– Вот, почитайте.
Превозмогая отвращение от сальных пятен, я поднес ее к глазам. По-видимому, именно здесь ушлый журналист разнес Прохоренко в пух и прах. Статья оказалась не такой огромной, как я думал. В принципе я и не узнал ничего нового: Григорий Иванович довольно подробно изложил мне содержание. Я швырнул газету на диван:
– Кто такой Б. Игнатьев?
Коротков засуетился:
– Какая разница? Ему следовало сказать спасибо.
– Вы уверены?
Ветеран побагровел.
– Я…
– Ладно, ладно, – я вовсе не желал душещипательных сцен. – Так вы не знаете, кто он?
Подполковник взял себя в руки:
– Человек старался, проводил расследование…
Меня начинал раздражать его скрипучий голос.
– Вы встречались с ним?
Владимир Егорович опустил глаза:
– Нет, но это не имеет значения.
Я присвистнул:
– Откуда же он черпал информацию? Где раскопал сенсационные факты?
– В музее героев-подпольщиков можно многое найти, – просипел старик.
Я с трудом улыбнулся:
– Значит, любой падкий на сенсации проходимец может писать о ваших друзьях что угодно, а вы будете спокойно принимать все за чистую монету, не пытаясь защищать их и не оставив такого права за товарищами?
Поистине позиция хозяина была удивительной.
Теперь сморщенная смугловатая кожа побелела.
– А если Игнатьев меня убедил?
– Интересно, чем? – Я опять взял в руки газету. – Разве он упоминает о каком-нибудь мало-мальски стоящем свидетеле? Впрочем, – я холодно посмотрел прямо в выцветшие голубые глаза, – вы-то сами почему остались живы? Ваше алиби и ваши объяснения, по сути, ничем не подтверждены, равно как и алиби ваших друзей.
Его руки, покрытые старческими коричневыми пятнами, затряслись.
– Какое вы имеете право!
– Имею! – зло выкрикнул я. – Мне непонятно лишь одно: почему Игнатьев сделал козлом отпущения именно Прохоренко. Но я докопаюсь до истины.
Лицо собеседника до такой степени побледнело, что я стал опасаться за физическое состояние подполковника.
– Может быть, есть какие-то другие свидетели, которых мой коллега не упомянул из этических соображений? Тогда следует отыскать и их.
Старик тревожно выпрямился, но в ту же секунду схватился за сердце, резко пошатнувшись. На его счастье, я оказался рядом и вовремя подхватил обмякшее тело. В устремленных на меня глазах я увидел явный страх.
– Вам лучше вернуться в Приреченск, – прошептал он прерывисто. – Бросьте это дело. Прошу вас. Это не кончится добром.
– А ваш друг Прохоренко так и будет жить с клеймом предателя, – констатировал я.
Он судорожно глотнул ртом воздух.
– Сколько нам всем осталось?
– Почему в таком случае вам не взять все на себя? – усмехнулся я. – Может быть, вы умрете раньше своего товарища по подполью.
Мое изречение ему не понравилось.
– Кроме того, – продолжил я, – у каждого из вас есть дети и внуки. Разве вам безразлично их будущее?
– Бросьте это дело, – упрямо повторил Коротков.
Я скривился, как от зубной боли:
– Это все, что вы можете посоветовать?
Он отвел взгляд.
– Кстати, как мне отыскать Светлану?
– Не знаю, – он был рад сменить тему. – Григорий рассказал, как встретил ее в Кенигсберге. Больше о ней никто не слышал.
– А вы не пытались ее разыскать? Обычно фронтовики обращаются во все передачи, которые могут им помочь. Когда товарищей по общему делу остается мало, они пытаются сплотиться и поддерживать друг друга, разве нет?
Старик покачал головой:
– Мы даже не знали, с чего начать.
– Не знали или не хотели знать?
Его высохшая рука потянулась к стоявшей у двери палке:
– Немедленно покиньте мой дом! И чтоб я вас больше не видел!
Я не возражал: ветеран не вызывал симпатий. Но на прощание все-таки бросил:
– Вы спокойно спите по ночам?
В ответ раздалось нечленораздельное проклятие. Только очутившись на улице и глядя на синюю гладь, успокаивавшую глаза и нервы, я понял: запах в квартире Короткова – запах страха.
Татьяна Павловна жила на улице Гоголя. Это название никак не подходило грязной, пыльной, узкой улочке, сдавленной лепившимися вдоль обочины хибарками. Новые русские явно невзлюбили этот район. Во всяком случае, я не заметил ни одного особняка. Старушка оказалась дома, однако дальше прихожей меня не впустила.
– Я уже сказала все, что знала, – вытирая руки передником не первой свежести, поведала женщина. – Больше мне нечего добавить.
– Разговор в коридоре не рождает доверия, – вставил я.
Она пожала плечами:
– О каком доверии идет речь? Я не собираюсь исповедоваться.
– Но вы согласны с тем, что написано в статье?
Она отвернулась:
– У меня нет причин не соглашаться.
Я вспомнил: по телефону старушка разговаривала совсем по-другому. Что же произошло за столь короткий промежуток времени? В широко раскрытых глазах бывшей подпольщицы таился испуг.
– Что вам сказал Владимир? – быстро спросила она.
– Ничего особенного.
– Если он не приказал: уезжайте – то это сделаю я, – тихо молвила старушка. – Давайте оставим все как есть. Неужели вам охота ворошить грязное белье?
– С каких пор истина и справедливость стали грязным бельем?
Повернувшись к ней спиной, я хотел совершить обманное движение и попытаться проникнуть в комнату, но старушка меня раскусила. Пожилая женщина оказалась на удивление сильной, к тому же я не ожидал мощного толчка в грудь. Какие-то доли секунды – и я вновь очутился под палящим солнцем. Тяжелая дверь захлопнулась с сильным грохотом. Мне ничего не оставалось, как направиться к верному другу – «жигуленку». Возле машины, тоскливо переминаясь с ноги на ногу, курил молодой страж порядка. По всей видимости, он поджидал меня.
– Слушаю вас.
Он взял под козырек:
– Ваши документы.
– А в чем, собственно, дело? Не там припарковался?
Для очистки совести я огляделся по сторонам. Возле соседних домов также стояли машины, но они его явно не интересовали. Я протянул паспорт.
– Сегодня угнали такую же машину, – радостно сообщил мне милиционер. – Вам придется проехать в отделение.
Я выпучил глаза:
– Вы подозреваете меня?
Парень хихикнул:
– Подозревать – моя работа. Именно за нее мне платят деньги.
На это нечего было возразить. Пришлось повиноваться.
В маленьком отделении, давно не знавшем ремонта, похожий на пигмея капитан, который, судя по возрасту, уже должен бы побывать майором и, возможно, даже подполковником, недоброжелательно скосил на меня желтые, как у кота, глаза.
– Вы журналист?
– Так точно, – отчеканил я. Скрывать правду от милиции не входило в мои планы.
– Что привело вас в наш город?
Это было уже чересчур. Насколько я помню, никто не обращался ко мне с таким дурацким вопросом. Я скривился:
– Не знал, что для отдыха требуется особое разрешение.
Он прищурился:
– У нас не любят чужих ищеек.
Я расхохотался:
– То есть вы хотете оставаться вне конкуренции?
Мужик сплюнул на грязный пол.
– Заводи свою колымагу – поедем в городское управление. Пусть там определяют, что с тобой делать.
Городское УВД находилось в месте, более пригодном для смотровой площадки. Небольшой двухэтажный коттеджик лепился на верху холма, позволяя оперативникам каждую минуту радовать глаз голубизной открытого моря. Запах кипариса, можжевельника и еще какие-то непонятные мне ароматы приводили в блаженное состояние. Сразу захотелось бросить все к чертовой бабушке, укрыться в спасительную тень акации и заснуть крепким сном. Я непременно так бы и сделал, но бдительный страж порядка постоянно дышал мне в затылок.
– Иди, иди, нечего глазеть.
Начальник УВД, подполковник Геннадий Николаевич Лепко (должность и имя-отчество с фамилией он прямо-таки выплюнул мне в лицо), толстый, похожий на раскормленного борова, с мокрыми от пота рыжими волосенками, сразу, как говорится, взял быка за рога.
– Ты что здесь вынюхиваешь?
Я состроил огорченную мину:
– Насколько мне известно, мы с вами на брудершафт не пили, и тыкать мне не нужно.
Он открыл рот, как сазан, уже изрядно полежавший на солнцепеке. Мысль о том, что какой-то писака осмеливается показывать зубы, была ему явно неприятна.
– Не забывайся! – от собачьего рыка любому стало бы не по себе. – Говори, что вынюхиваешь?
– Здесь, – я нагло обвел глазами комнату с претензией на евроремонт, – ничего. Ваш верный раб напрасно приволок меня сюда.
Лепко нахохлился, как попугай:
– Чтобы завтра тебя тут не было.
Я решил уладить дело миром, рассказав об истинной цели моего приезда и поведав о злополучной статье и письме Прохоренко в редакцию. Чистосердечное признание не облегчило мою участь. Подполковник залез пятерней в остатки волос.
– Игнатьева я знаю, – пробурчал он. – Между прочим, хороший журналист. Раз написано, следовательно, так все и было.
