— Нет, но для хороших людей готовить люблю.
— Значит, тогда ты каратист.
— Нет, на фирме служу. Импорт-экспорт, то-се. А ты?
— А что — я? — строго посмотрела она на него. — Какая разница, где я работаю?
— Да никакой, — смешался он, — просто интересуюсь, идешь ты сегодня на работу или нет.
— Захочу — пойду, захочу — не пойду. Я человек свободной профессии.
— То есть? — слегка напрягся Василий.
— Ты, может, будешь смеяться, но я модельер.
— Да? — удивился Васечка. — Это что, мода теперь у модельеров такая: пистолеты в сумочках таскать?
— Это не мода, — поморщилась она. — Это долгая история.
— Расскажешь?
— Не сейчас.
— А когда?
Лия не ответила, глянула на экран телевизора — и окаменела. Кадры, которые демонстрировал проклятый «ящик», были странно знакомы. Двор, трехэтажные дома, распростертое на земле недвижимое тело…
— Звук!! — отчаянно закричала она.
— Чего? — оторвался Васечка от кофе.
Она, не дожидаясь, пока он сообразит, бросилась делать звук громче.
— …вчера, — зарокотал телевизор, — во дворе дома номер пятнадцать по улице Первого Мая произошло убийство.
Камера зафиксировала лежащего на асфальте вчерашнего кожаного насильника. Затем — как труп в мешке заталкивают на носилках в машину. Стоят любопытствующие соседки.
— Я услышала у нас во дворе выстрел, — говорила в камеру женщина в пальто, наброшенном поверх халата, — потом еще один, выглянула из окна, а он уже лежит на земле. И второй рядом с ним. А двое каких-то со двора побежали.
— Двое? — уточнил за кадром корреспондент.
— Да, двое их было. Одна из них — женщина.
— Женщина?
— Да. Скорее девушка. Я ее, кажется, узнала. Она живет в нашем доме.
План на экране сменился, и по двору заходили в свете фонарей, фонариков и фар люди в гражданском и милицейском.
Голос за кадром бесстрастно прокомментировал:
— По документам убитый является старшим лейтенантом милиции, оперуполномоченным восемьдесят первого отделения Аркадием Гуртовым…
— О господи, — протянул, разинув рот, Васечка.
Москва, Остоженка.
29 декабря, 13.05.
(Событие)
Воровато оглянувшись, в мощную деревянную дверь особняка проскальзывают трое: первым идет «Де Ниро», следом — двое тех культуристов, что были вчера на совещании в особняке в Люберцах.
Дверь за ними закрывается.
Долгую минуту ничего не происходит. Воробьи нервно тусуются на дереве. Лениво летят снежинки. Тянется поток машин. Из магазина напротив выходит мужчина в трениках, пальто и тапочках на босу ногу. В руках он тащит бутылку водки.
Вдруг из-за дверей особняка доносится выстрел. Потом — другой, третий. Потом вдруг — автоматная очередь: та-та-та-та-та!
Испуганная стая воробьев вспархивает со своего дерева.
Мужчина в трениках вздрагивает и чуть не упускает свою бутылку водки. Матерится, крестится и боком-боком уходит в переулок.
Трусящая по тротуару кошка порскает в сторону подвала.
И снова наступает тишина. И ничего не происходит. И длится томительное ожидание.
Так проходит несколько минут. В переулке все успокаивается. Воробьи садятся обратно на дерево и начинают свой ор. По Остоженке текут машины. Скользят редкие прохожие.
Вдруг дверь особняка с грохотом распахивается. На пороге первым появляется «Де Ниро». В одной руке у него — стального цвета чемоданчик. В другой — пистолет. Следом вываливается еще один — бритоголовый. Он тащит, обняв за талию, друга — второго культуриста.
Второй весь в крови. Голова его запрокидывается. Ноги заплетаются. Он еле идет.
«Де Ниро» оборачивается и кричит первому кожаному:
— Брось его!
Тот упрямо мотает головой.
— Брось, он не жилец!
Первый кожаный, упорно сжав губы, все-таки тяжело спускает своего брата — братка по ступенькам и волочет к машине.
Тогда «Де Ниро» оборачивается и стреляет раненому прямо в голову. Удар пули отбрасывает его на тротуар.
Первый кожаный ошеломленно кричит:
— Что ты делаешь?!
— Едем, едем, едем! — в азарте кричит ему «Де Ниро» и скрывается вместе с чемоданчиком внутри машины.
Первый кожаный словно нехотя, бросив прощальный взгляд на лежащее на тротуаре тело, усаживается в автомобиль.
И в этот момент издалека начинают доноситься сирены милицейских автомобилей: вау-вау-вау!
30 декабря. 8.05.
Москва, проезд Шокальского.
(Спустя 20 часов 45 минут после события)
Лия сидела на моей кухне — поникшая, вся съежившаяся, вжавшаяся в спинку стула.
— Да, круто ты попала, — резюмировал я.
Она вся ощетинилась:
— А ты? Ты не попал?
— И я — тоже, — не стал спорить я.
Лия вдруг расплакалась. Она рыдала как девчонка, навзрыд, всхлипывая. Я подошел к ней и обнял за плечи. Она уткнулась носом в мой живот. Я успокаивающе похлопывал ее по плечу.
Наконец она отплакалась. Я дал ей носовой платок.
— Вася, — пробормотала она. — Васенька! Что мне делать?!
— Для начала ты можешь пожить у меня, — радушно предложил я.
— Для начала?! — зло выкрикнула она. — Это сколько? День? Два? Неделю?
— Сколько надо, столько живи. Хоть всю жизнь.
— Да? — язвительно проговорила Лия. — Просидеть всю жизнь здесь, у тебя дома? И каждый раз вздрагивать от звонков в дверь? Спасибо, конечно…
— Можно сбежать, — предложил я.
— Куда?!
— За границу.
— Как? Меня пограничники тормознут.
— А почему бы не сделать тебе новый паспорт? На чужое имя?
Ее лицо вспыхнуло надеждой.
— А ты сможешь?
— Не знаю, — пожал я плечами, — но попробую. В Москве сейчас все можно. Были б деньги.
— Деньги будут, — серьезно кивнула она.
— Я думаю, тут нужны большие деньги.
— Это все равно. Я заплачу.
— Тогда я узнаю, что можно сделать. Прямо сегодня.
— О, Вася! Я тебе буду так благодарна! Иди ко мне.
— Мне пора на работу.
— Ничего, опоздаешь на полчасика, — промурлыкала Лия и притянула меня к себе.
Москва, Сретенка.
30 декабря, 15.00.
(26 часов после события)
С утра я закрылся в своем кабинете и стал названивать по всем возможным номерам, выстраивая цепочки к делателям фальшивых загранпаспортов. Не знаю, сколько я в точности обзвонил человек — двадцать, тридцать или сорок, — но ближе к обеду меня вывели на некоего Степаныча. Мне сказали, что он — может. Я позвонил ему и по недомолвкам в трубке понял, что Степаныч действительно сможет (если, конечно, не кинет). Мы договорились встретиться с ним в полчетвертого в «Макдоналдсе», в торговом центре у метро «Сухаревская».
Все утро я боролся с желанием позвонить домой — поговорить с Лией. Нет, не для того, чтобы проверить: не сбежала ли она. Просто хотелось услышать ее голос. И вот теперь у меня появился повод. Я позвонил условным сигналом: выждал четыре гудка и нажал «отбой», а потом набрал номер снова.
— Да-а? — пропел в трубке ее голос, и на сердце у меня потеплело.
— Что делаешь? — глупо спросил я.
— Смотрю «ящик». Бразильский сериал.
— Тебе срочно надо сфотографироваться на загранпаспорт.
— Да-а?! Вот здорово!
— В верхнем ящике на кухне есть запасные ключи от квартиры. Сходи к метро и снимись в автомате. Только на маршрутку не садись, иди пешком.
— Йес, сэр! — В ее голосе слышалось ликование.
Я двинулся на встречу со Степанычем.
Москва, Сухаревка.
30 декабря, 15.30.
(26 часов 30 минут после события)
Степаныч оказался огромным седым мужиком, супертяжеловесом. Биг-мак в его руке казался круассанчиком. Как он, интересно, со столь приметной внешностью занимается тайным бизнесом?
— Когда тебе нужна ксива? — спросил он, с упоением перемалывая канадский бутерброд.
— Чем скорей, тем лучше.
— За срочность — наценка.
— Сколько?
Он не ответил, разворачивая своими пальцами-сардельками новый гамбургер.
— Виза тоже нужна? — промычал он, откусывая огромный кусок сандвича.
— Да. Лучше — «шенген».
— Все вместе — десять зеленых кусков. Аванс — пятьдесят процентов, остальное — при получении.
— А документы надежные?
— Тебе, сынок, — усмехнулся он, — придется поверить мне на слово.
Москва, Воробьевы горы.
22 декабря, 01.00.
(За семь с половиной суток до события)
Москва осталась где-то далеко внизу, у подножия Воробьевых гор. Там, в городе, все было как обычно: темноту ночи прорезают скучные фонари, мигают бесполезные витрины, а трепетные снежинки мгновенно превращаются в унылую хлябь. А здесь, наверху, особый мир — присыпанный свежим, сладким на вкус снегом. Мир оголтелый, жестокий, безбашенный. И дьявольски привлекательный.
