще долго семенил за вагоном…
Поезд набирал скорость. Шура снова ударилась в воспоминания. В ночь, когда Райхон привезли в больницу, Шура не дежурила. На другой день она попросила Мухитдинова, чтобы он разрешил ей в родах Райхон участия не принимать. Объяснила просто — что не так, скажут, навредила из ревности… Райхон родила девочку… А на следующий день случилось событие для всего города. Беленькая, тоненькая Лена Аксенова подарила своему майору тройню.
Мордастая проводница принесла два стакана чая. Шура полезла в сумку, достала лепешку, сыр, огромный розовый помидор, гроздь желтого винограда. Она любила этот виноград — мелкий, сладкий, как мед, и без косточек.
Поезд пошел на спуск. Заложило уши. На стыках сильно мотало. Чай из стакана плеснул на столик.
— Не прогонишь?
Шура подняла голову и попала в прицел двух синевато-стальных глаз. Их голубая сталь казалась особенно светлой и сияющей на почти черном от загара лице. Белобрысый ежик делал это взрослое загорелое лицо смешным и мальчишеским…
— Пожалуйста, — ответила Шура. — Вагон казенный, я тут не хозяйка.
— И на том спасибо, — ответил новый пассажир и стал обстоятельно устраиваться напротив. Шура собиралась спокойно закусить, а теперь этот новый ее стеснял. Но она отломил лепешку и глотнула чаю.
— Приятного аппетита, — бросил сосед, прилаживая чемодан на верхнюю полку.
— Спасибо… Можете присоединяться. Сыр, лепешка. Чем богата, — для порядка пригласила Шура.
— Алексей, — сообщил сосед и протянул темную шершавую руку. Шура на рукопожатие ответила, но своего имени не назвала. От еды сосед отказался, но поставил на стол банку с кумысом, блин овечьего сыра и шматок домашней конской колбасы, которую узбеки называют «казы». — Я сейчас не хочу… На дорогу такой бишбармак сделали, от обжорства еле ноги переставляю… А чаю с удовольствием…
Ехали молча. Шура чувствовала на себе взгляд соседа, но сама на него больше не смотрела. Это был тот самый русский, которого провожали азиаты. Шура хотела вернуться к воспоминаниям, но присутствие мужчины мешало. Думая о своем, она машинально отщипнула овечьего сыра. Сосед вынул из кармана складной нож и ловко нарезал казы.
— Попробуй. Туриндой, жена друга, мастерица казы готовить. — Шура покраснела. Теперь, когда она отведала соседского сыра, а сделала она это совершенно машинально, отказываться от колбасы было глупо. Он взяла кружок.
— Благодарю. Очень вкусно, у нас в Ферганской долине такого не делают…
— Лопай, — сказал Алексей и улыбнулся, оскалив ослепительно белые зубы. Шуре вдруг стало тепло и спокойно. От соседа шла волна доброй легкой силы. Шура неожиданно и сама улыбнулась.
— Тебя жена друга в дорогу добирает? Уж не мальчик. Пора свою иметь.
— Все было, — ответил Алексей. — Все было, да сплыло… Попробовал и хомута, и волюшки, досыта. Ты коленочки-то прикрой, не мучай.
