- Если бы не ты - нам конец.
Вот тогда Копытин сам рассчитал и подготовил налет на контору Волжско-Камского банка. Взяли много и ушли без потерь. Теперь его авторитет стал непреклонным. Особенно когда он шлепнул наводчика, из-за которого они на Поварской чуть не попали в ловушку.
Даже Собан понял, что у Копытина есть своя четкая система. Виктор реорганизовал банду, разбив ее на группы. Одни занимались разведкой объекта, другие наружным наблюдением, наиболее умелые вошли в группу захвата, наиболее стойкие стали прикрытием. Теперь банда больше походила на воинское формирование. Дисциплина была железная.
Да и направлялась она твердой рукой. И в Москве вскоре почувствовали эту руку.
На улицах, в ресторанах, в кафе Копытин слышал самые невероятные разговоры о банде, и ему почему-то было приятно.
Но у него имелся свой план, для выполнения которого необходим был надежный человек.
Его в Москве интересовали три объекта. Профессор Васильев, получивший в наследство в 1912 году драгоценности небывалой цены и красоты, инженер Басов, обладатель уникальной коллекции золотых монет, и валютная контора на Мясницкой. Но для этого ему нужен был верный человек. Одного Лапшина мало. Нужен еще один. И Копытин все чаще думал о своем товарище по училищу Алексее Климове.
Москва. Декабрь 1918 года
Козлов приехал к госпиталю на машине. Когда он увидел стоящего у ворот Данилова, тощего, в шинели с чужого плеча, бледного до синевы, то почувствовал острое чувство жалости. И Козлов даже на секунду усомнился, сможет ли Данилов работать в группе МЧК по борьбе с бандитизмом. Слишком уж худ и беззащитен был этот пацан.
Но вместе с тем Козлов был рад, что Иван будет с ним, он привязался к этому молодому тихому парню.
- Садись, садись, браток, - удобнее устраивал он Данилова в машине, сейчас приедем, зачислим тебя как положено, и работать. А дел у нас невпроворот.
И пока машина ехала из Лефортова до Лубянки, Козлов вводил Данилова в курс предстоящих дел, рассказывал о бандах Собана, Калмыкова, Гришки Адвоката. Иван слушал с непонятным чувством тревожного восторга. Так было в первых классах реального, когда на уроках они читали Рокамболя и "Похождения великого русского сыщика Путилина".
Данилов уже видел себя в кожаной тужурке с маузером, врывающегося в притон, где веселились элегантные бандиты и аферисты. Он один, а их...
- Чего задумался? Испугался? - улыбнулся Козлов. - Ничего, сволочь эту ликвидируем - учиться пойдешь. Пойдешь?
- Пойду, - уверенно ответил Данилов.
Он еще не знал, что жизнь его определилась на много лет и профессия эта станет единственной и главной.
По коридору МЧК матросы волокли сейф. Громадный, тяжелый, покрытый изысканным чугунным литьем. Сейф упирался, с грохотом бился об углы.
- Еще... Еще... Ребята! - кричал старший команды, в бескозырке, съехавшей на затылок. - Еще...
- Да погоди ты, Силин. Он же, подлюка, тяжелый, как жизнь. Давай перекурим! - взмолился один из матросов.
- Некогда, братки... Комиссар ждет... Секретные бумаги на столе стынут.
Данилов и Козлов прижались к стене, пропуская это узорчатое чудо.
- Хозяйством обзаводимся, - Козлов хлопнул Данилова по плечу, всякими там столами, стульями. Нужное, брат, дело.
Из дверей комнаты вышел высокий черноволосый человек в кожаной куртке. Он повернулся, и Данилов узнал Мартынова.
- Ты смотри, Данилов, - засмеялся он. - Здорово.
- Здравствуйте, - Иван протянул руку.
- Подлатали?
- Да вроде.
- Молодец, Козлов, что ты его привел. А то у нас знаешь как людей не хватает, а он парень грамотный. Пошли к Манцеву.
Член коллегии МЧК Василий Николаевич Манцев сидел за огромным столом в пустой комнате. Он поднялся им навстречу, улыбнулся.
- Поправились, товарищ Данилов?
- Полностью.
- Прекрасно, дел много. Что, прямо из госпиталя?
- Так точно, товарищ Манцев.
- А ты, Федор, человека чаем напоил?
- Не успел, Василий Николаевич, мы его сразу к вам привели. Его прошение о зачислении Козлов из госпиталя передал.
Манцев подошел к столу, выдвинул ящик, достал бумаги.
- Вам сколько лет, товарищ Данилов?
- Восемнадцать.
- А тебе, Федор, по-моему, двадцать шесть?
Данилов посмотрел на Мартынова, он никак не мог представить, что этот человек всего на восемь лет старше его.
Дверь с грохотом распахнулась, трое красноармейцев внесли в кабинет стулья.
- Спасибо, товарищи, - засмеялся Манцев, - вот теперь и присесть можно.
Он подождал, пока Козлов, Мартынов и Данилов сядут, и сказал:
- Я, товарищ Данилов, ваш опросный лист посмотрел. Но бумага есть бумага. Вы мне о себе расскажите...
Когда Данилов и Козлов ушли, Манцев сказал Мартынову:
- Он очень молод, Федор, молод и романтичен. Революция для него восторг, жертвенность, красивый праздник. А строительство нового общества - это работа. Тяжелая, даже грязная порой, но работа. Именно эта обыденность и может вызвать разочарование. Вот здесь-то вы и должны помочь ему.
- Да какая же обыденность, Василий Николаевич, - удивился Мартынов, у нас, как в кинематографе, каждый день новая фильма.
- Обыденным становится все, Федор. А нам нужны такие, как Данилов, очень нужны, они продолжат наше дело. Так что помогите ему найти себя.
Мартынов молча кивнул. Но внутренне никак не мог понять, о какой обыденности при их горячей работе говорит Манцев.
Данилов с Козловым сами втащили столы и стулья в комнату. Даже чайник достали. Здоровый, медный, с чуть помятым боком.
Иван разложил на столе полученное на складе имущество: кожаную куртку, фуражку со звездой, новенькое светло-желтое офицерское снаряжение и наган в кобуре.
- Ты, Ваня, - Козлов взял скрипучую куртку, - сейчас ее не носи. Под нее ватную фуфайку надо надевать.
- Устроились, голуби? - вошедший в комнату Мартынов бросил на стол Данилову пакет. - Ты что же, Ваня, паек-то не взял? Козлов, бери чайник. Наш кипяток, ваши сухари, мой сахарин.
Но они так и не успели попить чаю. Банда Гришки Адвоката напала на правление Виндавской железной дороги.
Они ехали в машине, потом перестрелка, потом допросы.
Ивану допрашивать пока не доверяли, он вел протоколы. Один за другим проходили через комнату их группы самые разные люди. Были среди них тупые и мрачные уголовники, анархисты, эсеры, бывшие чиновники и студенты.
Республика дралась на фронтах, из последних сил работали московские заводы и фабрики. Люди отдавали последние силы. А накипь, людская пена, поднятая временем, неустроенностью, нуждой, грабила, насиловала, убивала.
Так проходил декабрь. Заканчивался первый год молодой Советской власти.
Москва. Январь 1919 года
Как ножом резанул январский ветер по Спиридоньевке... Понес снежную крупу... Обжег прохожих... Ударил по грязным окнам домов... и раскололся об афишную тумбу на углу Малой Никитской...
Прямо на остатки театральных афиш, на размытые строчки приказов, на рваные воззвания различных фракций наклеен старый номер "Известий".
Человек в дорогом пальто с барским меховым воротником читает вслух:
- "...Вся борьба с контрреволюцией, спекуляцией и преступлениями по должности в Москве будет вестись Московской ЧК.
Согласно постановлению президиума и пленума Московского Совета коллегия МЧК утверждена в следующем составе: председателем - Дзержинский, заместитель - член президиума Московского Совета Бреслав, члены коллегии Юровский, Манцев и Мессинг..." - читавший замолчал, посмотрел на стоящих рядом людей.
- Это как же, господа, новая охранка?
- Господа на Юге, - сплюнул цигарку человек в зимней кепке с наушниками и просмоленной куртке, - только не охранка, а охрана Москвы от всякой сволочи.
Стоявший рядом мужчина, в офицерской сизой шинели без погон, в фуражке со следом от кокарды, усмехнулся: посмотрим, мол. Поднял воротник и пошел по Спиридоньевке навстречу ветру. Спина прямая, идет легко, левая рука у бедра, по привычке невидимую шашку поддерживает.
Хоть и день, а Спиридоньевка словно вымерла. Пусто. Да и какой нормальный человек без особой надобности на улицу полезет? Разбойное стало время, опасное. Да и холод собачий.
Офицер свернул со Спиридоньевки к Патриаршим прудам.
Раскачивает ветер жестяной знак с номером шесть. Скрипит он. Трется об осыпавшуюся штукатурку.
Арка двора узкая от сугробов. Тропинка чуть вытоптана. Ветер налетает, лепит шинель к ногам, под воротник забирается.
Через двор в сугробах - к дверям.
В прихожей и отдышаться можно. Здесь хоть ветра нет.
Опустил воротник. Фуражку поправил и легко взбежал на второй этаж. Знакомая дверь. Табличка медная. На ней вязью "А. А. Копытин. Коллежский асессор".
Дернул рукоятку звонка.
Дверь распахнулась. На пороге стоял Лапшин:
- Вы Алексей Федорович?
- Точно так.
- Прошу, прошу. Заждался вас Виктор Алексеевич.
Шагнул Климов в прихожую. И даже знакомый запах почувствовал. Навечно, видимо, въелся в эти стены горелый сургуч.
