- А.., - Лиля обернулась. Вздохнуть, наконец-то, удалось, и стало немного полегче. Лицо Маринки маячило совсем рядом, и от этого ноздри её вздернутого носа выглядели огромными и круглыми, как блюдца.
- Я говорю, не переживай так!.. Это просто Борька, идиот, тебя расстроил. Мы все собирались как-нибудь помягче сказать. И вообще, иди-ка ты в свой кабинет, а я подскочу буквально через минуточку... Только сиди тихо и ничего не делай, ладно?
Лиля покорно повернулась и пошла в кабинет. Она совершенно ясно понимала происходящее и удивлялась, что производит впечатление сломленной горем и полубезумной. Что имела ввиду Маринка, когда попросила сидеть тихо и ничего не делать? Наверное, испугалась, что ей придет в голову заглотить лошадиную дозу каких-нибудь своих лекарств. Смешно... Разве из кинотеатра со скучным фильмом уходят, громко хлопнув дверью? Кому и что там доказывать? Билетерше, зрителям?.. Из кинотеатра уходят тихонько и незаметно, стараясь не привлекать к себе внимания. А ещё кино может кончиться само по себе. Наверное, так и должно быть: просто кончится кино, и ничего не нужно делать...
Она уселась в кресло, тупо уставилась на забытую на столе сахарницу. Заметила, что у крышечки откололся край. Услышав, что дверь за спиной открывается, даже не вздрогнула. Просто перевела взгляд с сахарницы на усевшуюся в кресло напротив Маринку. Сигаретами от той больше не пахло. Пахло жевательной резинкой.
- Ну, как ты? Успокоилась немножко? - спросила Маринка заботливым голосом. - Ну же! Ты сама психолог. Соберись. Давай поговорим спокойно.
Лиля снова посмотрела на сахарницу. О чем говорить? Что изменится от разговоров? Маринка силой внушения заставит её разлюбить Бокарева? Или расскажет о нем что-то такое, что затошнит от отвращения, и в висках запульсирует единственная мысль: как хорошо, что не я его жена?
- ...Поверь, Лилечка, у тебя все ещё в жизни будет. Ну, вспомни, как хорошо все складывалось с Валерочкой?.. Господи, как он мне нравился! Какая вы красивая пара были. А Бокарев? Ну, что Бокарев? Тьфу!..
Она молчала, чувствуя, как начинает гудеть в голове, и противно сжимается сердце.
- ... Я все понимаю: больно, обидно. Но ты потом ещё сама смеяться будешь... Ну, ты же знала, что он женится? А он сегодня просто отпуск попросил не переносить, потому что у него регистрация. Шеф, сволочь, отказал... Но его все равно поздравлять начали. Вадечка наш раскраснелся, как девица...
Маринка все говорила и говорила, а Лиля представляла себе смущенного и краснеющего Бокарева. Она так ясно видела эту любимую горбинку на его носу, краснеющую в первую очередь, эти глаза, эти губы. Наверняка, он не знал, куда девать руки, неловко переступал с ноги на ногу, а в конце концов, радостно рассмеялся вместе со всеми, уже не обороняясь, а счастливо принимая шутки по поводу того, что его "охомутали", "заарканили" и "обженили".
Хорошо, что её не было в этой веселой, почти неудивленной толпе. Она бы, наверное, не смогла шутить. Интересно, а что бы подумал Вадим, глядя на её мрачное, бесцветное лицо? Он мог подумать все, что угодно, потому что ничего о ней не знает.
"А он ведь, действительно, ничего обо мне не знает!" - с каким-то детским ужасом подумала Лиля, чувствуя, что дыхание опять перехватывает. "Ровным счетом ничегошеньки! Работая рядом, мы умудрились почти не общаться. Да нет, почему мы? Это я умудрилась не общаться с ним, хотя много раз предоставлялась возможность просто поговорить. Психолог! Кошмар! Ужас!.. Разве можно полюбить человека, да хотя бы, проникнуться к нему симпатией, ни разу не потрепавшись с ним хотя бы о погоде?"
Наверное, она побледнела, потому что Маринка снова встревожено заглянула в её глаза:
- Тебе не плохо? Нет?
- Я же сказала, все нормально! - рявкнула Лиля почти истерично. Сейчас ей важно было удержать в мозгу мгновенно промелькнувшую надежду, важно было не расплескать её, не потерять такой шаткий, внезапно установившийся настрой. Силы и решимость могли оставить её в любую секунду, поэтому она, судорожно скомкав воротник блузки у горла, вскочила с кресла и бросилась вон из кабинета.
Вадим сидел за компьютером. Когда дверь распахнулась, и на пороге появилась запыхавшаяся и красная Лиля, он только удивленно приподнял брови и отодвинул от себя клавиатуру. Зато Борька Тихонов опустил глаза.
- Вадим, - она разжала руку и выпустила измятый воротник, ставший похожим теперь на перекошенное испанское жабо, - мне очень нужно с вами поговорить. Пожалуйста.
Он, пожав плечами, встал, вполне миролюбиво произнес:
- Ну, пойдемте поговорим... Лиля.
Она развернулась в дверях, как заводной солдатик, и вышла из комнаты. Дошла до стеклянных дверей, слыша за спиной звук его шагов (его шагов! О, Господи!), спустилась по лестнице, вышла во двор.
- Ну, рассказывайте, что у вас произошло? - он посмотрел на неё своими чудными глазами. Она вдруг впервые заметила, что по смуглой коже от самых уголков его глаз бегут тоненькие сухие морщинки. - О чем вы хотели со мной поговорить, Лиля?
На улице было довольно прохладно, верхушки деревьев мотались туда сюда, и листочки срывались с веток. Прямо перед ней, мелко вертясь в воздухе, спланировал на асфальт кленовый "вертолетик". Как-то, лет пятнадцать назад соседский мальчик Витя сказал ей, что если поймать в воздухе такой "вертолетик" с синими прожилками, то самое заветное на этот день желание обязательно сбудется. Она тогда никак не могла понять двух вещей: как может быть желание "заветным на сегодняшний день", и откуда могут взяться синие прожилки на желто-зеленой вертушке.
Теперь неподвижный "пропеллер" лежал у неё под ногами, Лиля перевернула его носком туфля. Синих прожилок не было ни с той, ни с другой стороны. Вадим поймал в воздухе ещё один кленовый вертолетик и протянул ей. На мгновение тыльная сторона его кисти коснулась её ладони. Лиля подняла глаза и сказала просто и виновато:
- Я вас люблю...
И опять ничего не произошло: не разверзлась земля, не потемнело небо, и даже не пошел дождик. Теперь она смотрела на него и ждала. Ждала хоть чего-нибудь. А Вадим вдруг проникся интересом к лужам под ногами. Когда же он, наконец, снова взглянул на нее, она с ужасом поняла, что, по большому счету, абсолютно ему безразлична. Безразлична, как эти лужи, как эти кленовая вертушка, которую он только что поймал.
- Мне было приятно это услышать, - проговорил он. - Но, по-моему, вы просто все это себе придумали. Вы - симпатичная молодая девушка, наверняка, нравитесь мужчинам... Ну и все такое прочее...
- Я вас люблю! - повторила Лиля тупо, как автомат, уже не соображая, что и зачем делает.
Вадим свел к переносице брови и покосился на неё почти с тоской:
- Послушайте, Лиля, - взял своими чуткими пальцами её холодную кисть, но потом, подумав, отпустил, - мы с вами просто коллеги по работе и хорошие друзья. У меня есть любимая женщина, и для вас, я надеюсь, тоже найдется близкий человек... Это все. Извините.
Ветер становился все сильнее, где-то наверху яростно хлопнуло окно.
- Это вы меня извините, - прошептала она и почти побежала к дверям. Ногти её больно впивались в ладонь. Уже на втором этаже Лиля разжала кулак. На ладони, рядом с полукруглыми, глубокими следами ногтей, лежала потная кленовая "вертушка" с переломанными лопастями. Обыкновенный маленький пропеллер, без каких-то там особенных синих прожилок, гарантирующих исполнение "заветного на сегодняшний день желания"...
- Я не могла поехать к маме, - проговорила она, с трудом поднимая голову от подушки. - Вы понимаете, Кира Петровна? Меня стали бы там искать в первую очередь... О, Господи, какая же я все-таки сволочь!.. Поймите меня, пожалуйста!
- Я понимаю-понимаю.., - кивала та и тихонько гладила её по руке. Успокойся... Сосуды-то в глазах все сплошь полопались. Допереживаешься ещё до "Скорой".
- С Оленькой что будет?.. Вы пока не понимаете, да, но когда я расскажу до конца, вы поймете... Если бы нам можно было хоть куда-нибудь? В Ярославль, в Новосибирск, к родственникам, в Анапу... Но ведь меня везде найдут. Везде! Только про вас никто не знает... Я понимаю, что не имею права просить вас о таком...
Кира Петровна встала. Приподнявшись на цыпочки, достала с полки иерусалимскую свечку, ушла с ней на кухню. Когда вернулась, над желтым восковым столбиком уже трепетал маленький язычок пламени.
- Вот, помолись, - сказала она, протягивая свечку Лиле. - Помолись, легче станет... "Отче наш"-то хоть помнишь?.. Вспоминай... А за меня не бойся: мне что муж твой, что милиция. Кому угодно скажу, что ничего не знала. А что? Приехала ко мне бывшая жиличка с ребенком, сказала, что перекантоваться надо. Что? Выгнать на улицу?.. Извините, не так воспитаны!
Кира Петровна говорила тихо и спокойно, без надрыва и пафоса. И Лиля чувствовала, что боль потихоньку уходит. Свечка в её слабых, дрожащих руках горела, язычок огня плясал. "Отче наш" она не помнила и поэтому повторяла про себя с отчаянием и болью: "Вадим... Вадим... Вадим"...
