Сочнев вернулся на свое место, неспешно достал ручку, придвинул бланк протокола допроса.
— Конечно, все может быть. Только больше суток этот телефон молчал. И Черкес вряд ли мог звонить кому бы то ни было 12 декабря в 21.40. Потому что 11 декабря около 17 часов он получил тяжелое ранение, и с того времени ему было не до звонков! А может быть, к этому времени он и вовсе умер…
Лис снова пожал плечами.
— Вряд ли. Я, конечно, не судмедэксперт, но вряд ли мертвец мог куда-то звонить и одалживать мне аппарат…
— Другого ответа я не ожидал, — Сочнев принялся заполнять протокол. — Сейчас мы все запишем, сопоставим с другими доказательствами и сделаем выводы…
Он был уверен в своей победе, и Лису это очень не понравилось. Что там такого он мог раскопать?! Что?! Что?! Что?!
Все тайное рано или поздно становится явным.
Общеизвестная истина
Не все, конечно, но многое.
Уточнение автора
Про то, что набережную будут продлевать от Богатяновского спуска до Театрального, а потом и дальше, много говорили еще в советские времена. Но дальше обещаний с отчетных трибун и публикаций радужных планов развития города на ближайшую пятилетку в местных газетах дело не шло. Потому что на пути реконструкции стоял судоремонтный завод «Красный моряк», разгрузочный терминал грузового порта и корабельное кладбище. Поэтому сроки постоянно переносились: с 1970 на 1980, потом на 1990, потом, когда началось «мутилово» — на неопределенное «по мере достаточного финансирования»… Время текло неумолимо и без остановки, так же, как воды широкого в этом месте Тихого Дона.
За последнее десятилетие многое разрешилось само собой: «Красный моряк» остался без обязательных госзаказов и тихо умер, грузовой порт расширился, и разгрузочный терминал перенесли на основную территорию. Появились инвесторы, готовые потратиться на превращение дикой заброшенной территории в престижнейшее место города, где каждый квадратный метр будет приносить больше прибыли, чем метр золотоносного прииска на знаменитой, прославленной Высоцким, речке Вача. И давний проект стал приобретать реальные очертания.
В первую очередь взялись за отстойник списанных на металлолом судов, который в народе называли корабельным кладбищем. Вначале несколько буксиров, грузовая баржа и плавучий кран растащили и убрали всякую мелочь — проржавевшие насквозь малотоннажные катерки, речные трамвайчики, разбитые лодки, отрезанные в незапамятные времена носы и кормовые части нефтеналивных танкеров, освободив от завалов металлолома теплоход «Максим Горький», некогда красу и гордость речного флота, простоявшую здесь последние 28 лет со срезанной верхней палубой. Все понимали, что убрать такую махину будет самой трудной задачей, но, как говорится: глаза боятся, а руки делают.
В понедельник утром юркий буксир сделал очередной рейс, доставив на борт «Горького» передовую бригаду Виктора Скоробогатько, вооруженную электрическими талями, мощными дизельными насосами с фильтрами ила и песка, а также обычными такелажными инструментами: баграми, лопатами, носилками. Им предстояло расчистить трюмы, откачать воду и проверить состояние бортов ниже ватерлинии. При положительной оценке планировалось отбуксировать бывший лайнер в левобережный залив Ковш, где и порезать на куски. Если состояние обшивки окажется неудовлетворительным, резать придется прямо на месте.
— Ни шиша тут с буксировкой не выгорит, точно говорю…
Низкорослый и юркий, как креветка, рабочий в брезентовой робе подошел к дыре в палубе, зияющей на месте трубы. Посмотрел и сплюнул вниз.
— Там и днища нет, акватория видна. Весь Дон выкачивать придется! На фига козе баян? Надо сразу резать. Зачем зря корячиться?
— А ты представь, что это свежая поллитра, — посоветовал ему немолодой бригадир — суровый портовый бобер с грубым, изборожденным морщинами лицом. Он был человеком старой закалки, до сих пор хранил членский билет КПСС и участвовал во всех коммунистических демонстрациях.
— Выкачаешь и еще попросишь.
— Это если с закуской, то да! — усмехнулся низкорослый.
— Будет там тебе закуска, не боись… Вона…
Словно в подтверждение этих слов по носовой надстройке пробежала огромная черная крыса. Низкорослый подобрал болт, швырнул в нее — не попал. Даже не ускорив ход, крыса спокойно перебежала на нижнюю палубу.
— Еть мать. Их тут тыщи тыщные! — вздохнул кто-то. — Доплачивать надо…
— Хватит канючину разводить! — прикрикнул бригадир. — Разболтались… Все по местам, работать надо!
Трое рабочих, включая низкорослого, спустились вниз, в машинное отделение. Бригадир с помощником установили над черной дырой таль, спустили помпу и поддон с инструментами. Снизу раздавался плеск и разносимая эхом ругань. Потом затарахтел дизель, из толстого, переброшенного через борт брезентового рукава полилась мутная, застоявшаяся вода.
— Я слыхал, что все из-за этой лайбы затеяли, — сказал помощник во время перекура. — Подлатают, покрасят и пустят плавать, типа плавучего ресторана…
Бригадир молча жевал крестообразно сплюснутый мундштук папиросы.
— Вот мы сейчас тут жилы рвем, а через год на этом самом месте какой-нибудь богатый хмырь с классными телками будет коньяк жрать, — с недобрым прищуром продолжал помощник. — Представляешь?
— Нет, — мотнул головой бригадир. — Не представляю. Не будет никакого ресторана.
— Почему?
— По кочану. Здесь люди погибли. Триста человек в одну минуту. Вот на этом самом месте. Корабль этот проклятый, никто копейки в него не вложит… Один путь — на металлолом.
Бригадир посмотрел на помощника.
— Ну, чего пасть открыл? — проворчал он. — В 83-м эта посудина на полном ходу в Ульяновский мост въехала, в шестую арку, где только буксиру пройти и можно. Весь верх снесло. Вместе с открытой палубой и рубкой, со всем… А народ, что там веселился, так и размазало. И трубу эту…
Бригадир показал на зияющую в палубе дыру.
— …срезало как ножом. А сверху еще вагоны посыпались… Там, по мосту, товарняк в это время проходил. Не слыхал ничего, что ли?
— Я в восемьдесят четвертом только в школу пошел, — пожал плечами помощник. И протянул: — Выходит, и тогда порядка не было. А ты говоришь…
— Вирай! Эй, там! — крикнули из трюма.
Лебедка задрожала, заработала. Наверх выполз поддон, наполненный ржавым хламом и спрессованными кусками речного ила. Бригадир с помощником раскачали его, поставили на платформу с колесиками и с натугой откатили в сторону, к проему в борту.
— Вот еще на перегрузке пупы порвем! — недовольно сказал помощник, отправляя вниз новый поддон. — А зачем? Славка правильно сказал: на утиль порезать и здесь можно было…
— Умный больно, — нахмурился бригадир. — Сваркой не очень-то разгонишься, если трюм затоплен да илу на два метра. Чистить все равно надо… А потом приподнять, чтобы река не зашла, когда борт раскроешь…
— Все равно, думаю, из него кабак сделают, — не успокаивался помощник. — И будут бабло качать на нашем горбу…
— Хватит херню пороть! — со злостью прикрикнул Скоробогатько. — Не понимаешь, что ли? Тут людей давило, как в мясорубке, а они будут коньяки распивать! Как тогда эти мудаки с кроссовками!..
— Какие еще кроссовки? Какие мудаки? — вытаращился на него помощник. — Ты чего гонишь, старшой?
— Чего, чего!.. — Бригадир отвернулся и сплюнул на ржавую палубу. — Кроссовки в дефиците тогда были, по сто двадцать рублей из-под полы пару торговали, вот чего! А это месячная зарплата! Трупы на берег выносило за Ульяновском, несколько дней еще собирали… Так находились скоты, они раздевали их, а шмотки — на привоз, продавали! Кроссовки, джинсы, футболки, пиджаки замшевые!
Скоробогатько махнул рукой.
— Хотя сейчас все друг друга норовят раздеть. И живых, и мертвых. Притом считаются не скотами, а бизнесменами…
Помощник отодвинулся от бригадира, сплюнул на изгвазданную палубу.
— Кончай свою пропаганду, старшой! У вас, при коммунистах, еще хуже было! Вы там совсем ох…вшие ходили, раз шмотки с трупов снимали!
Неизвестно, чем бы закончился этот спор поколений, если бы из трюма, из самой его глубины, не донесся короткий, будто предсмертный, душераздирающий вопль, от которого, казалось, весь корабль и вода вокруг пошли мелкой рябью.
— Что там, а-а?! — заорал бригадир в темный провал палубы. Уж на что толстокожий человечище, но даже у него встали дыбом волосы.
Снизу что-то крикнули, он не разобрал. Загрохотало железо, заскрипели под тяжелыми башмаками перекладины лестницы-времянки. Один за другим вылазили наружу перепачканные в ржавчине рабочие, с сапог кусками отваливалась серая маслянистая грязь, под подшлемниками светились белые испуганные лица. Последним вылез низкорослый Славик. Вышел, оскалился на бригадира и неуверенно, по-стариковски, присел на бак.