Так минуло и семь вечера, и восемь, и девять, и десять…
Поэтому, когда в половине двенадцатого в квартире раздалась резкая телефонная трель, полковник бросился к аппарату со стремительностью, на которую, казалось, совсем не способно его грузное тело.
– Да! – выдохнул он в трубку.
– Валера! – прокричал ему прямо в ухо истерический, заполошный голос его бывшей жены Юлии Николаевны. – С Таней плохо!!
– Что? – помертвело проговорил Ходасевич, уже готовый услышать самую страшную, самую адскую новость.
– Таня в больнице!
Уже отлегло. В больнице – значит, не случилось самого худшего.
– Что с ней?
– Ее избили! Живого места нет!
– О боже, – прошептал он, одновременно испытывая и облегчение от того, что Таня жива, и ужас от неизвестности (что же с ней случилось?), и стыд, и раскаяние от того, что он в очередной раз не сумел уберечь ее. – Какая больница?
– Восемнадцатая клиническая. Это рядом с ее домом.
– Еду.
– Это я – еду! Ребенку сейчас нужна мать! А ты сиди уж! Сыщик!
Таня
Непонятно, где она и что с ней. И что вокруг, и кто рядом. И что с ее телом. Все болит и ноет, и голова кружится, и ломает. Она лежит на какой-то высокой кровати, и незнакомые зеленые стены, и какие-то странные сумерки – то ли закат, то ли рассвет. И чья-то фигура рядом – сидит нахохленная, сухопарая – дремлет. Фигура знакомая – она излучает и заботу, и тревогу, и любовь. Страшно хочется пить. Язык как будто бы превратился в наждак, и губы, и весь рот – тоже.
– Пить… – слабо выдыхает Таня, и фигура рядом с ее кроватью вздрагивает. Господи, да это же мама.
– Проснулась, котинька! – вскакивает она. – Сейчас я дам тебе водички, сейчас дам.
Вода льется в железную кружку, потом Таня чувствует на губах прохладу. Жадно, давясь и разливая, она выпивает воду.
– Напилась?
Нет сил ответить, и Таня кивает.
– Теперь спи. – Осторожные мамины губы касаются Таниной щеки, а потом лба. Только у мамы, и только когда ее ребенок болеет, могут быть такие нежно-заботливые губы – самые ласковые на свете.
– Где… – спрашивает Таня. – Где… я?..
– Ты в больнице, Танечка. В больнице. Все хорошо. – Мама говорит быстро-быстро. Успокаивает, заговаривает беду. – Врачи сказали, что все будет нормально. Тебя даже не в реанимацию поместили, а в обычную палату, представляешь? Так что не бойся, мы здесь одни, в отдельной палате, и больше тут никого нет. Спи спокойно.
Хочется спать, и хотя так болит все тело, на душе отчего-то радостно, тепло и мило. А еще – любопытно. И многое надо понять.
– Что со мной? – спрашивает Таня, и язык по-прежнему шершавится – скребет в пересохшем рту.
– Ты подралась, Танюшка, – говорит мама, как будто они в детстве и Таня опять пыталась дать сдачи хулиганам из соседнего двора. – У тебя просто ушибы, травмы… Ничего страшного.
И тогда Таня вспоминает: фигуры братьев… ее руку выламывают… короткое забвение… удары… подвал… безжалостный свет…
– А ребенок? – шепчет Татьяна.
– Какой ребенок? – пугается мама.
– У меня должен быть ребенок, – страшно медленно, но твердо говорит Таня.
– Я не знаю ничего ни о каком ребенке, – быстро и испуганно произносит Юлия Николаевна, и Татьяна остро чувствует фальшь в ее голосе. Поэтому она все понимает и закрывает глаза. Из-под ее век почему-то текут слезы, и она думает: «Я его потеряла», но испытывает при этом не горе, а огромное облегчение. Потом все начинает кружиться, кружиться – но не страшно, а весело, – и Таня засыпает.
Валерий Петрович
В ночной больнице пахло дезинфекцией и самой гадкой в мире пищей. Свет в коридоре был притушен. Ходасевич заглянул в палату. Татьяна неподвижно распростерлась на кровати – спала или была без сознания. Рядом с ней дремала на стуле Юлия Николаевна. Она вздрогнула на шум открываемой двери, увидела в проеме грузную фигуру бывшего мужа и досадливо замахала на него руками: уйди, мол. Валерий Петрович послушно прикрыл дверь в палату. Через минуту Юлия Николаевна вышла к нему в коридор. Она вся была напряженная, натянутая как струна.
– Что тебе здесь нужно?! – вместо приветствия набросилась она на бывшего мужа.
– Как себя чувствует Таня? – тихим, размеренным голосом проговорил он. Вспомнились наказы инструкторов: «Если вас не устраивают тональность и темп речи, заданные собеседником, надо построением и ритмом своих ответов внушать ему выгодную вам тональность и темп». Во время своей прежней женатой жизни Валерий Петрович, разговаривая с Юлией Николаевной, только этим и занимался.
– Тане плохо! – по-прежнему с ноткой истерики выкрикнула бывшая жена.
– Что говорят врачи?
– А что они могут сказать! Она вся избита! Гематомы по всему телу! Кажется, ребра переломаны! Сотрясение головного мозга!
– Это еще не самое худшее. – Валерий Петрович знал способность бывшей жены колоссально преувеличивать опасности, грозящие Тане, и не смог скрыть своего облегчения.
Это было опрометчиво.
– Что же тогда, по-твоему,самое худшее?! – немедленно взвилась Юлия Николаевна. – Чтобы ребенка убили?!
Валерию Петровичу стоило немало трудов, чтобы не соскользнуть в истерический Юлин тон, но все-таки он, оставаясь спокойным, спросил:
– Есть данные, кто это сделал?
– Какие еще данные! Милиция нашла ее в подвале! В каком-то старом доме! Всю избитую! – Затем мысль Юлии Николаевны совершила странный пируэт, и она прокричала: – Это все ты!
– Что – я? – изумился Ходасевич.
– Ты! Ты растил ее как мальчишку! Ходил с ней в эти дурацкие походы! Костры жег! Машину водить учил!
– Юля, при чем здесь это? – поморщился Танин отчим.
– При том! При том, что теперь она все время влипает в разные истории! Из-за тебя! И твоего воспитания! И замуж никак не может выйти!
– Юля, ситуация очень серьезная, – веско и раздельно произнес Валерий Петрович. – Чтобы обезопасить Татьяну, мне нужно срочно поговорить с ней.
– Поговорить?! Ты с ума сошел! Ребенок только уснул!
– Юля, от нашей с ней беседы зависит многое. А ее состояние не настолько тяжелое, чтобы она не могла разговаривать.
– Ты! – задыхаясь, почти выкрикнула бывшая жена. – Ты имеешь наглость объяснять мне, какое у моего ребенка состояние?!
– Тем не менее я должен побеседовать с ней. – Валерий Петрович решительно двинулся к двери палаты.
Юлия Николаевна загородила своим сухоньким тельцем дверь, даже руки раскинула.
– Не пущу!
Валерий Петрович сделал шаг вперед.
– Ты не пойдешь к ней! – Она повысила голос еще на пару тонов. – Ну, что – мне милицию вызывать?!
– Юля, потише. Ты разбудишь Таню.
Юлия Николаевна понизила голос и прошептала яростно:
– Ты что, не понимаешь? Не понимаешь, что разговор с тобой будет для ребенка травмой?!
– Юля.
– Нет, нет и нет!
– Ладно, – сдался Ходасевич. – Подождем, пока она проснется.
– Я не дам тебе говорить с ней! Думаешь, я не понимаю?! Это ты опять втравил Танечку черт-те во что!
– Юля!! – вполголоса рявкнул Валерий Петрович. Рявкнул не оттого, что потерял терпение – терпение его было почти безграничным, а потому, что его рык, как он знал из всего опыта прошедшей семейной жизни, это единственный способ охладить бывшую жену. Затем он взялся обеими руками за худенькие плечи Юлии Николаевны и хорошенько встряхнул ее. Та заморгала, с опаской поглядывая на полковника. – Юля, – повторил он спокойно, – слушай меня внимательно. Мне нужно знать, как Таня провела последний день. Что она делала. С кем встречалась.
Юлия Николаевна испуганно слушала его. Испуганно и послушно.
– От этого зависит ее здоровье. И жизнь. Мне – нужно – знать, – произнес он раздельно. – Ты понимаешь это или нет, черт тебя побери?! – И он еще раз встряхнул бывшую жену за плечи.
Юлия Николаевна съежилась, опустила голову и пробормотала, глядя в сторону:
– Она все равно не станет говорить с тобой обо всем.
– Почему?
– Потому что есть вещи, которые с мужчинами не обсуждают.
– Что ты хочешь сказать? – быстро и испуганно спросил Ходасевич.
– У нее должен был родиться ребенок, – тихо и грустно произнесла Юлия Николаевна. – А теперь… Теперь его нет.
– Но ее не…
– Нет, ее не насиловали, если ты это имеешь в виду.
– Слава богу, – вырвалось у Ходасевича.
– Да уж…
– Юля, ты понимаешь, что мы должны узнать, кто это сделал?
– Зачем? – тихо спросила Юлия Николаевна.
– Затем, что этих негодяев нужно найти. И наказать.
Валерий Петрович знал, что иногда на Юлию Николаевну полезно кричать. После его вспышек бывшая жена обычно становилась способна на диалог и даже высказывала на удивление конструктивные идеи. Вот и сейчас…
– Давай сделаем так: я сама поговорю с Танечкой, – вдруг спокойно и здраво предложила Юлия Николаевна. – Естественно, после того, как она придет в себя и будет готова к подобному разговору.
