Я пыталась поговорить со своим юным приятелем на этот счет. Но он держался скрытно и уклончиво, отговариваясь тем, что должен заниматься еще какими-то делами. У меня возникло ощущение, будто он мне чего-то недоговаривает. Постепенно мы все свыклись с тем, что Ягуар совершенно такой же, как любой волшебник или фокусник: вот он есть, а вот его нет.
Меня отрядили помогать Пабло — каталогизировать все найденные черепки и осколки, записывать глубину, с которой их достали, и их точное месторасположение, паковать и помечать их. Мы начинали на рассвете и работали до тех пор, пока пыль и ветер не делали всякую работу невозможной. Тогда мы брели в лабораторию и до самого вечера разбирались с дневными находками.
Даже Лучо приставили к делу: велели оттаскивать песок и ворошить сито. Его жалобы и вечное шарканье доводили нас до кипения, но без него мы обойтись не могли. Гасиенда оставалась без охраны — по крайней мере до приезда Инес.
К сожалению, предсказания Трейси, что никаких инцидентов больше не будет, не оправдались. Роландо Гэрра умер, но семья его осталась в живых. Как я и боялась, озлобленные родичи покойного день-деньской слонялись вокруг раскопок, кидая на нас убийственные взоры. Они впрямую обвиняли нас в смерти Роландо, хотя полиция недвусмысленно заявила им, что он занимался мародерством и фактически был пойман с поличным, пусть уже и находился на грани смерти. Но семейство Гэрра глядело надело иными глазами. По их мнению, это мы вынудили Роландо пойти на отчаянные меры, — что и привело к его преждевременной гибели.
Ситуация окончательно накалилась, когда в один прекрасный день, приехав на гасиенду вместе с Инес, я обнаружила, что из чудесной резной двери торчит топор, а поперек стены красками выведена крупная надпись. Если художнику и недоставало умения рисовать, он возместил этот недостаток ясностью и лаконичностью слога. Asesinos! — убийцы, — вот что гласило послание. Лучо вернулся к обязанностям сторожа, Сэсар Монтеро, мэр городка, на пару дней приставил к раскопкам полицейского, чтобы предотвратить дальнейшие выходки, а Карлос, домовладелец, поцокал языком и отрядил работника закрасить надпись.
За всеми этими бурными событиями я не сразу хватилась, что в последнее время совершенно не видела Ягуара. Но, хватившись, я, разгневанная, отправилась в коммуну, чтобы привести его. Сперва мне показалось, будто ничего не изменилось. Все так же хлопало по ветру белье, все так же трудились в дальнем конце огорода несколько членов коммуны. Я заглянула на кухню — Пачамамы там не было. Тогда я проверила их хибарку. Там оставался только один спальный мешок, кажется, Ягуара, но самого паренька там не оказалось. Все вещи Пачамамы исчезли. Как раз стояло время общественных работ, так что никого кругом не было. Я вернулась к главному зданию и постучала к Манко Капаку. Он отворил только через пару секунд, но, завидев меня, повел себя вполне дружественно.
— Заходите. Выпьете пивка?
— Нет, спасибо.
— Не возражаете, если я выпью? — спросил он и, не дожидаясь моего ответа, потянулся к дверце маленького холодильника.
— Конечно, нет, — заверила я, глядя, как он достает пиво, и лениво думая, что его холодильник отчасти напоминает мне тот, что стоит у меня дома — а именно, тоже почти пустой. И тут меня поразили две мысли: первая, что я уже давным-давно не вспоминала дом; и вторая, что по характеру содержимого его холодильник все-таки сильно отличается от моего. Если мой тяготел к давно просроченным йогуртам, полупустым банкам бог знает с чем, консервам из тунца или лосося и, в лучшие дни, бутылочке белого вина, холодильник Манко Капака был обставлен куда аристократичнее: шампанское — судя по цветам на этикетке, «Перье-Жуэ», я слышала, оно удивительно приятно на вкус, — и пара баночек разного размера и цвета, судя по всему, с икрой. Стояло там и еще несколько баночек — по зрелому размышлении я поняла, что с паштетом. Однако не с обычным перченым паштетом, который можно купить в любом супермаркете. Настоящий паштет из гусиной печенки, прямиком из Франции. Возможно, Манко Капак и приехал в Перу, чтобы припасть к истокам, однако его понятие об истоках, во всяком случае в отношении пищи, определенно отличалось повышенными требованиями. А кроме того — баснословной дороговизной.
Быть может, подумала я, пока он откупоривал свое пиво, он решил побаловать себя всеми этими лакомствами из-за простуды? Впрочем, если подумать, разве он не шмыгал носом всякий раз, как я его видела? Возможно, у него аллергия, а еще возможно — предо мной наконец забрезжила истина, — его причудливые вкусы проистекают от пристрастия к кокаину.
С трудом вырвавшись из этого потока сознания — просто удивительно, как всякие мелочи, вроде содержимого чужого холодильника, порой запускают мыслительный процесс, — я обнаружила, что Манко Капак пристально глядит на меня.
— Быть может, хотите еще чего-нибудь? — любезно осведомился он. — У меня тут только шампанское и, разумеется, икра. — Он засмеялся. — Подарок от семьи ко дню рождения, только и всего, но звучит впечатляюще, правда? Только никому не рассказывайте, а то мне придется делиться.
Неплохое объяснение — и очень убедительное. Впрочем, чему тут удивляться, ведь он же актер. И, судя по всему, актер неплохой, раз сумел убедить всех остальных членов коммуны, будто разделяет их пристрастие к простой жизни.
— Я пришла повидаться с Ягуаром и Пачамамой, — сказала я, меняя тему. — Но не нашла ни его, ни ее.
— Их нету, — ответил он.
— Что значит — нету?
— Нету, и все. Испарились. Фьюить — и нету. — Он чуть помолчал. — Он же колдун, волшебник. Фьюить — и нету. Сечете?
Я просекла.
— Очень забавно. И когда же, по-вашему, они фьюить? — процедила я сквозь стиснутые зубы, слыша в своем голосе знакомые нотки. Любой владелец магазина обычно приберегает эти нотки для поставщиков, затянувших поставку товара, и родителей, которые позволили своим чадам влететь в магазин с тающим мороженым.
— Прошлой ночью. А может, позапрошлой. Точно не помню.
Боже, ну и короткая память!
— Вы видели, как они уезжают?
— Нет.
— Вы сообщили кому-нибудь об их исчезновении?
— Нет. А с какой стати? Люди приходят и уходят. Их никто не удерживает. Наша философия — плыть по течению.
Опять это выражение!
— Двое подростков исчезают посреди ночи, — прошипела я, — а вы только и можете сказать, что надо, мол, плыть по течению?
— Ну, это лучше, чем призывать людей к групповому самоубийству, чтобы все могли попасть на какой-то там космический корабль или еще куда-нибудь! — злобно парировал он. Мне показалось, будто на долю секунды я различила под маской напускного спокойствия Манко Капака его настоящее лицо — лицо человека, презирающего то, чем он занимается, и людей, что его окружают. Но через мгновение он снова вернулся к обычному благожелательному тону. — Здесь всякий волен делать то, что захочет. Эти двое подростков, как вы их назвали, на самом деле — вполне взрослые люди. Любой член нашей коммуны остается здесь столько, сколько захочет, а когда решит уйти, уходит.
— Но спальный мешок Ягуара лежит на месте.
— Так, может, он намерен вернуться! — наглец просто-напросто пожал плечами.
— Вы знаете их настоящие имена?
— Нет. Принятие нового имени — часть ритуала отказа от прежней жизни и прежних связей. Оно как бы выражает новые, не запятнанные грехом части нашего существа. Мы выбираем новые имена, чтобы шагать вперед, не обременяя себя грузом прошлого.
Было совершенно бесполезно продолжать эту беседу, окончательно принявшую стиль семидесятых, так что я оставила Манко Капака коротать время с икрой и шампанским — и, весьма вероятно, с наркотиками.
Я поехала было назад на раскопки, но скоро остановилась. Меня и впрямь очень тревожила мысль о ребятах. Пусть по возрасту они были уже не дети, но уж больно наивны и не слишком умны. Мне не верилось, что они, особенно Ягуар, могли уехать, не сообщив мне. Он знал, где меня найти, и, как мне казалось, непременно прибежал бы на гасиенду, если бы с ним стряслась какая-то беда. А может, Манко Капак, как бы там его ни звали на самом деле, прав и они просто решили уехать? Ведь они не обязаны мне ничего объяснять. Я им не мать, хотя порой именно так себя и ощущала. И теперь мне казалось, я словно осиротела. Сама не знаю, как, но двое ребят стали неотъемлемой частью моей новой жизни.
Тем более что Манко Капак мне активно не нравился и я ему ни капельки не доверяла. И не просто потому, что он жил под другим именем. Я и сама так жила. Только вот свое имя он выбрал сам, а мне мое навязали. К тому же, на мой взгляд, любой, выбирающий себе имя Первого Инки, сына Солнца и Луны, серьезно болен. Нет, с этим человеком было что-то очень и очень не так. В наше время коммуны не в моде, да и если бы еще были в моде, никто не приезжает в коммуну, чтобы питаться икрой, это просто бессмысленно. Чем больше я думала о Манко Капаке, тем сильнее тревожилась за ребят. И почему только я не прислушивалась к Ягуару, почему не попробовала вытянуть из него больше? Сама прячась под чужим именем, я не спросила даже, как зовут парнишку по-настоящему!
