– Ох, Ксенофонтов, – вздохнул редактор и положил трубку.
Тут же снова раздался звонок. «Зайцев», – подумал Ксенофонтов и не ошибся.
– Оклемался?
– Слегка. А как ты догадался?
– Следователь потому что. Все участники вчерашней свадьбы уже дали показания. Невеста призналась, что сама снимала с тебя туфли…
– Что туфли, старик… я бы ей и все остальное доверил. Но силы оставили меня в самый ответственный момент.
– Тебе пиво помогает?
– Мне все, старик, помогает. Особенно дружеское участие.
– Я тебе сейчас устрою участие… Ты знал, чем может кончиться тот идиотский допрос с конфетами? Знал?
– Догадывался.
– И чем же, по-твоему, он мог закончиться?
– Хорошим мордобоем.
– Поздравляю. Ты своего добился.
– Уже? – слабо удивился Ксенофонтов. – Надо же… Мне казалось, что мордобой начнется завтра. А он уже… Ишь, какие страсти.
– Сейчас приду. – Зайцев повесил трубку. А войдя в квартиру через пятнадцать минут, молча, не глядя на Ксенофонтова, открыл портфель, вынул две бутылки пива, принес с кухни стаканы, сел в кресло.
– Выпей, – сказал Зайцев. -, Авось отпустит.
– Рассказывай. – Ксенофонтов осторожно пригубил стакан, опустив усы в пену, сделал маленький глоток, прислушался к себе. Убедившись, что глоток прошел удачно, глубоко вздохнул, откинулся на спинку.
– Вчера, как мы и договаривались, я пригласил Цыкина на допрос. Пока возился с бумагами, он читал газеты. Потом позвонил жене, взял у меня пачку сигарет и отбыл в камеру. Во второй половине дня я провел выезд на место преступления. Естественно, он не узнал ни парка, ни кустарника, где убил девушку, ничего не узнал. Но с удовольствием съел шашлык – у кооператоров пообедали. Попросил добавку, но я отказал.
– Напрасно.
– Сто рублей шашлык! Я сам первый раз за полгода мясо попробовал!
– Скучно живешь… Чаще на людях бывать надо, праздники посещать, торжества…
– По свадьбам не шатаюсь! – отрезал Зайцев.
– Напрасно, – повторил Ксенофонтов. – Но ты пришел с пивом, это о многом говорит. Продолжай.
– Сегодня опять вызвал Цыкина на допрос. Яхлаков при этом закатил истерику и потребовал прокурора. Дескать, жалоба у него. Я пренебрег. С Цыкиным провел почти два часа, не задав ни единого вопроса.
– Молодец. Умница.
– Он читал газеты, потом пожелал, чтобы в следующий раз у меня в кабинете телевизор стоял. С видеомагнитофоном. Он, видите ли, обожает боевики смотреть и эту… Порнуху.
– А ты?
– Обещал. А в середине дня звонок из следственного изолятора – Цыкин зверски избит. Яхлаковым. Их уже нельзя в одной камере держать.
– А ты говорил – дружба, доверие. – Ксенофонтов сделал два маленьких глотка, отставил стакан. – Это, конечно, запрещенный прием – использовать человеческие слабости… Но что делать, они сами дали право поступать с ними как угодно. Убить невесту перед свадьбой – это ужасно. Яхлаков пожелал дать показания?
– Откуда ты знаешь?
Ксенофонтов безвольно повертел рукой в воздухе и уронил ее на подлокотник.
– Будет все валить на Цыкина. Или даст улику против него.
– Уже дал, – сказал Зайцев.
– Ты про доказательства не забывай, они вот-вот спохватятся, объяснятся, снова поверят друг другу.
– Да уж как-нибудь. – Зайцев открыл вторую бутылку. – Должен тебе сказать, что на этот раз приемчик у тебя был довольно простоватенький. Опять же чужими руками жар загребать несложно, а?
– Как сказать, старик, как сказать. – Ксенофонтов глянул на следователя поверх стакана и прикрыл глаза, словно боясь, что Зайцев по его взгляду поймет больше, чем нужно. – Главное, чтобы ты этих ублюдков посадил. С пивом опять же пришел.
– У меня только одно вызывает недоумение, – проговорил Зайцев чуть смущенно. – На что ты рассчитывал? Ведь это чистая случайность! То, что на Яхлакова произвели впечатление допросы…
Ксенофонтов гневно встал, впервые, кажется, забыв о своем недомогании, и большая простыня соскользнула на пол, так что перед следователем он предстал во всем своем первозданном величии. Не торопясь, Ксенофонтов поднял простыню, снова завернулся в нее и уселся в кресло.
– Запомни, Зайцев, случайно здесь только одно обстоятельство – твой насильник и убийца Яхлаков заговорил на третьи сутки, а не на вторые или пятые. Все остальное закономерно, как наступление дня и ночи. Скажи… Ты мог прийти ко мне без пива?
– А почему нет? Я случайно увидел пиво в киоске прокуратуры. Нам иногда подбрасывают, правда, все реже.
– Значит, мог, – безутешно сказал Ксенофонтов. – Но ты знал, что я страдаю, что пиво может меня спасти… Нехорошо. Ты прекрасно вписываешься в общую систему, Зайцев. Недавно редактор пообещал повысить мне зарплату. И не повысил. И это норма. Мне в голову не придет напомнить ему об этом – ведь обещал он вовсе не потому, что действительно собирался повысить, нет, просто поддержал разговор. Девушка назначила свидание и не пришла – норма. Знаешь, говорит, замоталась, даже позвонить и отменить было некогда. А я не обиделся ни на редактора, ни на девушку. Внешне. Потому что знаю – норма. Вот ты сейчас скажешь – пойду-ка принесу пивка. Пойди, – скажу я, – это было бы здорово! Но при этом ни на секунду тебе не поверю.
Уйдешь и где-то через месяц объявишься. И это будет нормально.
– Ну, знаешь! – обиделся Зайцев. – Здесь ты подзагнул.
– Ничуть! – Ксенофонтов запахнул простыню на плечо, простер обнаженную руку перед собой, сделавшись похожим на римского императора. – Ничуть, Зайцев. И говорю это вовсе не для того, чтобы обидеть. Я сам пытаюсь понять происходящее и делюсь своими скромными открытиями в нравах, царящих за окном. Ты помнишь моего жениха, который получает полсотни писем в неделю? Я раскрыл его тайну.
– Надо же! – вежливо удивился Зайцев.
– Никакой тайны нет. Он просто надежный человек. Говорит то, что думает, и делает то, что говорит. От него разит надежностью на расстоянии! Даже казенные строчки брачных приманок не в силах скрыть его сущность! Если какому-нибудь сверхмощному экстрасенсу дать посмотреть нашу газету, то он увидит – его объявление пылает ярким праздничным светом рядом с худосочными, хитроумными и лукавыми призывами других женихов!
– Это, конечно, интересно, но я здесь по другому поводу.
Когда ты сказал, что между двумя насильниками, между этими двумя кретинами царит какое-то доверие, надежда друг на друга, чуть ли не взаимовыручка… Я усомнился. Маленькое испытание – два раза человека вызвали на допрос, мазнул я ему конфетой по штанине, дескать, шоколадом кормили, позволил маме позвонить, надушенной своей ладонью провел по рукаву, чтоб унюхали там, в камере, запахи с воли… «О чем допытывались?» – спрашивает у него приятель. «А ни о чем», – отвечает он чистую правду. «О чем вообще был разговор?» – не унимается подельник на следующий день. «А ни о чем!» – опять выкладывает Цыкин правду-матку. И первая мысль верного друга – продался. Чем больше Цыкин заверяет в верности, искренне заверяет, со слезами на глазах, тем больше Яхлаков убеждается – дело стряпается именно против него. А когда Цыкин принялся мясо из зубов выковыривать после твоих шашлыков… Он и созрел. Как бы Яхлаков ни относился к Цыкину, он ведь знает, что тот – подонок и сволочь! Как он может верить ему, если я, человек доверчивый, простодушный и высоконравственный, не верю своему президенту? Если я тебе не верю?! Вот не верю, что можешь сейчас подняться, пойти и принести две бутылки пива… Причем, заметь, без обиды так думаю, без гнева и пристрастия, как сказал классик… Но печаль есть. Тихая, непреходящая печаль.
Зайцев поднялся, не говоря ни слова, проследовал в прихожую, нашел свой маленький складной зонтик и вышел. Через несколько секунд Ксенофонтов услышал рев лифта.
– Одного, кажется, достал, – пробормотал он удовлетворенно и, увидев свое отражение в стеклянной двери, поправил простыню на обнаженном плече.
