Выйдя из ванной, Мун увидел стоявшего перед их комнатой Дейли.
- Там кто-то есть! - шепнул тот. - Я дожидался вас.
Мун рывком открыл дверь. Они увидели спину, склоненную над столом, где со вчерашнего вечера все еще лежал контракт. Беспрерывно щелкая аппаратом, незнакомец в клетчатом спортивном пиджаке трудился вовсю, снимая фотокопии.
- А ну-ка, повернитесь! - скомандовал Мун.
- Фредди Айнтеллер из "Гамбургского оракула"! Извините, следовало, вероятно, представиться и спросить разрешения и тому подобное. Но вы были заняты, а мне не хотелось терять время.
В памяти Муна молниеносно промелькнули кадры. Айнтеллер приобретает в кафе "Старая любовь" портреты Магды и скульптора. "Театр в комнате" розовое лицо Айнтеллера, выглядывающее из-за толстой туши театрального критика Хэлгена... Айнтеллер, пересевший после антракта на свободное место в первом ряду, неподалеку от Мэнкупа. Айнтеллер, разговаривающий в артистической уборной с Ловизой Кнооп.
- Как вы попали сюда? - с внешним миролюбием спросил Дейли. - По пожарной лестнице?
- О нет! Я боюсь головокружения. - Не теряя времени, репортер уже приготовился фотографировать Дейли и Муна.
- Уберите эту штуку! - вспылил Дейли. - Не то мне придется прибегнуть к вооруженной самозащите.
- Этого вы не сможете, - засмеялся репортер. - У вас на таможне отняли оружие, я хорошо проинформирован. Школа Магнуса Мэнкупа - самые достоверные сведения из самых первых рук. А попал я самым обычным путем - через парадную дверь, от которой у меня был ключ.
Мун и Дейли переглянулись. Вот так же госпожа Мэнкуп вчера ночью возникла на пороге, словно призрак. Тщательно охраняемая полицией квартира, по которой разгуливают люди с собственными ключами, такое не снилось даже самому изощренному романисту!
- У нас в редакции узнали, что расследование поручено комиссару Боденштерну, - начал рассказывать Айнтеллер. - Бывший нацист. Хотя держится довольно осмотрительно, по-видимому, не изменил своих убеждений. Мы боялись, что он попытается затемнить дело, поэтому мне поручили во что бы то ни стало проникнуть сюда... Боденштерн выставил у дома заслон, всех входящих проверяют, но я предусмотрительно выдал себя за агента по продаже моющих средств для автомобилей. - Он со смехом раскрыл изящный чемоданчик с образцами. - Пришлось ограбить редакционный гараж. Для пущей убедительности я поделился парочкой коммивояжерских анекдотов, и меня беспрепятственно пропустили. Так что можете полностью распоряжаться мной. Газетчику иногда легче что-то пронюхать, чем полиции... Называйте меня Фредди. В редакции все зовут меня так.
- Где вы раздобыли ключ? - спросил Дейли.
- У нашей редакционной уборщицы. Это она убирала квартиру в последнее время. У Магнуса до того работал слугой некий Клаттербом, но он не то уволился, не то отпросился в отпуск...
- Хорошо, проверим, - буркнул Мун. - А теперь объясните, почему вы весь вчерашний день ходили по нашим пятам?
- Вы догадались? - Нагловатая мальчишеская самоуверенность сменилась столь же откровенным смущением. Розовое лицо стало чуть розовее, уши густо покраснели. - Я ведь впервые в жизни видел живого Магнуса Мэнкупа! Сколько о нем в нашей редакции разговоров! Портреты я купил тоже потому, что это портреты его друзей... А как пригодились, словно предчувствовал!" Гамбургский оракул" выходит по четвергам, но мы выпустили специальное издание. Фото Магнуса Мэнкупа у нас было, Дитера Баллина тоже, он ведь наш внештатный сотрудник, снимок Ловизы Кнооп я нашел в архиве театрального отдела. - Он вынул из внутреннего кармана пиджака сложенный вчетверо журнал.
Первую страницу занимал некролог. На снимке Магнус Мэнкуп был значительно моложе. Он сидел за редакционным столом и правил гранки. Следующую полосу наполовину занимала статья "Последний день жизни Магнуса Мэнкупа", подписанная "Ф.Айнтеллер". Ее иллюстрировали фотографии и рисунки. Виды Гамбурга. Кафе "Старая любовь". Зрительный зал экспериментального театра. Терраса ресторана "Розарий". Световая башня компании "Филипс". И, наконец, портреты его друзей. В черно-белом изображении акварельные зарисовки Магды и скульптора потеряли свою красочность. У обоих были серые, землистые лица.
- Это самая большая удача в моей карьере. - Айнтеллер снова расхвастался. - Разве не смешно? Уходит из жизни великий человек, а какой-нибудь мелкий репортеришка наживает на этом репутацию провидца. Когда вы поехали в театр, я последовал за вами. Перекупил у кого-то билет, был счастлив, когда удалось после антракта сесть рядом с Мэнкупом. Вы знаете, о чем я расспрашивал в артистической уборной Ловизу Кнооп? О нем, о его привычках, привязанностях... Я и в ресторан поехал за вами, только вы не заметили. Потратил последние деньги на такси, даже остался должен официантке...
- Его любили в редакции?
- Не то слово. Мэнкуп требовал от людей только одного - убежденности. В остальном - полная свобода. Приходи, когда хочешь, подбирай материал, какой хочешь, лишь бы интересен и сдан вовремя. Но некоторые жаловались...
- На что?
- Я лично не могу их понять, ведь мне не пришлось работать под его непосредственным руководством... После его ухода с поста главного редактора многие с облегчением вздохнули... Как бы вам сказать? Он был слишком справедлив. Другой сгоряча обругает, а потом извинится. Или же не извинится, но все равно чувствуешь, что он перед тобой виноват... А Магнус Мэнкуп подавлял...
- Это тоже ваша? - спросил Дейли, указывая на статью, озаглавленную "Кто убил Гамбургского оракула?".
- Нет. Статья редакционная. Мы все твердо убеждены в убийстве. Несмотря на найденное в пишущей машинке стихотворение Гете, которое цитирует в своем некрологе шпрингеровская "Ди Вельт". Полюбуйтесь! - Он протянул Дейли другую газету.
Этот некролог существенно отличался от предыдущего. Два огромных фото лицо Мэнкупа в зарешеченном окне полицейской машины, мертвый Мэнкуп в морге. В этой статье все дышало ненавистью: титул "Великий циник, для которого не существовало ничего святого"; обвинение в подстрекательстве, рождающем псевдолитературные творения, начиненные лживой пропагандой, вроде "Перчаток госпожи Бухенвальд"; предположение, что Мэнкуп трусливо ушел из жизни, чтобы избежать суда Линча; заявление, что ни один суд не признал бы в таком случае исполнителей справедливого приговора виновными; намек, что в жилах Мэнкупа текла не только немецкая кровь, - откуда иначе взяться циническому презрению ко всему, что дорого каждому немцу? И, наконец, обвинение в кощунстве: используя в своем предсмертном письме стихи Гёте, Мэнкуп издевательски надругался над великим немецким поэтом.
- И все-таки это самоубийство! - сказал Дейли, рассеянно перечитывая уже известное стихотворение. Отпечатанное жирным шрифтом, в черной типографской рамке, оно выглядело эпитафией.
- Не верю! - Поникший было Фредди Айнтеллер снова выпрямился. - И никогда не поверю! Такой жизнелюб - и вдруг: "Это недолго продлится. Черед наступит и твой", - он ткнул пальцем в газету.
- Вы забыли о смертельной болезни, - напомнил Дейли.
- Это как раз самое удивительное! Мне говорили, что Мэнкуп не имел привычки распространяться о своих личных делах, но чтобы даже его друзья ничего не знали?! Перекусить бы чего-нибудь, - вздохнул он внезапно. - Я ел последний раз вчера в кафе, и то не слишком сытно, из-за портретов пришлось экономить. А после было не до того.
Мун повел его на кухню, где уже сидел Енсен. При виде вынырнувшего неизвестно откуда Айнтеллера он чуть не подавился. Инцидент быстро уладился. Язвительный намек комиссара Боденштерна был не так уж необоснован - Енсен регулярно читал "Гамбургский оракул" и к представителю этого журнала отнесся вполне терпимо. Дейли отправился принять душ и переодеться.
Когда он четверть часа спустя вошел в баховскую комнату, все были в сборе. Сухонький старичок в черном сюртуке поднялся ему навстречу:
- Господин Дейли? Я нотариус Эфроим Клайн. Мы ждали вас, чтобы приступить к чтению.
Клайн-старший не нуждался в напускной торжественности, к которой прибегал его сын. Долголетняя практика наложила свой отпечаток и на морщинистое лицо, и на интонации, и на жесты. Все было абсолютно естественным, присущим человеку такой профессии. Клайн разорвал запечатанный сургучом конверт и, разложив на столе страницы, неторопливым, глухим голосом забубнил:
- "Мне остается жить очень недолго. Койка в больничной палате, где оптимистические утешения врачей будут мне напоминать о том, что ложь сопутствует человеку даже в его последние часы, - не для меня. Не для меня цветы в изголовье, заботливо принесенные недалекими людьми. Для них это символ жизни, а для того, кто знает, что ему предстоит, - втройне тягостное напоминание о близкой смерти. Поэтому я предпочитаю уйти сам - в обстановке и при обстоятельствах, где нет места ханжеству и притворству. Уходя, позволяю себе небольшую прихоть - разыграть вместе со своими друзьями, которых благодарю за эту последнюю услугу, детективное представление. В написанном мною сценарии, в который каждый из них внес свою долю таланта, им отводятся следующие роли..."
