– Но она – она могла и немножко завлекать мужчин, наверное? – спросил Морс.
– Да.
– Но, может быть, – Морс с некоторым затруднением формулировал вопрос, – завлекала, а потом не позволяла заходить далеко?
– Насколько далеко?
– То, о чем я хочу спросить... Мы в школе обычно так называли подобных девушек – это когда я еще учился в школе, я хочу сказать.
– Да?
– Да.
– "Динамистка"? Или "дразнилка"? Вы это слово ищете? – сказала она, добавив весьма грубый эпитет.
– Что-то в этом роде, – ответил Морс, несколько смутившись. Он встал, собираясь уйти, совсем так, как встала Карин Эрикссон, собираясь покинуть этот дом с десятифунтовой бумажкой в сумочке и твердым намерением (если можно верить миссис Моррис) добраться автостопом не только до Оксфорда, но гораздо дальше вдоль дороги А40 – до Лландовери, до родины красного коршуна.
Одри Моррис проводила его и смотрела вслед, пока он не спустился в метро, затем вернулась в пансион и позвонила сестре в Оксфорд:
– У меня только что был твой инспектор!
– Надеюсь, никаких проблем?
– Нет! А он душка, не так ли?
– Разве?
– Хватит! Ты сама же это говорила.
– Ты преподнесла ему стакан мальта?
– Что?!
– Од-ри!
– Откуда же мне было знать?
– Ты что же, не почувствовала от него запаха?
– Да я к нему не принюхивалась.
– Ты совсем не умеешь как следует принять человека, сестрица.
– Не смейся, но... Я дала ему чашку чаю.
Несмотря на дорогое телефонное время, старшая партнерша "Элит Букинг сервис" смеялась на другом конце линии долго и громко.
* * *
Морс приехал в Оксфорд в 18.25 и на переходном мосту над путями вдруг обнаружил, что напевает одну из популярных арий из «Микадо»:
Моя цель столь тонка и далека.
Но наступит время, и ее достигну я.
Пусть же наказание будет равно преступлению,
Наказание равно преступлению...
Игроки, сэр! Да я смотрю на них, как на животных, которые умеют сидеть за столом на стульях, гримасничать и смеяться, совсем как танцующие собачки.
Сэмюэл Джонсон.
Жизнь Сэмюэла Джонсона
Для нескольких лиц, тесно или только косвенно связанных с делом, о котором ведется повествование, вечер четверга 30 июля был очень важен, хотя и очень немногие из них сознавали в этот момент, что приливная волна событий уже поднялась в полную силу.
* * *
19.25.
Одна из трех маленьких японок выглянула из-за плетеного, плохо перемещающегося занавеса и увидела, что зал полон: сто двенадцать человек, максимальное количество, разрешенное пожарным инспектором, увидела своего мужа Дэвида – Господи, благослови его! – там же в заднем ряду. Он настоял на том, что купит билеты на каждое из трех представлений, и этим совершенно осчастливил ее. Хотя не выглядел ли он немножко одиноким, не принимая участия в разговорах, которые гудели вокруг? С ним все будет в порядке – и она – она, сияющая и возбужденная, отошла от занавеса и присоединилась к остальным исполнителям. Да – за сценой было тесно, всего несколько квадратных ярдов, и сцена была крошечной; да – оркестр был любительский, совершенно неадекватный; да – приходилось просить у публики прощения за свет и довольно примитивные эффекты. Вместе с тем... вместе с тем вокруг была разлита магия сцены, магия искусства: несколько отличных вокалистов; отличный грим, особенно для леди; приятные костюмы; сверхподдержка жителей этой и соседних деревень; и блестящий молодой пианист, аспирант консерватории, у которого в ухе поблескивала громадная серьга, который мог спеть партии тенора из опер Генделя, как ангел. Аспирант проводил все ночи напролет в окрестных лесах, наблюдая за жизнью барсуков.
Да – адреналина в крови Кэти Майклс было в избытке, и те тревоги, от которых ограждает ее муж – или она его! – были полностью забыты с первыми резкими взмахами дирижерской палочки, призывающей к вниманию. Зал затих, и с первыми тактами увертюры опера "Микадо" началась. Она быстро взглянула в одно из зеркал: набеленная, черноволосая, с ярко-красными губами японская девушка смотрела на нее. Она знала, почему Дэвид считает ее такой привлекательной. Дэвид... конечно, он изрядно старше ее, и его прошлое ей не совсем известно. Но она любила его и готова для него на все.
* * *
19.50.
В полиции округа, в камере предварительного заключения, все еще оставались четверо подростков: двенадцати, четырнадцати и двое семнадцати лет. Все вместе, дружным коллективом, они представляли собой грозную силу в восточном Оксфорде, как ни посмотри, но каждый в отдельности здесь выглядел неважно. Довольно скоро после ареста вся бравада этого квартета рассыпалась в прах. Сержант Джозеф Роулинсон, глядя на одного из семнадцатилетних парней, видел перед собой нервного, упрямого и не очень хорошо владеющего речью малого. Пропали хвастовство и угрозы, щедро рассыпаемые в кабине полицейского фургона, когда его забирали из дома, – теперь же полиция отпускала его.
– Эти вещи были у тебя, сынок?
– Предположим, да.
Роулинсон аккуратно, одну за другой, поднимал их и передавал через стол: пятерка, один фунт, еще один, пятьдесят пенсов, несколько пенни, так? Расческа, сигареты "Мальборо", дешевая зажигалка, упаковка презервативов – остался только один, два талона на автобус, один голубой фломастер, так?
Угрюмо уставившийся перед собой парень промолчал.
– А это! – Роулинсон поднял дневник в красном переплете и быстро пролистал тесно разлинованные страницы, прежде чем положить его в свой карман. – Это мы придержим, сынок. Теперь подпишись вот здесь. – Он передал листок с машинописным текстом и показал пальцем на нижний край.
Десять минут спустя Филип Далей снова сидел в полицейском фургоне, на этот раз направляясь домой.
– Удивляетесь небось на них, сержант? – завел разговор один из констеблей, когда Роулинсон заказывал кофе в столовой.
– Гм-м... – Джо Роулинсону не хотелось особенно распространяться на эту тему: его собственный пятнадцатилетний сын за последние полгода стал таким "большевиком", что мать всерьез забеспокоилась.
– Ну а все же с этим – как его? – законом об угонах при отягчающих обстоятельствах. Штрафы без ограничений! Это заставит их немножко задуматься.
– Сначала их всех надо успокоить.
– Не слишком ли ты размяк, сержант?
– О нет! Я только тверже стал, – спокойно ответил Роулинсон и, взяв кофе, пошел к пустому столу в дальнем углу столовой.
Этого парня он не узнал. Но имя вспомнил сразу – помнил его еще с прошлого лета, когда работал под началом главного инспектора Джонсона в Бленхейме. Конечно, можно считать это одним из маленьких ничего не значащих совпадений, которые часто случаются в жизни, – если бы не дневник. Кое-что там записанное вызывало серьезное беспокойство. Он был почти уверен, что встретит своего прежнего шефа Джонсона в субботу или воскресенье на бушующей улице среди обломков кирпичей и осколков разбитых бутылок, но кто-то сказал ему, что тот в отпуске – удачливый, скотина! Тем не менее Роулинсон решил связаться с ним, как только сможет: например, позвонит завтра.
* * *
20.15.
Андерс Фастен, молодой чиновник шведского посольства, наконец нашел искомое. Поиск был долгим, и он понял, что если держать папки в более систематизированном порядке, то можно было бы сэкономить очень много времени. Он обязательно упомянет об этому шефу, и – кто знает? – возможно, на следующий заковыристый вопрос о паспортах ответ найдется через считанные минуты. Но он был доволен, что нашел, это важно – было ему сказано. В любом случае шефу будет приятно. А он очень хотел угодить шефу – она была такой красивой.
* * *
21.00.
Сержант Льюис вернулся домой из Главного управления полчаса назад, поужинал: вареные яйца (два), сосиски (шесть) и чипсы (тьма), сел в любимое кресло и включил новости. День прошел очень неплохо, очень...
Разумеется, особенно обрадовала Морса фотография Алистера Мак-Брайда, еще больше он был доволен самостоятельным решением Льюиса напечатать полицейские розыскные листовки и поместить фотографию в завтрашнем выпуске "Оксфорд мейл" и в пятницу – в "Оксфорд таймс" и в "Ивнинг стандарт".
– Мастерский удар! – воскликнул Морс. – А что навело тебя на мысль об "Ивнинг стандарт"?
– Вы сказали, что он, вероятно, в Лондоне, сэр.
– А-а.
– Вы случаем с ним не встретились там? – усмехнулся счастливый Льюис.
После прогноза погоды – еще один отличный солнечный день с температурой от двадцати двух градусов на юге – Льюис запер парадную дверь на засов, предварительно взяв два обязательных пакета молока, стоящих перед ней, и решил пораньше лечь спать. Услышав, как жена во время мытья посуды напевает уэльскую песенку, он прошел на кухню и обнял ее.
