– Ну и как, хорошо вчера вечером провели время в Веттштейнпарке?
За вопросом последовал общий взрыв хохота. Людовик застыл на месте, пораженный неожиданным ударом. Меж тем довольный успехом Ферди продолжал:
– Видали б вы нашего Людовика, как он ждал на скамейке свою Дженни! Клянусь, это доставило бы вам немало удовольствия! И после этого он еще станет нас уверять, будто женщины его не интересуют!
Но Сенталло больше ничего не слышал. Мозг его парализовала одна-единственная мысль: Дженни не существует на свете. От безграничного отчаяния на глаза навернулись слезы. Прощай, так страстно желанная подруга, прощайте, малыши – Людовику не суждено с гордостью и умилением смотреть, как вы растете, прощай, чудесное мирное будущее! Молодой человек не отдавал себе отчета, что именно собирается делать. Он медленно подошел к столику Херлеманна. Общее веселье не проникало сквозь пелену отчаяния, отделявшего Сенталло от мира, где все так грязно, злобно и отвратительно, от мира, в котором всяким Ферди дозволено терзать людей, выдумывая несуществующих Дженни… Людовик подошел еще ближе. Его о чем-то спрашивали, но он не слышал. Неожиданно все поняли, что сейчас произойдет что-то очень серьезное, и им стало страшно. Напряженное выражение лица Сенталло встревожило и Херлеманна, но, дабы поддержать свою репутацию, он еще попытался хорохориться:
– Да вы что, Сенталло, перестали понимать шутки?
Но Людовик уже нанес удар.
– …И вы ударили этого несчастного с такой жестокостью, что, не вмешайся другие посетители кафе, вам бы пришлось отвечать за еще более тяжкое преступление, нежели сейчас… Я полагаю, вы признаете этот факт?
– Да, господин председательствующий.
– Будем надеяться, что в ходе процесса вы проявите такую же откровенность… Однако, прежде чем объявить перерыв до трех часов дня, я настаиваю, чтобы вы объяснили господам присяжным, по каким причинам вы напали на своего коллегу Херлеманна?
– Из-за Дженни…
Председательствующий, не сомневаясь, что его слова произведут должное впечатление, поведал присяжным о придуманной Ферди скверной шутке.
– Разумеется, господа, можно только сожалеть, что человек в возрасте Ферди Херлеманна тратит время на выходки, достойные дурно воспитанного школьника, но все же, какой бы грубой ни была шутка, она никак не заслуживала смерти. Меж тем, повторяю, Сенталло чуть не убил шутника из-за девушки, которой вообще не существует в природе. Это верно, не так ли, Сенталло?
– Да, господин судья.
– Тем, кто хорошо меня знает, известно, что я не стал бы настаивать на этом обстоятельстве без особых причин. А потому я еще раз прошу обвиняемого подтвердить нам, что он едва не превратился в убийцу ради несуществующей девушки.
– Да, ваша честь.
– Превосходно. Я попрошу господ присяжных запомнить это уточнение, оно еще сыграет важную роль в дальнейшем.
– Мы считаем нужным подчеркнуть, господин судья, что этой Дженни не существовало в то время! – вмешался адвокат защиты.
Арнольд Оскар изящно взмахнул рукой, словно отгоняя назойливую муху.
– Прошу прощения, мэтр, но в моем возрасте и с моим опытом очень трудно поверить во внезапную материализацию призрака.
В зале послышались смешки, и очень довольный собой судья объявил перерыв.
Людовик Сенталло остался ждать продолжения дебатов в небольшой комнатке Дворца правосудия под охраной жандармов. Молодой человек отказался от какой бы то ни было еды. Людовик чувствовал, что никто ему не поверит и придется до конца своих дней сидеть в тюрьме за преступление, которого он не совершал. Ему хотелось умереть немедленно и не возвращаться в зал заседаний, где никто не желает принимать во внимание ни одно его слово. А с нежеланием понимать Сенталло столкнулся еще в полицейском участке, куда его привели, арестовав в кафе на Фриденштрассе. Людовику никогда не забыть лиц блюстителей порядка, которые его допрашивали, во что бы то ни стало пытаясь выяснить причины зверского избиения Херлеманна, в то время как Сенталло лишь тупо повторял:
– Это из-за Дженни.
Сначала полицейские и не думали сердиться. И даже комиссар, Феликс Стиллхард, добродушно захохотал.
– Вечно эти чертовы девчонки! – заговорщически подмигнул он. – Ну, мой мальчик, так что она тебе сделала, эта Дженни?
– Я ее никогда в жизни не видел.
Тут-то положение и начало портиться. Сперва полицейские решили, что ослышались.
– Погоди… ты уверяешь, будто даже не знаком с ней?
– Да.
– Ладно, пусть так… И при этом чуть ли не до смерти уходил приятеля из-за этой самой Дженни. Странно, правда?
– Я не хотел, чтобы он издевался над Дженни.
– Но коль скоро ты с ней не знаком, какое тебе дело?
– Я люблю ее.
Отодвинув подчиненных, Феликс Стиллхард встал перед сидевшим на стуле Людовиком.
– Слушай внимательно, мой мальчик. Все присутствующие в этом кабинете могут подтвердить, что я человек не злой и никогда не старался чинить лишних неприятностей тем, кого арестовали на моем участке, даже наоборот… Но я не потерплю, чтобы надо мной издевались, ясно? Иначе я становлюсь сердитым… и очень сердитым… И, уж поверь мне, это вовсе не в твоих интересах! А потому будь осторожен и думай, что говоришь. Ты едва не прикончил своего коллегу Ферди Херлеманна, который сейчас находится в больнице в прескверном состоянии. И все это из-за девушки, так?
– Верно.
– И как ее зовут?
– Дженни.
– Дженни… а дальше?
– Я не знаю.
– Где она живет?
– Нигде.
– Я тебя уже предупреждал: будь осторожнее, Людовик. И второй раз повторять не стану. Итак, где она живет?
– Нигде.
Наступила недолгая тишина. Полицейские наблюдали, как лицо их шефа постепенно приобретает пурпурный оттенок, а на висках вздуваются жилы. Судя по всему, комиссар огромным усилием воли сдерживал обуревавшее его бешенство.
– И ты считаешь нормальным, что эта девушка нигде не живет? – наконец слегка дрожащим от раздражения голосом спросил Стиллхард.
– Да.
– Почему?
– Потому что ее не существует.
Комиссар с размаху отвесил Сенталло пощечину. Казалось, в воздухе щелкнул хлыст. Людовик вскочил. Щека у него горела от боли. Стиллхард поспешно ретировался, а его подчиненные, бросившись на Людовика, с трудом удержали его и снова усадили на стул. В этот момент вошел Энрико Шмиттер…
В пять минут четвертого председательствующий приказал запереть двери зала заседаний. С удовлетворением убедившись, что все уже заняли места, Арнольд Оскар открыл заседание, пригласив первого свидетеля, Энрико Шмиттера. При этом он счел нужным пояснить присяжным.
– Господа, пока мы выслушаем показания господина Шмиттера не о том деле, по которому вам предстоит вынести приговор, а об избиении Ферди Херлеманна, ибо я считаю необходимым предоставить вам исчерпывающие сведения о прошлом обвиняемого, которые, как я надеюсь, помогут вам составить более определенное мнение к тому моменту, когда вам придется решать, виновен ли Людовик Сенталло в ограблении.
Мэтр Ремпье снова вскочил.
– Господин председательствующий, от имени защиты я протестую против такой постановки вопроса, – возмущенно бросил он. – После той истории на моего клиента не подавали никаких жалоб, и напоминание о ней может лишь настроить присяжных против обвиняемого.
Даром, что молодой адвокат – единственный сын Карло Ремпье, Арнольд Оскар не мог допустить, чтобы с ним разговаривали подобным тоном.
– Я считаю своим долгом дать полное представление о ментальности вашего клиента, мэтр. А кроме того, никто не вправе учить меня, каким образом вести процесс, особенно же – молодой человек, еще не родившийся на свет, когда я уже заседал в этом зале! Секретарь, попросите господина Шмиттера занять свидетельское место.
Энрико Шмиттер, мужчина лет пятидесяти, и обликом, и манерами напоминал квакера. Коротко остриженные седые волосы, энергичное лицо, чью суровость смягчал лишь удивительно ласковый взгляд по-детски наивных голубых глаз. По рядам прокатился доброжелательный шепот. Энрико Шмиттер и его жена были из тех, кем гордились все жители Люцерна. Управляющий персоналом банка Линденманн присягнул чуть дрогнувшим голосом. Чувствовалось, что он очень взволнован. Арнольд Оскар, хорошо улавливавший настроения аудитории, поспешил на помощь свидетелю:
– Господин Шмиттер, суду известно, какие тягостные минуты вы сейчас переживаете, и мы считаем своим долгом уверить вас в своем глубоком сочувствии. Весь город восхищается поистине апостольским служением, которое вы ведете уже многие годы. И нам так же мучительно видеть, что порой ваши усилия получают столь недостойное вознаграждение. Знайте, однако, что неблагодарность некоторых ни в коей мере не умаляет всеобщего уважения к вам.
