усох и румяность утратил, а Инна наоборот, раздалась.
– Ты как, Инночка?
– Как сыр «Маасдам», – усмехнулась Инна Леонидовна. – Снаружи твёрдая, а внутри большие дырки.
– Какие дырки, Инна?
– От каждой потери в душе пустоты образуются. Дырка «профессия», дырка «семья», дырка «материнство», дырка «мама». Теперь ещё дырка «театр».
– Инна, ну ты что…
У входа в клуб столкнулись с новой начальницей. Лёша и Раиса Михайловна остановились, чтобы поболтать. Брат в Патриаршем завучем работает, а она до назначения начальником отдела культуры в городской гимназии тоже завучем была. Да, тогда она никакой неприязни к Инне не проявляла.
Чтобы собеседникам не мешать, Инна отошла к подъехавшей машине и заговорила с Варей. Та напомнила, что у них осенью хрустальная свадьба будет. И вдруг с неожиданной обидой сказала:
– Мама твоя, наверное, не хотела, чтобы мы так долго вместе прожили? Она ведь была против меня?
– Напрасно ты так, Варя. Хорошо она к тебе относилась, и с детьми выручала не раз. Только она хотела, чтобы Лёша потомство оставил, а сразу понятно было, что ты ему не родишь. Так ведь и вышло.
– Он моих детей вырастил как родных. Чем плохо?
– Не плохо, хорошо. Но считают ли они его родным? Вот спроси их, если с тобой что-нибудь случится, будут они дохаживать его в старости? А ведь мы в роду последние. У прадедушки нашего, священника Рясовской церкви Алексея Васильевича Ивановского было семеро детей. Из них живыми остались только три дочери, которые произвели на свет троих детей, от которых осталось по одному ребёнку. Мы с Лёшей – без потомства. Игоря я десять лет не видела. Но знаю его как облупленного. Не станет он себя семейными заботами отягощать. Так что память о наших предках исчезнет вместе с нами, а родословное древо и записки, начертанные рукой прадедушки, будут изгрызены мышами.
– Так пусть разводится, – сердито сказала Варя. – Сорок лет, может ещё детей настругать.
– Дура ты, – обняла её Инна Леонидовна. – Он же тебя любит…
Если бы она знала, как аукнется им этот разговор!
А ведь когда стало известно, что начальником отдела культуры назначают Раису Михайловну, Инна была единственной, кто обрадовался. Когда-то её на работу брала Александра Ивановна, и с ней работалось хорошо и спокойно. Занималась Инна делопроизводством, да и всё. Ни в самодеятельность её не пытались вовлечь, ни чужие обязанности наваливать. Но года через три Александра Ивановна ушла преподавать во вторую школу, а на её место пришёл мужик. И пошло-поехало! Почему это на ставке заведующей автоклубом сидит делопроизводитель? Пусть занимается тем, чем положено! Инна к тому времени уже пришла в себя, поэтому без особых эмоций сдала по описи все дела инспектору и переселилась в методический кабинет. Никто её на гастроли по сёлам, конечно, не послал. Клубные работники радостно усадили за пишущую машинку, и Инна месяц стучала по клавиатуре, распечатывая их разработки, заодно по умолчанию правя правописание и стиль. А через месяц нагрянула проверка из архива, и инспектору дали по шапке. Присутствовавший при проверке начальник к тому времени уже понял, что в отделе культуры главное – бумажки и ничто кроме, поэтому вернул Инну на прежнее место.
– Вот не понимаю, для чего мы существуем, – сказала тогда Инна инспектрисе. – Учреждения культуры – это я понимаю. В библиотеку хожу, театр наш просто обожаю, школа искусств – это замечательно. Музей – это наша гордость. Ну, концерты самодеятельности – это на любителей, но таких любителей в городе много, а в сёлах и того больше. А вот отдел культуры для чего? Через меня, вернее, через мою пишущую машинку все бумаги проходят: планы, отчёты текстовые и цифровые, доклады, справки. Это же, простите, безрадостная тупая липа.
Инспектриса хихикнула:
– Ты, Инночка, молодая, не помнишь советских времён. Эта липа вековая ещё до нас корни пустила. В годы перестройки как-то показывали театральный капустник, вроде как объясняли иностранцам наши слова и выражения. Знаешь, как растолковали «управление культуры»? «Непереводимая игра слов»! Игрой слов мы занимаемся. Ты со своей зарплатой совестью не мучайся. Табели и больничные заполнила, в бухгалтерию сдала, приказы напечатала и по папкам раскидала и подшила, трудовые заполнены, от телефона не бегаешь, всегда на связи… достаточно! Что ты девчонкам их бумаги печатаешь? Не деньги, так хоть шоколадки бы совали. А они на тебя сели и ножки свесили!
– Да так как-то…
Инна Леонидовна ценила хорошее к ней отношение. Месяц, проведённый в методическом кабинете, плохим не считала. Да, болела спина от восьмичасового сидения за машинкой. Но зато никто не дёргал. Она по своей природе аккуратна, методична и усидчива, и внезапное переключение от одного вида деятельности к другому её раздражает и сбивает с ритма. В благодарность за тот спокойный месяц она не отказывалась помочь. Но спустя некоторое время оказалось, что обязанности машинистки стали именно обязанностями. И уже никто не просил, а требовали, и ещё ворчали за медлительность.
Тот начальник не продержался и двух лет. И пошли сменяться на этом посту один за другим люди абсолютно случайные: то не поладивший с редактором журналист, то проштрафившийся помпрокурора, то задвинутому с должности заместителя городского главы дали возможность досидеть до пенсии в этом кресле. Все как на подбор безмерно пьющие. Инне приходилось самоотверженно прикрывать это пьянство, запирая очередного босса в кабинете и отвечая по телефону, что Такойто Такойтович в области, на концерте, в поликлинике, уехал с проверкой по сёлам… словом, отсутствует по уважительной причине. И держала в столе мятную жвачку и кофейные зёрна, которые совала ему на ходу, когда какая-то встреча предстояла.
Так что приход женщины на этот пост ею приветствовался. И первое время всё было хорошо. Когда началась эта немотивированная ненависть? В полной мере Инна Леонидовна ощутила её в тот день, когда в отделе культуры появился Генрих с просьбой посмотреть свежим взглядом их новый спектакль… или нет, она тогда сразу не пошла с ним, сказав, что придёт после пяти. Значит, уже чувствовала себя под колпаком у Мюллера. Да, точно, Раиса Михайловна радостно выглянула тогда из кабинета, услышав его мягкий баритон, и изменилась в лице, когда увидела, куда направлен поток его обаяния. Неужели влюблена? Да быть того не может, он ей в сынки годится! Да и Инна на соперницу никак не тянет.
Тогда, значит, наши примы настояли, чтобы он Инну пригласил. Она тихо зашла в зрительный зал, кинула пальто и сумку и уселась в центре одиннадцатого ряда в широком проходе, там,
