Пан Кшиштоф неприкрыто скривился, как будто невзначай отведал ужасной тухлятины.
- Однако, мадам, - недовольно морща нос, пробормотал он, - за кого вы меня принимаете?
- Я же не говорила, что ее непременно надобно убивать, - поспешно отработала назад Аграфена Антоновна. - Есть же другие способы...
- Но вы сказали, что нужно непременно жениться на одной из ваших дочерей. И не кому-нибудь, а мне, черт подери. Жениться. Мне. На одной из ваших... О, Езус-Мария! Черт меня дернул связаться с полоумной! Я ей толкую о деле, а она думает только о том, куда бы поскорее пристроить своих кобыл... О, матка боска!
Он вскочил и потянулся за своим цилиндром. Аграфена Антоновна перехватила его руку и толкнула Огинского обратно на диван с такой неожиданной силой, что он, потеряв равновесие, неловко плюхнулся на место.
- Сиди, батюшка, - веско сказала она. - Я тебе как раз о деле говорю. Я про своих дочерей, слава богу, все знаю. И глупы-то они, и собою дурны... Все так, батюшка, да только знаешь, какая их главная-то беда? Бесприданницы они. А кабы им деньжат, да по паре деревенек, хотя бы и завалященьких - ну, скажи, скажи, что у них и тогда женихов бы не было! Да роем бы слетелись, как мухи на... гм... на мед. Так что ты, батюшка, носом-то не крути. Не такой ты завидный кавалер, чтобы перед моими дочерьми нос драть. Ты в беде, и я в беде, а два разумных человека, ежели рисковать не боятся, из любой беды выберутся. Всего-то и надобно от тебя, что до церкви с нею под руку дойти да голову под венец подставить, а там хоть ты с ней и вовсе не видайся, никто по тебе плакать не станет. Ведь деньжищи-то какие! Громадные ведь деньжищи! Вот и получается, что как раз я-то тебе про дело толкую, а ты лицо морщишь.
- Деньги немалые, - неохотно согласился пан Кшиштоф, с интересом прислушиваясь к собственным ощущениям. На ходу сочиненный княгиней Зеленской план против его воли уже начал захватывать его. Перед внутренним взором Огинского разворачивались блистательные перспективы, на фоне которых одна из княжон Зеленских казалась всего лишь крохотным, почти незаметным для глаза неопрятным пятнышком, о котором при желании было легко забыть. Деньги немалые и даже очень большие, но ваш супруг, насколько я понимаю, способен промотать и их. Какой же смысл рисковать ради того, чтобы этот ничтожный человек отдал все первому же встречному шулеру?
- Все под богом ходим, - с напором повторила Аграфена Антоновна и твердо посмотрела пану Кшиштофу в глаза. - А чтобы тебе легче было думать... Погоди-ка...
Княгиня тяжело поднялась и, грузно ступая по прогибающимся под ее весом половицам, вышла из комнаты. Пан Кшиштоф остался сидеть, слушая, как она топает по лестнице и скрипит половицами на втором этаже, прямо у него над головой. Оттуда послышался скрип выдвигаемых ящиков, что-то с громким стуком упало и, рокоча по полу, укатилось в угол. Пан Кшиштоф услышал произнесенное голосом Аграфены Антоновны ругательство, выговорить которое отважился бы далеко не каждый из знакомых ему мужчин.
Вошел, пламенея ухом, Иван. Он поставил на столик подле локтя пана Кшиштофа поднос, на котором имели место быть объемистый графинчик с жидкостью темно-бордового цвета, две пузатые рюмки и глубокая миска с солеными груздями. Небрежным кивком отпустив лакея, Огинский вынул из графина пробку и понюхал его содержимое. Пахло, кажется, вишней. "Недурно", - промолвил пан Кшиштоф и наполнил рюмку. Пригубив наливки княгини Зеленской, он понял, что "недурно" - это было чересчур мягко сказано. Хватая воздух широко разинутым ртом, весь покраснев, с полными слез глазами, он прямо пальцами залез в миску и торопливо затолкал в рот пригоршню скользких, восхитительно холодных грибов вместе с украшавшими их колечками репчатого лука.
Стало немного легче. Когда пан Кшиштоф более или менее отдышался, в комнату вернулась княгиня, держа в правой руке какой-то узелок. Узелок был невелик, и пан Кшиштоф не обратил на него особенного внимания - как оказалось, совершенно напрасно.
Аграфена Антоновна торжественно водрузила узелок на стол перед паном Кшиштофом и одним движением развернула ткань.
- Вот, - сказала она, - от матери досталось. Мнится мне, что этого хватит, да еще и останется.
Она была права. В узелке лежали драгоценности - в большинстве своем довольно дешевые, но среди них наметанный глаз пана Кшиштофа заметил пару-тройку вещиц, каждая из которых могла бы полностью покрыть долг князя Аполлона Игнатьевича.
- Право, мадам, - сказал он осторожно, - я удивлен. Это все мне?
- Если мы договоримся, - деловито уточнила княгиня. - Можешь считать, что это приданое. Супруг мой про эти веши ничего не знает, иначе давно бы и их спустил. Только помни: уговор дороже денег.
- О чем вы говорите, княгиня, - весело сказал пан Кшиштоф. - С вами неописуемо приятно иметь дело. Даю вам слово офицера и дворянина, что сделаю все, как мы с вами задумали. Что ж, не смею более отнимать ваше драгоценное время...
Он встал и протянул руку к узелку, но его пальцы наткнулись на пухлую ладонь княгини, которая одним неуловимым движением накрыла лежавшие на столе драгоценности.
- Прости, батюшка, - сказала она, - однако я так дела не делаю. Слово дворянское - вещь, конечно, хорошая, а только бумага да чернила, мнится мне, ненадежнее будут. Вон они, на подоконнике. Не сочти за труд, принеси, голубчик.
- И что же я должен написать? - с улыбкой спросил пан Кшиштоф.
- Ты садись, садись, я продиктую.
Пан Кшиштоф присел на канапе и под диктовку Аграфены Антоновны составил следующий документ:
"Я, потомственный дворянин Кшиштоф Огинский, сим удостоверяю свое добровольное согласие взять в законные супруги княжну Ольгу Аполлоновну Зеленскую, каковой брак должен быть освящен святой церковью согласно закону божьему и обычаям людским. Удостоверяю также данное мною в этом слово дворянской чести, в чем и ручаюсь всем своим движимым и недвижимым имуществом. Составлено в доме князя Аполлона Игнатьевича Зеленского сего 1812 года сентября месяца ... числа".
Он черкнул подпись, бросил перо в чернильницу и с улыбкой уставился на Аграфену Антоновну. Княгиня выглядела вполне удовлетворенной. Пан Кшиштоф тоже был доволен: написанная им под диктовку княгини филькина грамота значила для него столько же, сколько прошлогодний снег. Какое, к черту, движимое и недвижимое имущество? Что же до брака с княжной Ольгой, тут было о чем подумать. Во всяком случае, связанным этой бумажкой пан Кшиштоф себя не ощущал. В своей жизни он написал столько бумажек, столько фальшивых векселей, невыполнимых обязательств и анонимных доносов, что еще один клочок испачканной чернилами бумаги не имел для него никакой цены. Зато драгоценности, лежавшие на столе, цену имели, и цена эта была вполне реальной.
Аграфена Антоновна подвинула к нему узелок, продолжая придерживать его ладонью. Другую руку она протянула к бумаге. Пан Кшиштоф, все так же криво ухмыляясь, отдал ей документ, одновременно резким движением выхватив у нее узелок.
- Что ж, - сказал он, - мы в расчете... маман.
- Пока, - веско поправила его княгиня. - Пока в расчете. И не забудь, что я тебе говорила насчет репутации... сынок.
Они расстались, весьма довольные друг другом и, главное, собой: каждому казалось, что он получил тучную корову в обмен на воробья.
***
- Вам известно, что Багратион при смерти? - спросил пан Кшиштоф. Он был непривычно пьян, расхлюстан до полного неприличия и говорил чересчур громко. На столе перед ним среди многочисленных блюд и тарелок стояла в серебряном ведерке со льдом наполовину опорожненная бутылка шампанского явно не первая и даже не вторая. Лакассань двумя пальцами приподнял бутылку за горлышко и, держа ее на отлете, чтобы вода не капала на панталоны, прочел этикетку. Шампанское было из дорогих - пожалуй, самое дорогое из того, что можно было достать в этой дыре. - Выпейте, Лакассань... виноват, Мерсье. Эжен Мерсье, учитель танцев... - Он хихикнул. - Выпейте за мое здоровье и станцуйте что-нибудь для меня. Ну, не ломайтесь, милый Эжен, вы же специалист!
На них уже оглядывались. Лакассань быстро присел к столу и отвел в сторону руку Огинского, который силился отобрать у него бутылку.
- Если вы не перестанете орать на весь трактир, - холодно сказал он, мне придется вывести вас отсюда и напомнить, в какой области я на самом деле являюсь специалистом. Потрудитесь объяснить, по какому поводу вы напились, как свинья?
- Как это - по какому? - с обидой, но уже гораздо тише удивился пан Кшиштоф, которого обещание Лакассаня несколько отрезвило - не настолько, впрочем, чтобы он перестал куражиться. - Как это - по какому поводу? Я же вам только что сказал: Багратион умирает... может быть, уже умер. По-вашему, это не повод? Ради чего же, в таком случае, мы здесь торчим? Может быть, в доме княжны Вязмитиновой завелся маленький амурчик? Такой, знаете ли, пухленький, розовенький парнишка - совсем без одежды, но с крылышками. А, господин Мерсье? Смешно звучит, правда: мосье Мерсье? Могли бы, между прочим, придумать имя и получше. Бедновата у вас фантазия, сударь, бедновата! А Багратион при смерти... Это я сделал! Я! А вы только бродите вокруг, пугаете меня, мешаете мне своими глупыми угрозами и болтаете, болтаете... Нет, если вы, помимо всего этого, еще и время от времени забираетесь под одеяло к княжне, то я вас вполне понимаю. Она чертовски хороша... Только учтите, она, как пантера, - красива, но очень, очень опасна... А может, вы зоофил?
