Встречаться часто не получалось. Зато каждую встречу он помнил до сих пор. Потом он подолгу перебирал в памяти все подробности этих встреч, будто скряга свои бриллианты.
Прежде он никогда не любил подолгу целовать женщин. Вовсе не этого он от них хотел. А с ней он готов был ночь напролет просто лежать в постели… кончиком языка щекотать ей мочки маленьких ушей… легонечко целовать маленькую и такую упругую грудь… проводил ладонью по ее бедру… такого, как с ней, у него не было ни с кем. Он вообще не думал, что так бывает.
Руки твои, Фатима… губы твои…
Если бы понадобилось умереть за тебя, я бы умер, Фатима…
Или убил бы.)
– Так о чем вы собирались поговорить с убитым?
– О предстоящей свадьбе.
– Вы собирались жениться на его дочери?
– Да.
– А он был в курсе ваших отношений?
– Думаю, о чем-то догадывался. И точно их не одобрял. Женить сына на русской он, думаю, был бы не против. Но выдать за русского дочь – совсем иной разговор. Он не хотел для Фатимы такого мужа, как я.
– Давайте поговорим об этом поподробнее.
– Я понимаю, о чем вы. Со стороны вроде как вполне тянет на мотив. Восточный папаша заартачился, и я решил его убрать. Но, поверьте, это ложный след. Рашид был не тот человек, чтобы с ним нельзя было договориться. То есть он, конечно, был не в восторге от всего, что происходило… а если бы ему стало известно, что я с Фатимой сплю, то, возможно, он и вообще закатил бы мне скандал. Может, даже сказал бы что-нибудь о своем знатном происхождении и об ущербе, который нанесен его чести. Но все это не повод хвататься за пистолеты.
– То есть вы признаете, что имели с дочерью убитого интимные отношения?
– А я этого никогда и не скрывал.
– Вам не кажется, что для мусульман это вполне тянет на мотив?
– Да при чем тут мои отношения с Фатимой? Может быть, он и не хотел, чтобы мы спали, но при чем тут убийство? Это ведь не он меня застрелил, а наоборот, кто-то выстрелил ему в голову. И потом, не та это публика, чтобы подозревать тут сицилийские страсти. Уж мне, офицеры, можете поверить. Узбеки ведь не кавказцы. Это древний и культурный народ. Они решают вопросы безо всяких лишних криков.
(Она закидывала свои длинные ноги ему на спину, обхватывала его, прижимала к себе как можно теснее… она кричала что-то на своем гортанном языке, и задыхалась, и не могла насытиться им, и прижимала его все теснее к себе, будто боялась потерять… будто знала, что все это ненадолго… подозревала, что все равно скоро потеряет… а он обессилено отрывался от нее, ложился рядом… так, чтобы чувствовать запах ее чистого и такого красивого тела, и слышать, как она шепчет его имя, повторяет его имя много-много раз… по-русски говорит, что станет любить его всю жизнь… никто другой не станет любить его так, как она… просто не сможет… его белые женщины, они вообще не знают, что такое любить… а она знает.
– Ты не бросишь меня?
– Конечно, нет! Зачем, Фатима?
– Не бросай. Я хочу, чтобы ты всегда был мой, хорошо? Я буду такой, как ты захочешь. Стану любой, лишь бы ты не уходил.
– Я не уйду, Фатима.
– Правда? Не уходи. Никто не сможет тебя любить так, как я.
– Я не уйду. Мы всегда будем вместе. Уж я об этом позабочусь.)
Осипов, которому опять выпало вести протокол, строчил уже восьмую страницу подряд. Прекрасно понимая, что конца-края этой беседе не видно. На этот раз, похоже, ничего-то их майор не добьется. А Стогов сидел у себя за столом, молчал, вертел в пальцах дешевую прозрачную зажигалку, и непонятно было даже, слушает он или задумался о чем-то своем.
Только один раз он уточнил вдруг, ни с того ни с сего:
– А почему вы упомянули о знатном происхождении убитого? У него действительно было какое-то особое происхождение?
– А вы не знали? Рашид рассказывал эту историю каждому встречному. Мол, его прадедом был не хухры-мухры, а сам эмир бухарский. Знаете? На Петроградской стороне есть особняк, который так и называется «Дворец эмира Бухарского». Напротив него еще строят этот нынешний тоннель под дном Невы. Пару раз мы пили алкоголь, и могу сказать, что уже после первой рюмочки Рашид затягивал эту свою песню: вот оформит он все необходимые документы и потребует, чтобы дворец вернули ему, как единственному законному наследнику.
– А он и вправду был наследник?
– Понятия не имею. Да мне, честно сказать, и наплевать. Эти восточные ребята любят хвастаться своими выдуманными предками. Кого ни спроси, – каждый минимум бай. Непонятно только, почему при таких предках она работают на стройке и получают двести долларов в месяц.
Стогов выбрался из-за стола и прошелся по кабинету.
– Я ведь к чему спрашиваю? Мне кажется, что если подумать надо всем, что известно нам об эмире бухарском, то и нынешнее убийство станет куда как более понятным. А вы как думаете?
Прикованный наручниками к столу парень поерзал на стуле, пытаясь сменить позу, но сменить ее не смог и отвечать не стал. Просто посмотрел на Стогова внимательнее, а потом все равно снова опустил глаза.
– Вы вот, например, видели кольцо у него на указательном пальце?
Парень лишь хмыкнул:
– Разумеется! Этим кольцом он прожужжал мне все уши. Утверждал, что это подлинный перстень этой… как ее?
– Царицы Савской?
– Точно! И что с помощью этого перстня его предки были в состоянии повелевать джиннами и ифритами.
– А о том, что именно с помощью этого перстня последний бухарский эмир мог одновременно находиться сразу в нескольких местах, он вам не рассказывал?
– Не помню. Может, и рассказывал. Я в эти истории не особенно вслушивался. А почему вы спрашиваете?
– Потому что во всей этой истории с убийством именно это является главным вопросом. Как так вышло, что на записи из кабинета четко видно: в девять сорок вы находились там и выстрелили будущему тестю в голову, а на записи из кафе так же четко видно, как в то же самое время вы вовсе не махали пистолетом, а спокойно пили кофе?
Парень молчал и смотрел Стогову в лицо. Потом сказал:
– Это уж вам решать. Вы же милиционеры, а не я.
– Почему же обязательно нам? Давайте подумаем вместе: какие тут есть варианты? Неужели только мистика, связанная с кольцом царя Соломона и проклятьем эмира бухарского?
– Не знаю. Но похоже, только она. А к чему вы это?
Стогов встал ровно напротив него.
– Вы не понимаете? Я вот тоже долго всю эту историю не понимал. Пока не сделал очень простого умозаключения. Может ли человек одновременно находиться в двух местах? Нет, не может. А коли так, значит…
– Значит?
Стогов наклонился почти к самому уху прикованного парня и тихонечко сказал:
– Значит, это были два разных человека. Скажите, у вас есть брат-близнец?
8Вот наступило утро и стало совсем светло. Рассказывал Ибн Шамим, со слов Йазирда бен-Сауда, которому передали знающие люди, что на следующее утро все жители города собрались на площади перед священным камнем аль-Мааса, что означает «Нелживый». Всем им хотелось увидеть, как станет выходить из положения дочь их эмира, ибо что бы она ни сказала в ответ на вопрос, заданный ей суровым отцом, смерть ее в любом случае была неминуема. Признает, что лежала в объятьях юного путника ас-Сакалибы, – смерть ей! А не признает и солжет, – поразит ее молния с небес, ибо от начала времен никто еще не слышал, чтобы солгавший у священного камня ушел бы от заслуженной кары.
На балкон дворца вынесли мягкий диван, и вот на диване возлег сам Сейф ад-Даула. Чернокожие невольники опахалами разгоняли над его головой полуденный зной, а на пальце эмира поблескивал древний перстень – знак его непререкаемой власти. Вид у эмира был неприступный и грозный. Плащ, сшитый из бород его противников, ниспадал до самого пола. Эмир был полон решимости покарать дочь за ее поведение.
Покрутив усы, он произнес:
– Не приступить ли нам, достопочтенные, к тому, ради чего мы все здесь собрались?
Приближенные в ответ покрутили собственные усы и отвечали так:
– Отчего ж не приступить? Самое время, пожалуй, взять да и приступить.
– Тогда приведите сюда Фатиму, которая раньше считалась моей дочерью, но запятнала это звание и опорочила благородное имя нашей семьи.
Фатима вышла вперед.
– Знаешь ли ты, зачем мы тебя сюда позвали?
– Воистину нет, о отец мой!
– Не называй меня так, а называй меня, как и все жители оазиса, просто «эмир», ибо твое поведение бросает тень не только лишь на меня, но и на всех моих благородных предков!
