Предгубчека неожиданно улыбнулся и протянул ему кисет с махоркой:
— Закуривай, Андрей.
Начальник иногороднего отдела вскинул хмурый, удивленный взгляд.
— Сегодня вечером Феликс Эдмундович проездом будет на станции Всполье. С ним связались по телеграфу, он согласился принять меня, — объяснил Лагутин.
— Что же ты молчал, Михаил Иванович? Все жилы вытянул! Кого возьмете с собой?
— Тихона Вагина. Он и поручик проделали основную работу по разоблачению военспецов.
— Правильно, заслужил парень, — довольно сказал Лобов, закуривая.
Лагутин договорился, чтобы за полчаса до прихода спецпоезда ему позвонили со Всполья. Читал и перечитывал дело Дробыша, стараясь предусмотреть вопросы председателя ВЧК.
Нервничал и Тихон, но волнение начальника непонятным образом успокоило его. Спросил, встречался ли он с Дзержинским раньше.
— Беседовал, когда председателем губчека назначили.
— Как он, строгий? — ближе подвинулся Тихон.
— На его месте добреньким быть нельзя, недаром его железным Феликсом зовут. Только какой он железный — обыкновенный усталый человек. Вот воля у Феликса Эдмундовича действительно железная. Когда левые эсеры в июле восемнадцатого года арестовали его, то ни у одного не поднялась рука застрелить. После левоэсеровского мятежа кое-кто потребовал, чтобы он сложил с себя обязанности председателя ВЧК, но через месяц Владимир Ильич опять его восстановил. Лучше человека на это место не найдешь.
Позвонили со Всполья. Вдвоем влезли в тесную кабину грузовика, прижав шофера к самой дверце. Наверху, в кузове, не усидишь и пяти минут — морозный ветер пронизывал до костей.
На Сенной площади застряли в сугробе. Вышли из кабины, уперлись руками в борт, не сразу вытолкнули машину. Опять взобравшись в кабину, дышали на скрюченные морозом пальцы, постукивали задубевшими сапогами.
На гари перед станцией горбились под снегом дощатые сараюхи, в которых ютились погорельцы, мерцали редкие тоскливые огоньки, из кривых жестяных труб тянулся дым.
Подумалось Тихону: еще не оправились от одного мятежа, а в городе уже назревает новый.
На станции подогнали грузовик к самым путям, решили подождать в кабине.
Из-за снежных заносов на дороге спецпоезд опаздывал. К деревянному, похожему на барак зданию вокзала состав из паровоза и трех пульмановских вагонов подошел в полночь. От паровоза отлетали белые клубы пара, во втором вагоне через наледь на стеклах пробивался тусклый свет.
Показав соскочившему с подножки часовому удостоверения, Лагутин и Тихон вошли в темный тамбур, через него — в освещенный двумя висячими лампами вагон с железной печкой, труба которой уходила в потолок.
За столом, заваленным картами и бумагами, сидел человек в накинутой на плечи шинели. Он поднял на них бледное лицо с бородкой клинышком и усами. Лицо казалось замкнутым, словно человек прислушивался к какой-то внутренней боли. Но когда Лагутин снял фуражку и шагнул к нему, Дзержинский улыбнулся. Левой рукой придерживая шинель, правой крепко встряхнул руку председателя губчека:
— Здравствуйте, товарищ Лагутин!
— Здравствуйте, Феликс Эдмундович! — ответил тот и чуть нахмурился, увидев, как плохо выглядит председатель ВЧК.
Дзержинский уловил в его глазах сочувствие, спросил прямо:
— Что, неважно выгляжу?
— Да нет… ничего.
— Хотели сказать, краше в гроб кладут?
Лагутин окончательно смутился:
— От вас, Феликс Эдмундович, даже мысли не утаишь.
— Ну, а в вашем простреленном теле еще пуль не добавилось?
— Нервничает контра, плохо стрелять стала.
— А это кто с вами? — повернулся Дзержинский к Тихону, застывшему у дверей.
— По тому делу, о котором мне надо с вами поговорить, Тихон Вагин — один из главных исполнителей.
— Ясно, — Дзержинский, остро посмотрев Тихону в глаза, протянул руку с сухими и горячими пальцами. — Присаживайтесь за стол, товарищи. Наверное, замерзли? Давайте-ка я вас чаем напою.
Он снял с печки горячий чайник, достал с полки два стакана, наполнил их до краев и положил рядом по таблетке сахарина.
Лагутин протянул ему папку с делом о заговоре в штабе военного округа.
Прочитав надпись на ней, Дзержинский вскинул на председателя губчека удивленные глаза.
Открылась дверь, из соседнего вагона вошел невысокий, черноволосый мужчина в шевиотовом кителе с накладными карманами. Мужественное лицо его было изъедено оспинами, под крупным носом — густые темные усы.
Кивнув чекистам, он молча сел рядом с Дзержинским, неторопливо раскурил трубку. Председатель ВЧК начал медленно перелистывать бумаги в папке, прочитанные страницы передавал человеку с трубкой.
Стаканы с чаем были давно опорожнены, Лагутин и Тихон, отогревшись, ждали, что скажет Дзержинский. Когда кончил читать мужчина в кителе, Феликс Эдмундович заговорил энергично и уверенно, называя только факты:
— В ночь с двадцать четвертого на двадцать пятое декабря Третья армия сдала Колчаку Пермь. Владимир Ильич послал нас в составе партийно-следственной комиссии ЦК разобраться в причинах этого позорного поражения. Что же мы выяснили? Армия засорена враждебными элементами, командиры не знают своих частей, политическая работа поставлена из рук вон плохо, военспецы привлекаются к руководству воинскими частями без всякого отбора. Все это наблюдается и в тех маршевых ротах, которые направил на Восточный фронт Ярославский военный округ. Вы сообщаете, что и на Северном фронте сформированные здесь полки без боя попадают в плен к англичанам. Налицо умышленное засорение командного состава врагами Советской власти. И я не понимаю, товарищ Лагутин, почему вы с такими уликами на руках до сих пор не арестовали заговорщиков?
Председатель губчека рассказал о полученном от Троцкого приказе не вмешиваться в дела военных органов и сердито добавил:
— Если бы я арестовал военспецов самостоятельно, то завтра же, по приказу председателя Реввоенсовета, они были бы на свободе.
— Интересное заявление, — бесстрастно произнес человек с трубкой. — Откуда у вас эта странная уверенность?
Лагутин уже раскаивался, что так круто повернул разговор. Но теперь надо было отвечать на вопрос, темные глаза мужчины в кителе смотрели непреклонно и требовательно.
— До июля восемнадцатого года в ярославской Чека были коммунисты, которые понимали: дело идет к мятежу. Говорили об этом местным руководителям, обращались к Троцкому, однако к ним не прислушались. Больше того, буквально за несколько дней до мятежа Троцкий прислал сюда бывшего царского полковника Карла Гоппера на должность командира Второго Советского полка. А он приехал к нам, как выяснилось позднее, еще с одним заданием — от Савинкова, в мятеж командовал у Перхурова Заволжским боевым участком. Также по распоряжению Троцкого в Ярославль прибыл военный инспектор Ольшанский, и он потом сотрудничал с Перхуровым. Это только два примера, я бы мог привести еще. Дробыша, между прочим, назначили начальником мобилизационного отдела тоже по личному распоряжению Троцкого.
— Вы хотите сказать, председатель Реввоенсовета умышленно поставляет вам контрреволюционеров? — настороженно спросил человек с трубкой.
— Этого я не утверждаю, — не смутившись, спокойно ответил предгубчека. — Товарищ Троцкий тоже может ошибаться — вот что я имел в виду.
Человек в кителе пристально, словно запоминая Лагутина, еще раз посмотрел ему в лицо и невозмутимо опять занялся своей трубкой.
— Ошибаться, Михаил Иванович, могут все, — сказал Дзержинский. — Но это не утешение. Не слишком ли вы передоверились поручику Перову? Ведь он мог просто оговорить Дробыша, а теперь скрылся?
Лагутин перевел взгляд на Тихона:
— С первых дней операции с поручиком на связи работал наш оперативный сотрудник Вагин.
Тихон поднялся из-за стола, но Феликс Эдмундович жестом усадил его на место:
