- Зачем?
- Спасать вашу честь.
- Уже не нужно.
- Что вы имеете в виду?
- Все проходит, Марат Геннадиевич...
- Нельзя ли расшифровать?
Ах эти полутени, полутона, полунамеки... Он не понял? Тогда...
- Вы мне разонравились.
Она знала, как он стоит за ее спиной - руки вытянуты и прижаты к туловищу, подбородок почти лег на грудь. Набычившись, как ее микроскоп. Лида обернулась - он стоял набычившись, как её микроскоп.
- Почему?
Она ждала его улыбки, которая обратила бы в шутку этот немужской вопрос. Но Храмин не улыбался. Тогда...
- Потому что я не люблю карьеристов.
Теперь он улыбнулся. Это после оскорбления-то? Ах да, для него же это комплимент.
- Лидия Николаевна, вы пользуетесь забытыми понятиями. Истинный мужчина всегда честолюбив.
- Да? Но карьерист не может быть истинным мужчиной.
- Это почему же?
- Потому что жизнь ему представляется в виде служебной лестницы...
- Верно представляется.
- И всех людей он делит на вышестоящих и нижестоящих...
- Людей делят по разным признакам, в том числе и по подчиненности.
- Но карьеристу нужно двигаться вверх, поэтому он уважает вышестоящих и презирает нижестоящих...
- Это только подтверждает его мужественность.
- Да?
- Он себя и других оценивает по количеству силы и энергии.
- Марат Геннадиевич, вы путаете мужчину с бульдозером.
- Лестное сравнение.
- Так вот, истинный мужчина никогда не презирает слабого и никогда не пресмыкается перед сильным. Поэтому карьерист и не мужчина.
Она повернулась к окну, к птицам. Там осталась самая крупная, самая распластанная - одна на все пустое небо. Нет, небо никогда не пустует. В июне летел пух. Сейчас вот парят птицы. В августе полетит теплая паутина. В сентябре - остуженные листья. А потом снега...
- Лидия Николаевна, вероятно, вы обожаете неудачников?
- Тогда бы я обожала вас.
- Дамский каламбур?
- Нет, мужская прямота.
- Разве я неудачник?
- Представляете, что с вами будет, если не получится с докторской? Вы же перестанете видеть солнце. Вы же перестанете жить.
- А если получится?
- Тогда все сначала - будете надрываться, чтобы стать академиком или директором института. И опять не увидите солнца.
- Такой я вас не знал. Скорее всего, вы повторяете слова мужа.
- Да, повторяю. А он у меня умный.
Птица, сделав последний круг, вдруг исчезла. Может быть сложила крылья и незамеченной точкой упала к земле. А может, поднялась еще выше, туда, к реактивным самолетам...
- Лидия Николаевна, а ведь не я начал эту историю.
- Да?
- Поскольку разговор откровенный... Вы же сами повисли у меня на шее.
Она вновь обернулась, бросив опустевшее небо. Храмин упорно смотрел ей в глаза, требуя объяснений, - только слегка вспотели молодые залысинки.
- Марат Геннадиевич, возможно, докторскую вы и защитите... Но мужчиной вам не бывать.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Я хочу уцепиться за что-нибудь руками. Врыться ногами в землю. Вжаться спиной в стену. Упереться лбом в дверь. Застонать, закричать, позвать на помощь... И остановить счастливейшие мои дни, задержать выпавшее мне время, которое несется с таким ветерком, что на глазах выступают слезы.
Д о б р о в о л ь н а я и с п о в е д ь. Он появился из ниоткуда. Была вечеринка у Искрины Четыркиной, моей закадычной. Я сидела на полу, на ковре, вкушала кофе с ромом и пела под гитару трепетный романс "Обожгла я губы сигаретой горькою...". Он подошел ко мне, вернее, подполз по ковру. Лет тридцати. Высокий, поджарый, смуглый, с черненькой бородкой утюжком. Кожаные штаны, красная майка, замшевая куртка, череп на цепочке... Помню до сих пор, что он сказал, подползя: "А ты, беленькая, съедобная". И съел. Жалею ли? Да нет. Важно не то, что съел, а кто съел. Король. Работал истопником в церкви, но это так, для милиции. Он был Королем микрорайона, а говоря проще - играл в карты по-крупному. В ночь брал до тысячи. Ну, не Король ли? У него был личный шофер и два телохранителя. Когда он шел по улице, то перед ним всех ветром сдувало. А знаете, как он завтракал? Пятьдесят граммов черной икры, ломтик ананаса и фужер шампанского. А знаете, что я ела? Мне тогда от счастья кусок в горло не шел... Вы спросите, как же дочь благородных родителей связалась с Королем? Не задавайте глупых вопросов. Мои родители были не так благородны, как богаты. Мой новый кумир был не так король, как при деньгах. Я и говорю, что в жизни параллельные линии загибаются до тех пор, пока не пересекутся. И потом: когда долго ешь манную кашку, разве не хочется соленой рыбки?
Рябинин не любил формальную работу - даже ту, которую требовал закон. Разумеется, Калязина ничего не скажет, и все-таки перед опознанием ее стоило допросить о всех эпизодах. Ему казалось, что она уже сидит в коридоре и ждет десяти часов, - ему казалось, что из-под двери бежит тайный сквознячок и костенит его тело панцирной силой.
Некоторые юристы считали, что вызванному гражданину допрос ничего не стоит - как с приятелем побеседовать. Или как на работу съездить. Рябинин думал иначе: человек обязан явиться к следователю, обязан ответить на все вопросы и обязан сказать правду. Поэтому допрос - это всегда психическое насилие, как бы добродушно он ни протекал. С Рябининым не соглашались, но с ним вообще редко соглашались.
Он ждал Калязину. Допрос - это всегда психическое насилие... Над кем же оно совершится теперь? Рябинин это вроде бы знал, но каким-то хитрым приемом скрывал от самого себя, чтобы не очень разочаровываться - в самом себе.
Ровно в десять - она никогда не опаздывала - Калязина невзрачной тенью вскользнула в кабинет. Рябинин тайно удивился, потому что ждал графиню, снизошедшую до прокуратуры. Перед ним же села тихая женщина в сереньком плащике, в черном берете, с усталым лицом.
- Здравствуйте, Сергей Георгиевич.
- Здравствуйте, Аделаида Сергеевна.
Не в его осторожном мозгу, а вдали, может быть, за пределами кабинета, засветилась беспричинная надежда. И уже в мозгу отозвалось: почему бы нет? Почему бы ей не осознать, не покаяться, не прийти с повинной - еще не поздно.
- Как работа? - спросил он, потому что ее усталое лицо просило этого вопроса.
- Я сегодня уже побывала на квартирном вызове.
- Холера, чума или проказа?
- Случай псевдотуберкулеза.
- Ага, и вы назначили псевдолечение.
Она улыбнулась - неуверенно и даже пугливо. Так, именно так начинают признаваться обуреваемые сомнениями. Переходящему брод протягивают руку...
- Аделаида Сергеевна, по-моему, вы хотите дать правдивые показания.
- Хочу, - даже обрадовалась она.
- Тогда расскажите, как вы подменили шубу.
- Господи, опять...
Она дружелюбно улыбнулась. Рябинин молчал, пораженный, но еще ничего не понявший. Следующие секунды ложились в сознание ясно, как светлячки: маска, ее маска дружелюбия неожиданно блеснула злостью. Нет, Калязина не заменила ее на злобную - она хотела казаться доброй. Но напускное добродушие, как белый фон, высветило злость ярче прожектора. Вот как? Тогда нужно пытать этих людей добром, как чертей крестным знамением...
- Я не подменяла никакой шубы.
- Вы только что хотели говорить правду...
- Я и сейчас хочу.
- Что же вам мешает?
- Ничего не мешает - я ведь ее сказала.
Отдаленная надежда... Откуда она - уж не от его ли наивности? Скромная одежда и понурый вид... Да, на этот раз Калязина не знала, зачем вызвали и что ее ждет. Поэтому и вошла тихоней.
- Гражданка Калязина, вы отрицаете, что похитили бриллиант в ювелирном магазине?
- Отрицаю, гражданин следователь.
- Отрицаете ли вы, что мошенническим способом похитили пятьсот рублей у директора магазина "Дуб"?
- Да, отрицаю.
- Отрицаете, что мошенническим способом завладели письмом Поэта?
- Да, отрицаю.
И она вновь доброжелательно улыбнулась. Но теперь Рябинин видел ее глубокие и настороженные глаза, нацеленный нос и красивые губы, манерно изогнутые в доброжелательной улыбке. Ему некстати подумалось, что у нее наверняка отменное здоровье.
И промелькнуло, исчезая...
...Грубые люди всегда кажутся здоровыми...
Рябинин еще раз убедился, что без опознания Калязина ничего не скажет. Поэтому допрос заглох.
И тут же увидел на лице Калязиной тайное напряжение и понял, что этот допрос был для нее самым трудным - она догадалась, что Козлова обещания не сдержала, что старушка о письме Поэта заявила, что директор мебельного магазина все рассказал и что ее видели в ювелирном магазине.
И з д н е в н и к а с л е д о в а т е л я. Когда мы видим гнусного человека, то обычно считаем, что он опустился. Для нас каждый распустившийся - это тоже опустившийся. Пьяницы, тунеядцы, хулиганы... Погрязшие в скандалах, мелочах, злобе, шмутках... Но мы забываем, что опускаются с высоты. Чтобы опуститься, нужно сначала подняться. Поэтому эти "опустившиеся" никакие не опустившиеся, потому что в своей жизни они никуда и не поднимались.
