- Но ты сказала, что разговаривала с Майлсом. Я думал, что он удрал.
- Он так и сделал. Они заметили тебя, когда ты шел по дорожке, и Лоррейн узнала тебя. Майлс приехал ко мне на следующий день. Обо мне он узнал из газет и решил, что у меня водятся деньжонки и что я сказала полиции неправду. С тех пор я ему платила.
- Я втянул тебя в это дело, да? - Его голос дрогнул и зазвучал глухо от охвативших его чувств. - Мне было мало превратить в кошмар свою собственную жизнь. Надо было втянуть еще и тебя во все это дерьмо.
- Ты доставил мне радость, - возразила она. - Ты позвал меня на помощь, когда оказался на краю пропасти, и это порадовало меня.
Он проникся ужасающим смирением при виде любви и мужества, которые отразились на ее лице. Но это не было напускным и преходящим смирением уязвленной гордости, а напротив, смирением человека, который утратил свою добродетель и сожалел об этом в присутствии самой добродетели.
- Я не заслуживаю того, чтобы жить в одном мире с тобой, Паула. Я подозревал, что ты с Майлсом была заодно.
- Знаю об этом. Ничего нет удивительного, что ты относился ко мне с подозрением. Я говорила тебе неправду, всем лгала. Когда появились полицейские, я сочинила для них историю о том, что мы с тобой поехали прокатиться и были вместе, когда ты обнаружил тело Лоррейн. И поскольку я выдумала это, то не могла менять показания, иначе они решили бы, что мы соучастники убийства. Странно, не правда ли? Они ни разу не усомнились в моих словах.
- Никто и никогда не должен сомневаться в твоих словах.
- Чертовски здорово иметь внешность честного человека, - продолжила она. - Если бы дело дошло до официальных показаний, то мне пришлось бы сказать правду. Но никто от меня этого не потребовал. Я знаю, как бы могла изложить правду для них. Учитывая обстоятельства, тебя могли бы оправдать или дать небольшой срок. Но я упустила время, и делать это стало поздно. Потом обнаружила, что ты и сам не знаешь, что наделал. Я боялась, как скажется на тебе правда. Но в этом тоже ошиблась. Я поступала неправильно от начала до конца.
- Нет, - только и мог произнести Брет. Так глубоко он был взволнован.
Его окатывал стыд, как волны грязной воды. Это оскверняло его и захватывало дух. Он был до смерти противен себе, самообольстившийся глупец, гордый и нетерпимый, с черствым сердцем, который носился со своей виной и бросил тень на все, с чем соприкасался. Фазы детства пришли к нему на память, как обрывки речи, которую он почти забыл или только начал разучивать. Видеть соринку в чужом глазу... Не замечать бревна в собственном. Не суди других, и сам не будешь судим.
Он и был не больше, чем соринка тьмы на свету солнца, мелким зерном плоти, затерявшимся между небом и землей. Ветер времени, который смел несметные поколения людей, бросает это зернышко в разные стороны. Он предал самого себя в неравной борьбе со смертью и не заслуживает ничего. И все же скромность придала ему горькую силу. Он теперь может назвать себя "убийца". Он понимал, что в этом не справедливость, а нужное ему прощение.
Брет наклонился вперед и закрыл руками сгоравшее от стыда лицо.
Поэтому его слова звучали приглушенно.
- Ты так рисковала из-за меня. Ты, наверное, сошла с ума, если думала, что я этого стою.
- Слова "сумасшедший" нет в лексиконе нашей семьи. - Паула попыталась улыбнуться, но вместо этого ее рот скривился в жалкую гримасу.
Она не в силах была усидеть, видя, как он согнулся. Она подошла к нему, встала на колени и прижала его голову к своей груди. Почувствовала, как вздрагивает его тело, и еще крепче прижала его к себе. Паула бы с удовольствием забрала его внутрь себя, если бы смогла, укрыла бы и успокоила.
- Что мне делать? - спросил Брет, прижимаясь к ее груди.
Он загубил одну жизнь и не сможет уклониться от своей вины, как горбун не сможет отстегнуть свой горб. Что бы он теперь ни говорил, до конца дней останутся вещи, о которых ему ни в коем случае не следует рассказывать. Его восприятие будет навсегда омрачено черной памятью, которая встала между ним и солнцем. Но выхода не было. Он не мог сообщить правду полиции, потому что если бы он это сделал, то пострадал бы невинный человек - Паула. Ему надо будет научиться жить, сознавая, что он натворил, не только сейчас, но каждую ночь и каждый день.
- Что мне делать? - повторил он.
- Ложись в кровать. Ты устал, и уже поздно. Сейчас ты ничего не сможешь сделать, тебе надо выспаться.
- Сможешь ли ты любить меня?
- Сегодня, до того как ты пришел, я думала, что потеряла тебя. Мне хотелось умереть.
- Но ты не... - Его голос прервался.
Она еще крепче прижала его к себе, как будто ее руки могли избавить его от угрызений совести.
- Я не... что?
- Ты не боишься меня?
На мгновение Паулу охватил панический страх, непонятно почему. Она не боялась его, но ей было страшно. Жизнь была такой сложной и непредсказуемой, а она, казалось, истощила всю энергию, нужную для этой жизни. Многие месяцы она жила на нервах, расходуя свои жизненные силы на многие годы вперед. И вот теперь квитанции поступили к оплате, всё сразу. Она знала, что победила, но слишком устала, чтобы во всей полноте осознать эту победу, слишком измучилась, чтобы без страха думать о будущем.
Без сомнения, утром она будет чувствовать себя иначе. Жизнь начнется снова, а неопределенное будущее превратится в будничное настоящее. Надо будет встречаться с людьми, писать диалоги к фильмам, ходить на приемы к Клифтеру, думать о приготовлении еды, искать работу Брету, придумать предлог, чтобы пока не принимать госпожу Свэнскаф. Ей не хотелось, чтобы эта ворона присутствовала на ее свадьбе. Хватит с нее дурных предзнаменований. Но все равно она была уверена, что дела пойдут лучше. Самое страшное осталось позади, самое мучительное прошло. Конечно, все будет не так прекрасно, как могло бы сложиться в свое время, но все будет хорошо. Она научилась не требовать многого от жизни. Пока ей было достаточно того, что она с Бретом очень близка. Она твердо ответила ему, что совершенно его не боится. Она слишком сильно его любит.
- Ты очень добрая, - сказал он.
Ее тепло проникло до его костей, и он перестал вздрагивать.
- Иди же в кровать, - повторила Паула еще раз.
Они поднялись по лестнице, держась за руки. Уже за полночь, думала она, но до утра еще ох как много времени. Для него же она нашла более приятные слова.
