Однако Шейла не отдавала себе отчета в том, каким неудачным выдался у нее пятый класс, пока родителям не позвонили из школы, предложив прийти на собрание перед следующим учебным годом. «Чтобы убедиться, что мы говорим на одном языке, когда речь идет о поведении Шейлы». Она узнала об этом, когда подслушивала по телефону в спальне родителей, и отец поймал ее с поличным.
— Подслушивающие ничего хорошего о себе не услышат, — указал он.
— Это часть моей работы. Я должна быть в курсе всего. Именно так мне удалось выяснить, что произошло с твоим еженедельником. Я услышала, как управляющий пожаловался швейцару, что люди подписываются на периодические издания и не забирают неделями, поэтому он решил выбрасывать их, если люди не спускаются и не уносят свои газеты и журналы до девяти утра.
— Я спускаюсь к девяти.
Она задержала взгляд на отце.
— Практически никогда. Ты уходишь на работу к десяти или к одиннадцати, а вечером возвращаешься, когда я уже в постели.
Он дал ей рассказ Саки, который, вероятно, имел отношение к той жидкости, которую ее мать пила из маленького графина в ресторане, где подавали суши. Кот Тобермори научился говорить и выбалтывал чужие секреты, и люди решили его отравить. Ничего у них не вышло: его убил в драке другой кот, но взволновало Шейлу как раз не это. Она знала, как сделать так, чтобы тебя не отравили. Для этого всего лишь требовалось, чтобы кто-то пробовал твою еду первым. Она также решила: если ей разрешат завести кота, она назовет его Тобермори, но звать, конечно, будет Тоби. Подумала, а не изменить ли имя набивной бело-серой кошки, которая досталась ей в наследство от матери, но пришла к выводу, что это неправильно — менять кому-то имя в столь почтенном возрасте. Ее матери было пятьдесят, то есть материнским набивным игрушкам… почти пятьдесят. Еще раньше Шейла хотела изменить свою фамилию. В прошлом году спросила, может ли она зваться Шейла Лок вместо Шейла Лок-Уайнер. Заявляла, что девочка должна носить девичью фамилию матери, и это правильно с точки зрения прав женщин. Но мать сказала, что такое изменение обидит отца, что он вырос с такой фамилией и от Шейлы требуется одно: вежливо напоминать людям, как произносится ее фамилия, Уайнер.
Как будто это звучало лучше.
Раскрыв дело о пропаже отцовского еженедельника, Шейла почувствовала, что ей необходимо начать новое расследование. Она написала небольшое объявление, рекламируя свои услуги, но управляющий отчитал ее, сказав, что такие объявления вешать в коридорах запрещено. В доме, где проживала ее семья, действовало множество подобных правил, чуть ли не больше, чем в школе. Например, никаких курьеров и посыльных дальше вестибюля не пускали. Отчасти и по этой причине газеты и журналы оказывались на большом столе, а потом их выкидывал злобный управляющий.
Жильцы дома всегда говорили, что это очень хорошее правило и благодаря ему дети могут спокойно ходить по дому и никогда не встретят постороннего человека. Но детей в доме было немного и Шейла с ними не дружила, поэтому с радостью обменяла бы это правило на возможность получать еду из китайского ресторана прямо у двери и есть ее еще в пижаме. Это же так уютно: есть китайскую еду с родителями, когда все одеты только в пижамы, — но поскольку кому-то приходилось спускаться вниз, ничего такого не получалось. Да и вообще они редко обедали всей семьей, потому что ее отец работал допоздна. Говорил, что он сова и ничего не может с собой поделать. Иногда мать ела вместе с Шейлой, иногда выпивала стакан вина, пока Шейла обедала в одиночестве. В их квартире была номинальная столовая, но по назначению она использовалась редко, выглядела очень уж обязывающей. А они, по словам отца, предпочитали неформальную обстановку. Поэтому обходились кухней — яркой и веселой.
Но все остальные, гости и незнакомцы, обожали столовую за пугающие ярко-алые стены и люстру, которую ночью не составляло труда принять за монстра. «Это прекрасная квартира». Так говорили все, едва переступив порог. «Какая прекрасная квартира!» Они хвалили вкус родителей. Они восторгались книжными полками, маленьким кабинетом, который родители делили между собой, полами, между прочим, из паркета, и Шейла выяснила, что это не сорт маргарина. Если ее мать вела кого-то по коридору в который выходили двери спален, она извиняющимся тоном обычно говорила: «Спальни у нас скромные». Шейла чувствовала, что эти слова только подогревали интерес к спальням. Размерами они не впечатляли, шкафы оставляли желать лучшего, так что самую маленькую из трех, посередине, родители превратили в гардеробную. Отцу досталась одна половина, а матери — вторая. Шейле пришлось довольствоваться крохотным стенным шкафом в ее спальне.
В то лето, когда ей исполнилось одиннадцать, она начала проводить много времени в гардеробной, где и нашла шляпу с двумя козырьками, принадлежащую матери.
— Ты пользовалась успехом? — спросила она, вращая шляпу на указательном пальце. — В моем возрасте?
— Отчасти. Об особом успехе говорить не могу, но друзей мне хватало.
— Ты была хорошенькой? — В школе, где она училась, ее мать относилась к категории старых. Собственно, старых мам набиралось не так уж и мало, но ее была одной из самых старых.
— Я так не думала, но, наверное, на самом деле выглядела неплохо. Блестящие волосы, обаятельная улыбка. Когда я смотрю на свои фотографии того времени, мне хочется дать себе пинка за то, что не осознавала, какая я хорошенькая. Не делай той же ошибки, Шейла. В любом возрасте, оглянувшись на десять лет назад, ты готова убить за то, чтобы выглядеть как тогда.
— Не хочу я выглядеть как в год. Я была толстая и без волос.
Мать рассмеялась.
— Позже, конечно. В тридцать женщина хочет выглядеть как в двадцать. И так далее.
Волосы у Шейлы блестели, и она полагала, что улыбка у нее обаятельная, но этого определенно не хватало, во всяком случае для школы. Наверное, в те годы, когда в школу ходила мама, все было проще. Опять же она росла в Огайо.
Шейла проводила в гардеробной целые дни, а ее няньку это нисколько не волновало. Летом нянька ей досталась старая, не хотела никуда ходить, сама часто бегала по врачам, отсюда и следовали жалобы родителей на «летний хаос». Шейла обнаружила, что может подслушивать разговоры родителей, прокравшись в гардеробную поздним вечером после посещения туалета. Иногда они говорили о ней. Не хорошее и не плохое, поэтому ее отец, похоже, ошибался, утверждая, что при подслушивании ничего хорошего не услышать. Ее родители тревожились из-за школы. Говорили об обидчиках и детях, пользующихся популярностью. Всплыла и Триста. Конечно же, из стана обидчиков. Более того, из самых плохих обидчиков, за которых грязную работу выполняют другие. Ее волосы тоже блестели. То есть блестящие волосы — атрибут популярности, но их одних не хватало, чтобы человек пользовался успехом. В своем разлинованном блокноте Шейла начала составлять список необходимого для популярности, и получилось у нее следующее:
1) «Блестящие волосы;
2) обаятельная улыбка (никаких брекетов, блеск для губ);
3) красивая одежда;
4) обходительность со всеми и грубость как минимум к одному человеку».
5) Продолжение следует…
Она продолжала обыскивать гардеробную. Ее отец сберегал все. Все! Запонки-одиночки, ключи от неизвестно каких дверей, кольца для ключей без единого ключа, старые визитки. Хранил даже коробку с младенческими вещами Шейлы, ничего особенного, но он их хранил. Очень раздражала ее эта одежда, особенно ползунки в цветах «Янкиз». Никто не покупает девочкам бейсбольные ползунки!
Но самая интересная находка ждала ее в шкатулке с драгоценностями матери, в которую Шейле залезать не полагалось. Там лежала красивая гравированная визитка с фамилией ее отца, фамилией какой-то женщины и адресом в центре города, на Чембейрс-стрит. Она не знала, что ее отец занимался каким-то бизнесом с женщиной, которую звали Хло Бизер. Шейла никогда не встречала Хло Бизер, отец никогда ничего о ней не говорил. Визитка смотрелась отлично: кремовая, из плотной бумаги, с тонкой зеленой линией вокруг имен и фамилий. Бизер — какая отвратительная фамилия. Только очень красивый человек мог выжить с такой фамилией.
Визитка скрепкой удерживалась на фотографии. Ее отец, с усами и более длинными волосами, наклонялся к блондинке. Сзади виднелись пальмы, он и блондинка салютовали фотографу стаканами с каким-то ярко-оранжевым напитком, а за пальмами полыхало оранжевое небо.
— Папа, кто такая Хло Бизер? — спросила она отца в поезде, когда они возвращались с его работы. Шла последняя неделя ее летних каникул, и в душном, жарком вагоне воняло потом.
— Откуда ты знаешь это имя? — спросил он.
— Я нашла визитную карточку с ее именем и твоим.
— Где?
Почему она солгала? Инстинктивно. Инстинктивная ложь вызывала в школе проблемы. Шейла брала вещи. Лгала об этом. Но как она могла сказать правду о том, что брала вещи? Как кому-нибудь объяснить, что бумажник Тристы с золотыми и светло-коричневыми завитками, напоминавший пирожное с орехами, показался Шейле магическим. Показался талисманом: это слово она почерпнула из книг Эдит Несбит и Эдварда Игера — писателей, которых ее отец ставил выше Джоан Роулинг. Будь у нее такой бумажник, она стала бы могущественной. И она повела себя очень тактично. Возможно, потому ее и поймали: вынула все деньги, кредитные карточки и остальные личные вещи и переложила в сумочку Тристы, а себе взяла только бумажник. Семья Тристы была богатой-пребогатой. Бумажник для нее ничего не значил. Она бы купила новый через месяц-другой. Тогда как у семьи Шейлы достаток был средним, по словам ее родителей. Но на жизнь им хватало и они не испытывали никаких неудобств, разве что смущал дизайн столовой.
