Знаю, знаю! То книжки, а это жизнь. Две большие разницы. Выходи замуж за Мишу и читай книги про агента ноль-ноль семь…
Уборщица Клавдия Кирилловна, Кирилловна для своих, со стуком поставила ведро на пол, и я вздрогнула. Она оперлась на швабру. Посмотрела неодобрительно:
– Ты еще тут, полунощница? А ну, давай, марш домой! Моду взяли сидеть по ночам. Чего сидишь?
Кирилловна – глас народа, последние городские новости и народный суд в последней инстанции.
– Павлика еще не забрали, Клавдия Кирилловна. Вот и сижу.
– Опять? – всплеснула руками добрая женщина. – Опять эта шалава, прости господи, про ребенка забыла? И откуда только такие берутся?
Я покосилась на мальчика, тихо игравшего в углу.
– Ничего, я посижу.
– Да это ж сколько можно? Это что же делается такое, люди добрые?
Вроде сочувствует, но лучше бы молчала. От ее противного голоса мурашки бегут по спине. Павлик поднял голову, посмотрел на меня. Я кивнула: все, мол, хорошо. И он снова уткнулся в игрушки.
Наш детский сад – частное дошкольное заведение для малышей до шести лет. Попасть сюда нелегко, и стоит это удовольствие немало. Но качество мы гарантируем. Наши дети умеют пользоваться ножом и вилкой и лепечут на двух языках – английском и французском. Мама Павлика – актриса драматического театра, женщина одинокая, красивая и легкомысленная. Глядя на нее, я всегда думаю о том, что жизнь у нее не чета моей, и вечернее платье у нее есть, и не одно, и поклонники, и страстная любовь с ревностью, разборками и дуэлями… Ха! Дуэли! Какие сейчас дуэли? В лучшем случае мордобой. Да и то… не факт. Вот узнай, например, Миша, что я ему изменила, он что, полезет в драку? Не полезет. А что, интересно, он сделает? Что сделает предсказуемый, кругом положительный Миша, узнав, что я ему изменила? Уйдет? Никогда больше не посмотрит в мою сторону? Выбросит из сердца? Будет молча страдать? Не знаю, может, и выбросит. Скорее всего. Мишка серьезный, лучше и не пробовать. Да и с кем изменять? Иногда он смотрит на меня, а в глазах немой вопрос, и мне сразу хочется сказать: «Я больше не буду, честное слово!» Он молчит все время, особенно если возникают проблемы с клиентами или поставками – слова не вытянешь, все в себе. Мама считает, что он взрослый, в отличие от вечных мальчиков, которые не знают, что будут делать через минуту. Маме он нравится. Миша знает, что он будет делать через минуту, и завтра, и послезавтра, и через год. Он идет по жизни с картой в одной руке и расписанием в другой, четко зная, где, когда и куда свернуть. Миша надежный. Мне, можно сказать, повезло. У меня даже на сердце теплеет, когда я вижу, как он стоит у кинотеатра – крупный, широкоплечий, надежный – и ждет меня. А я не тороплюсь, торчу за углом и думаю: «Вот сейчас он посмотрит на часы, а потом достанет мобильник». Мне интересно, сколько он так простоит – полчаса, час, два? Пока не зашагает прочь. Уйдет. Не будет нервно швырять букет в урну и расталкивать мощным торсом неосторожных прохожих. Просто уйдет. Неторопливо, как и все, что он делает. Я выскакиваю из-за угла. Миша, завидев меня, улыбается радостно и идет навстречу…
Павлик роняет игрушку, и я вспоминаю, что я еще на работе, а все уже ушли. Кирилловна топает и громыхает ведром где-то в коридоре и скоро тоже уйдет. И что тогда? Я снова звоню маме Павлика, и снова напрасно. Актриса иногда забывает о сыне и, по-моему, каждый раз удивляется, что он у нее есть. Во всяком случае, голос ее в телефонной трубке полон изумления, и она долго не может вспомнить, кто я такая. Но она неплохая женщина и нравится мне. Просто она другая. Она дарит мне билеты на свои спектакли, извиняется, благодарит, посылает воздушные поцелуи, вся порыв и полет. Кирилловна ее терпеть не может и называет вертихвосткой. Если бы от нее зависело, актрису немедленно лишили бы родительских прав или посадили на пятнадцать суток. Вот так и никак иначе. Точка.
– Ну, сиди, сиди, – неодобрительно бросает Кирилловна, заглядывая в зал. – А она там развлекается, мамаша!
Она удаляется по коридору, громыхая ведром и бубня себе под нос, а я остаюсь.
Телефон актрисы по-прежнему не отвечает. А время меж тем подходит к семи. До девяти – воз и маленькая тележка. До девяти мы что-нибудь придумаем, успокаиваю я себя. Или актриса вспомнит о Павлике и прилетит. А если нет… Ну, тогда ничего не поделаешь, придется взять его с собой в кино. Или позвонить Мише и сказать, что со мной ребенок и поэтому все отменяется. Не хотелось бы, Мише и так не нравится моя работа. Ладно, без паники, говорю я себе, еще не вечер.
Кирилловна зашла попрощаться, уже одетая. Губы неодобрительно поджаты, взгляд осуждающий. Она из тех, кто свято уверен в своем праве судить и рядить, а также давать непрошеные советы. Но совет, который она дала мне сегодня, был совсем неплох.
– Позвони отцу, – сказала Кирилловна строго. – Пусть заберет малого и пусть знает, как эта шалава содержит ребенка, а то прыгает всю ночь неизвестно где. Позвони в справочную и узнай телефон, а то будешь сидеть до утра.
Фамилия Павлика – Хмельницкий. Фамилия актрисы – Ананко. Лучше бы наоборот, подумала я. Хмельницких в городе оказалось четверо – кто бы мог подумать! Причем все мужчины. Мне, например, никогда еще не попадался человек с такой красивой фамилией, а ведь ходят же они по улицам, покупают хлеб, женятся, работают где-то. Когда я была совсем маленькая, мне хотелось, чтобы у меня была красивая звучная фамилия, например, Люксембург! Или Княжевич, или Успенская. Мишина фамилия Зверев. Я вздыхаю – быть мне мадам Зверевой. Анна Зверева. И сразу картинка: дрессированные звери, женщина в блестках с бичом и звуки фанфар. Анна Зверева – укротительница диких барсуков! Да…
Я набираю номер. После десятого примерно сигнала мне ответили, что никаких Павликов знать не знают, равно как и актрису драматического театра Ананко. По следующему ответила женщина, очень милая, явно немолодая, которой хотелось поговорить. Она стала расспрашивать меня, что и как, и я, не умея соврать или прервать ее, рассказала, что и как. Она разахалась, стала жалеть брошенного мальчика, и я с досадой подумала, что с моей легкой руки родилась сплетня о том, какая никудышная мать актриса Ананко. Я прекрасно знаю свой недостаток – неумение вовремя замолчать и остановить собеседника, и вымучиваю уклончивые ответы вместо того, чтобы решительно сказать… ну, что-нибудь вроде: «Давайте не будем это обсуждать!» Так говорит наша заведующая: «Давайте не будем это обсуждать!» Я даже не могу соврать насчет своего возраста – и, если спрашивают, честно говорю, что двадцать один. Хотя вопрос вполне беспардонный, но попробуй объясни той же Кирилловне, что это не ее собачье дело и вообще: «Давайте не будем это обсуждать». Не поймет, лучше и не пробовать, а визгу будет! Ладно, жалко, что ли?
По третьему номеру механический голос предложил оставить сообщение. Ничего оставлять я не стала и перезвонила еще раз, потом еще и еще. С тем же результатом. По четвертому нетрезвый голос три раза переспросил, кого надо, потом сказал, что Толик Хмель загремел на зону по дурости и не скоро вернется. Может, через два года, если повезет.
Хмельницкий А.Ю., у которого работал автоответчик, жил в центре города, и я подумала… Вернее, не подумала, а решила без долгих раздумий, что можно отвести Павлика к отцу и сдать с рук на руки, а если его не будет дома, то пойти с мальчиком на свидание с Мишей. Если, конечно, Павлик подтвердит, что А.Ю. Хмельницкий его отец. Вот такой план вырисовался у меня в голове.
– Павлик, хочешь к папе? – спросила я.
Павлик улыбнулся и кивнул. Золотой ребенок – спокойный, ласковый, послушный. Явно не в актрису. Видимо, в отца.
Павлику четыре года, он – самостоятельный осмысленный человечек. Мы шли по улице, его теплая ладошка в моей, и я рассказывала ему о том, что вокруг. Машины, троллейбусы, дома и люди. Павлик вертел головой во все стороны.
Вечерело. Осень, осень, осень скоро! Хотя еще не чувствуется. А там и зима не за горами. Снег, сосульки, коньки, мороз… Хотя вряд ли. Не бывает уже морозов. Но хоть чуть-чуть все-таки будет, как же без этого? Пока еще окончательно не потеплело и земля не превратилась в гигантский парник…
Мы зашли в подъезд за мальчиком с собакой, поднялись на третий этаж и позвонили. Мелодичный звонок был слышен даже на лестничной площадке. Но в квартире было тихо. Никто не спешил открывать нам. Я посмотрела на часы – половина девятого. Что же делать? Вытащила мобильник, но оказалось, что села батарейка. Прямо зла не хватает! Все одно к одному. Миша будет сходить с ума, ему постоянно кажется, что со мной непременно что-то случится, он по десять раз предупреждает, чтобы я осторожно переходила улицу, а когда мы переходим вместе, с такой силой хватает меня за руку, что едва не отрывает ее напрочь. Он станет звонить моей маме, и они будут перезваниваться друг с другом и волноваться, а я буду торчать под чужой дверью. Может, этот А.Ю. и вовсе не явится ночевать…
