— Да, там сейчас проходит актерский фестиваль «Созвездие», Любовь Николаевну приглашали, но она отказалась, естественно.
— Почему отказалась? И почему естественно? — удивился Быстрицкий.
— Ну как же, ведь там в прошлом году целая история вышла. — Катька поджала губки и многозначительно замолчала.
— Что же вы, Катюша? — Быстрицкий потянулся к ней через стол и нежно снял с ее плеча волосок. — Продолжайте, это очень интересно.
— Ну, в общем, в этом никакой тайны нет, об этом все знают, — нерешительно тянула Катька. — В прошлом году Любовь Николаевна была на «Созвездии» председателем жюри. И она… короче, она разругалась с генеральным спонсором.
— И что же послужило причиной ссоры? — безразлично спросил Быстрицкий, не спеша прихлебывая горячий чай.
— Ничего себе, «ссора»! Да это не ссора была, а целый скандал, между прочим. Этот генеральный хотел главный приз за женскую роль отдать своей любовнице, Таньке Садретдиновой. А Любовь Николаевна не допустила такого позора.
— И кому же дали?
— Да вы что, прессу не читаете? Телевизор не смотрите?
— Ну, отчего же, — улыбнулся Быстрицкий. — Смотрим иногда, но в основном новости или «Дежурную часть». Я как-то, знаете, кино не очень интересуюсь.
— Ну и совершенно напрасно. Искусство очень важно для общества, — многозначительно изрекла Катька.
— Это оно конечно. — Быстрицкий даже хрюкнул от удовольствия, отвернулся и промокнул платком выступившие слезы. — Простите старого дурака… Просветите меня, пожалуйста, кому же все-таки достался главный приз?
— И вовсе вы не старый. А насчет дурака — вам виднее, — кокетливо улыбнулась Катька.
— Не смею спорить с такой очаровательной девушкой. Так кому приз-то дали?
— Так ведь Лизе Чикиной и дали. За «Белый караван». — Катька сдвинула брови домиком, и глаза ее заволокла приличествующая моменту грусть.
Быстрицкий сочувственно погладил ее по руке, и облачко печали мгновенно улетучилось.
«Интересно, как бы ее сейчас перекосило, если бы она узнала про четырех Серегиных детей», — с мальчишеским озорством подумал Клюквин. Он молча сидел в углу и откровенно наслаждался этой сценой.
— И что потом? — спросил Быстрицкий.
— Ну что-что… Спонсор этот взбесился. Ведь он весь фестиваль оплатил, только чтобы его Таньке приз достался. Ну они и сцепились с Любовь Николаевной на банкете. Она ему все высказала, и про деньги его грязные, и про Таньку-козу.
— А что, Танька действительно — коза? — всерьез заинтересовался Быстрицкий.
Клюквин из угла предупреждающе кашлянул.
— Простите, Катюша, отвлекся. Ну и что спонсор этот?
— А ничего. Ну, то есть… сказал, что пустит Любовь Николаевну по миру и что умоет ее кровавыми слезами. Ну, то есть… что она сама умоется кровавыми слезами, — вконец запуталась Катька.
— А что же это за спонсор такой кровожадный?
— Черт его знает, я не помню. Если вам надо, позвоните в актерскую гильдию, там подскажут. Ну теперь вы понимаете, что это бред? Ни при каких обстоятельствах Любовь Николаевна не поехала бы в эту дурацкую Тверь.
— Теперь понимаем. — Клюквин поднялся со своего места. — Вы нас, Катя, извините. Мы, видимо, что-то перепутали.
Он кивнул Быстрицкому, тот нехотя оторвался от Катьки, и они вернулись в кабинет.
— Ревенко, конечно, врет. Ни в какой она не в Твери, — размышлял Клюквин.
Он еще раз вспомнил их вчерашний разговор, ее слезы, свою жалость к ней, и ему стало обидно, что она так хладнокровно его обманула.
— А может, и не врет. Может, она поехала этому спонсору мстить, — предположил Быстрицкий. — Я на всякий случай позвоню Савельеву, чтобы связался с Тверью. Если она еще в пути, то часа через два-три уже там будет. Пусть проверят все гостиницы.
— Правильно. А сам дуй в эту гильдию актерскую, будь она неладна. Разузнай мне все про этого спонсора и что у них там вышло с Ревенко. Я пока потрясу этого старого хрыча Петрова. Вечером приезжай ко мне домой. Подведем итоги.
— Что брать, пельмени или котлеты?
— Пельмени.
— Александр Владимирович, а может, лучше ко мне? — предложил Быстрицкий. — Ирка пирогов напекла, с мясом и с грибами.
— Счастливчик! Если бы моя бывшая так готовила, ни за что бы не развелся. Но давай в другой раз, а то твои шалопаи поговорить не дадут.
— Понял. Вот дело закроем, тогда и попируем. Даете слово?
— Чтоб я сдох!
Поговорив с Савельевым, Быстрицкий уехал.
Клюквин по-хозяйски нажал кнопку переговорника:
— Катюша, будьте добры, пригласите ко мне Виктора Григорьевича.
— Так он ушел уже.
— Как ушел? Когда? — Клюквин вышел в приемную.
— Как поговорил с вами, сразу и уехал.
— Вот жук…
«Значит, смылся наш Петров. Попробуем его разыскать, но чую, вместе они где-то…»
— Катя, вызовите Кознова ко мне. Надеюсь, он еще не сбежал?
— А с чего это мне бежать? — раздался у него за спиной густой баритон.
В дверях стоял эффектный брюнет и, опершись о косяк, дымил сигарой.
— Будьте любезны, пройдите в кабинет, подождите меня там. А вы, Катя, позвоните, пожалуйста, Петрову домой и свяжите меня с ним.
— Так он сейчас на даче живет, там нет телефона, — сказала Катя. — Но вы не расстраивайтесь, я попробую на сотовый.
Она сделала несколько попыток набрать номер и безнадежно вздохнула:
— Телефон отключен или…
— …временно недоступен. Знаю. Ладно… Вы ведь еще не уходите?
— Ну что вы, Александр Владимирович, я буду сколько нужно.
— Спасибо. Периодически набирайте, хорошо?
— Конечно, не беспокойтесь.
Клюквин вернулся в кабинет.
Быстрицкий запарковался у Дома кино и направился к центральному входу. Он был закрыт. Обогнув здание слева, Сережа увидел служебный. Не испытывая ни малейшего трепета перед знаменитым «рассадником культуры», он вошел в фойе.
Изучив его удостоверение и выслушав просьбу, вахтерша отправила его в пятую комнату на первом этаже.
В гильдии киноактеров России Быстрицкий застал только секретаря Анну Васильевну. Вся остальная администрация отъехала в Тверь на фестиваль «Созвездие».
— Чем могу помочь?
Анна Васильевна уже привыкла к визитам людей из органов, так как за последние десять лет актеров периодически убивали. Кого-то по глупости, кого-то из мести. Дела редко когда раскрывали. Теперь вот Лиза Чикина и Оля Николаева. Анна Васильевна давно не верила в справедливость и к встрече с капитаном МУРа отнеслась прохладно.
Быстрицкий в двух словах изложил ей суть и попросил рассказать о тверском спонсоре.
— Это Егор Ильич Галушко. Он директор мехового концерна «Тверьпушнина». Спонсирует наш фестиваль уже два года. И в этом году, кстати, тоже. Очень приличный человек. Благодаря ему мы еще живы.
— А вы случайно не знаете, что у него вышло с Любовью Николаевной Ревенко?
— Да ерунда какая-то. Они поссорились на прошлом фестивале. Мы Любовь Николаевну пригласили и в этом году, но она отказалась. Наверное, из-за прошлогоднего конфликта.
— А Егор Ильич?
— Егор Ильич человек солидный и на такие мелочи внимания не обращает. Он по-прежнему наш спонсор. Да что я вам рассказываю, у нас же кассета есть. Сами посмотрите, там весь скандал запечатлен.
Быстрицкий даже присвистнул от свалившейся на него удачи.
Анна Васильевна порылась в ящике стола, нашла кассету и вставила ее в магнитофон.
— Сергей Борисович, вы смотрите без меня, я должна отойти в Союз кинематографистов. Это здесь рядом, на втором этаже. Минут через сорок вернусь, как раз запись закончится. Если у вас возникнут какие-либо вопросы, отвечу на все. Потом можем поужинать в ресторане.
Анна Васильевна удалилась, и Быстрицкий нажал на кнопку воспроизведения. Кино началось.
По красной ковровой дорожке отечественные знаменитости шли в местный кинотеатр. Их осаждали репортеры. Звезды улыбались вставными зубами и говорили обычные пошлости. В основном все они хвалили господина Галушко, организовавшего этот фестиваль, и целовались друг с другом.
Быстрицкий промотал запись вперед и остановился на плане Ревенко.
Любовь Николаевна стояла на фоне помпезного фонтана. Легкий ветерок развевал ее светлые волосы, они лезли в глаза, и она все время поправляла их рукой. Она говорила в протянутый ей микрофон:
— Как председатель жюри, я не могу предсказать результатов конкурса. Нам предстоит просмотреть восемнадцать картин. Одно могу сказать — победит сильнейший. Наше решение будет объективным и справедливым.
Ревенко улыбнулась, подписала подсуетившимся зрителям несколько фотографий, и план уехал в необъятные тверские просторы.
Быстрицкий хотел было мотануть дальше, но тут на экране появился плотный мужичонка невысокого роста. Он был одет в смокинг, опирался на мощную палку и всем своим видом напоминал заплесневевший гриб. Разлепив толстые губы, он выдал слова:
