Штокман встал, аккуратно положил пустую тарелку в раковину.
— И что же вам ответил Пульс?
— Пульс, сволочь, ответил мне, что Валериани давно нашел себе администратора. Я был поражен... Такой скотский обман. Обычно я довольно спокойный человек. Невозмутимый, можно сказать. Но когда выпью... Да и наглость Пульса вывела меня из себя. Тряхнул его, подволок к окну, вроде бы хочу выкинуть...
— А остальные как реагировали?
— Никто ничего не видел. Мы были на кухне. Думаете, я стал бы затевать разборку на людях? Короче, Пульс брыкнул меня ногой, попал в колено. Я ударил его в грудь. И в этот момент услышал чьи-то шаги. Мы отскочили друг от друга как ошпаренные. Шаги стихли в туалете. Пульс шепотом обозвал меня дубиной и пьяной моськой и ушел в комнату. А я с расстройства выпил сразу полстакана... Сознаюсь: мне так захотелось отомстить этому жлобу... Думаю, подкараулю его, когда из подъезда выйдет, и харю начищу, простите за выражение... Оделся, спустился вниз. Жду. Вскоре Невзорова появилась. Меня она не видела — я на детской площадке сидел, в песочнице. Что вы опять улыбаетесь? Не в песке же я сидел. Там и нет сейчас никакого песка, все примерзло. На деревяшке примостился, кругом темно, только под козырьком Мишиного подъезда тусклая лампочка помаргивает. Получается, меня не видно, а я все вижу. Отличный наблюдательный пункт. Пульс долго не выходил. Я совсем промерз. Хмель выветрился. Сижу, дрожу. Наконец выползает... Все, думаю, конец тебе пришел, шут гороховый... Вот пойдешь сейчас мимо меня, я тебя тут и подрежу... А он сделал пару шагов и остановился. В мою сторону не смотрит, да и не мог он меня углядеть в такую тьму. По виду — вроде кого-то ждет. И точно. Откуда ни возьмись — тетка. Приблизилась к нему, он ее под руку взял, и пошли куда-то вбок. Не к метро, а к дороге между домами. Я было дернулся за ними пойти, но передумал. Если б не тетка, я бы...
— Тетку можете описать?
— Нет. Я же довольно далеко был. — Штокман, которому не давала покоя грязная тарелка в раковине, вскочил и принялся тщательно намывать ее губкой. — Метрах в пятидесяти... Простите, как вас по имени-отчеству?
— Николай Владимирович, — ответил Оникс.
— Да? А Менро говорил, у вас какое-то странное имя. То ли Сапфир, то ли Аметист. А вы — Николай. Что ж тут странного?
Оперативник Сахаров позеленел, потом покраснел. До него дошло: из всех свидетелей только Менро оказался достаточно бдителен, взял удостоверение и внимательно изучил его. И он, конечно же, растрепал всем знакомым, как на самом деле зовут Сахарова. Значит, Тоня тоже знала, что он никакой не Ваня и не Коля?
Пока Штокман мыл тарелку и вилку, Оникс вынашивал планы мести болтуну Менро. Можно было заявиться к нему с наручниками и фальшивым ордером на арест; можно было позвонить по телефону и голосом Спилберга пригласить на главную роль в фильме «Последний день Помпеи»; можно было в следующий визит принести в кармане беременную мышку и незаметно выпустить ее под диван. Сахаров пока не выбрал наиболее подходящий вариант — надо было заканчивать беседу со Штокманом. С легким вздохом он поднял глаза на хозяина. Тот немедленно ответил благожелательной улыбкой.
— Я что хотел спросить, Николай Владимирович, а как вы узнали, что после того вечера я не сразу пошёл домой?
— Вас старичок видел.
— Тот, что с пуделем гулял?
— Тот.
— Нашли все-таки... А я думал, сыщики только в кино такие шустрые...
— Не только. Так как насчет тетки? Неужели совсем ничего вспомнить не можете?
— Ну, высокая. С Пульса почти. Не толстая. Одета просто. Вот и все.
— Ладно, тогда последний вопрос: что вы сказали Климову, когда он принес вам свои рассказы?
Штокман внезапно смутился. Не глядя на оперативника, он поставил сияющую тарелку в сушилку, взял чайник и сунул его под струю воды.
Сахаров терпеливо ждал ответа.
— Я честный и прямой! — неожиданно громко заявил Штокман, возвращаясь на свое место. — И я не могу лгать человеку, даже если он — мой товарищ! Да, Денис мой товарищ, но его рассказы — полная фигня. Имею ли я право при таких обстоятельствах рекомендовать его произведения для издания?
— Кому рекомендовать?
— Лентовичу, редактору «Манго-пресс»... Я его много лет знаю, хороший мужик... Ему было бы очень неприятно мне отказывать, а пришлось бы, потому что нельзя издавать такую чушь. Я пытался объяснить это Денису, но он меня не понял. Я думаю, просто не захотел понять. Молодой, вспыльчивый... Поверьте, Николай Владимирович, я не считаю себя виноватым перед ним. Сейчас не то время, когда нужно было иметь знакомство в издательстве, чтобы тебя печатали. Пиши хорошо — и будут печатать... Вы согласны?
— Не совсем. Есть некоторые нюансы, — уклончиво ответил Сахаров.
Штокман посмотрел на него с подозрением.
— Вы что заканчивали, Николай Владимирович?
— Филологический в педе и Школу милиции.
— Как романтично!
— Не думаю.
— А кто вам доложил, что Денис приносил мне свои опусы?
— Пульс.
— Я этому Пульсу... — Штокман сжал огромные кулаки и скрипнул зубами.
— Не надо, — сказал Сахаров.
— Почему?
— Последствия непредсказуемы.
— Понятно... К сожалению, мне пора ехать на студию.
— Да, конечно. Извините за беспокойство.
Оникс поставил свою чашку в раковину и пошел в коридор.
Прислонившись спиной к стене, Штокман рассеянно наблюдал, как гость одевается. Мысли его, видимо, были заняты тем самым неприятным случаем с Денисом Климовым.
— Вот вы, Николай Владимирович, как относитесь к современной литературе? — спросил вдруг он, явно желая приобрести союзника.
— С интересом.
— Да? И вам нравятся всякие там повесившиеся старички и развращенные школьники?
— Нет, повесившихся старичков я не люблю, — серьезно ответил Сахаров. — И развращенных школьников — тоже.
— Вот! — торжествующе воскликнул Штокман. — А наши современные литераторы только о них и пишут!
— Не только, — сказал Сахаров, берясь за ручку двери. — Еще они пишут о разлагающихся трупах.
Штокман, довольный, расхохотался.
— Но вообще-то, — добавил оперативник, — есть разные писатели. Об этом мы с вами поговорим в следующий раз.
— Непременно! — воодушевленно сказал Виктор Васильевич. — Заходите в гости! До встречи!
— Всего хорошего...
Оникс вышел на улицу. День был светлый, небо серое и чистое. Слабый сыроватый ветер скользил меж голых еще ветвей деревьев, отчего они были недвижны и имели очень мрачный, какой-то неживой вид. Кучки подтаявшего грязного снега лежали по краям тротуара, по ним важно разгуливали вороны, чувствуя себя хозяевами города.
Трясясь и позванивая, к остановке подъехал трамвай. Сахаров вошел, встал у окна на задней площадке. Последний роман Кукушкинса так и не давал ему покоя. Он вспоминал слова Мадам, и теперь, спустя несколько дней, они уже не казались ему плодом маразма старой женщины. В них что-то было. Да, что-то было... Светлый Лик, Лин Во... Или нечто иное, ускользнувшее от его перенапряженного внимания? А может, следует отвлечься на время от романа «Три дня в апреле» и перечитать предыдущие?
Сахаров уже подходил к решению: снова навестить Мадам и спросить ее прямо, что она имела в виду, настоятельно посоветовав ему ознакомиться с творчеством Кукушкинса. Но пока он колебался. Слишком ирреальным представлялся ему этот ход — искать преступника с помощью книжки. Однако же все равно ничего дельного в голову не приходит. Следователь уже по разу побеседовал со свидетелями и сейчас ворошил всевозможные связи убитого; сам Сахаров опросил соседей, участкового Алексеева и по-дружески поболтал с Мишиными друзьями и приятелями. Улик не было никаких. Подозреваемых, в общем, тоже. И хотя у Сахарова на примете имелся кое-кто, он не знал, где искать доказательства против этого человека. Тот был столь же чист, как и все остальные участники данной истории. К тому же вполне могло оказаться, что он такой на самом деле, а Сахаров, обладая бурной фантазией, ошибся.
Он вышел у метро и остановился у ларька купить газету. Первая же заметка, на которую он наткнулся глазами, была просто фантастична. Оперативник даже почти утвердился в мысли, что пришла пора открыть Кукушкинса и гадать по нему, кто же преступник. Коли весь мир похож на бред психопата, значит, и жить в нем надо по тем же правилам... «Вчера в деревне N из музейного пистолета Дантеса был убит уголовник по кличке Пушкин». Кошмар...
С неприязнью Сахаров избавился от газеты, сунув ее бомжу в очках с треснутыми стеклами. Бомж учтиво поблагодарил его и тут же зашуршал страницами.
А оперативник достал «Три дня в апреле», посмотрел выходные данные и отправился в издательство под названием «Корма». Почему-то ему казалось, что это правильное решение.
***
В «Корме» его постигла неудача. Женщину, представлявшую Кукушкинса, видели только двое, и оба были в отъезде. Один, главный редактор Зобин, отдыхал на Майорке. Другой, обыкновенный редактор Прохоров, навещал больную бабушку в какой-то далекой деревне.
