— Почему большинство переводов получал ваш племянник? — спросил Бирюков.
Степнадзе возмущенно побагровел:
— Алик подлец! Украв мой паспорт, он получал деньги, которые должен был получить я. Мне давно казалось подозрительным: почему «поумнели» родители? И только теперь стало видно, что Алик опережал меня на Главпочтамте.
— Откуда Зарванцев об этих деньгах знал?
— Он и Нина помогали мне искать доверчивых родителей. Алик за это получал свою долю — двадцать пять процентов.
— С таким же успехом Зарванцев мог оказывать «протекции» от своего имени.
— У него не хватает смелости назвать свое имя. Алик — величайший трус! Понимаете? Он только исподтишка может греть руки. И я не позволю, чтобы такое ничтожество воспользовалось моим имуществом! Я оставлю Нину без копейки! Сделаю ее нищенкой!.. Вы прямо сейчас меня арестуете?
— Чтобы не помешали дальнейшему расследованию, к сожалению, придется заключить вас под стражу именно сейчас.
— Так я и предполагал, когда за мной в Шелковичиху приехала милицейская машина. — Степнадзе порывисто выхватил из кармана бумажник, дрожащей рукой извлек из него сберегательную книжку и решительно протянул ее Антону. — Вот, дорогой, прошу оформить, как полагается по закону. Семь тысяч, хранящиеся на этом счету, мною заработаны честно на Крайнем Севере. Когда отбуду наказание, их хватит, чтобы дожить старость. Все остальное: кооперативная квартира, мебельные гарнитуры и одежда, дача, «Волга» — это нажито нетрудовыми доходами. Понимаете? Нетрудовыми!.. Помогали мне их наживать Алик с Ниной, которые сядут на скамью подсудимых рядом со мной! Я уложу подлецов на лопатки, они получат возмездие по заслугам!.. — И, зажмурясь, покачал головой: — Ох, Нино, Нино, Нино, Нино! Ох, Алик, Алик!.. Ох, какие подлецы!..
— Реваз Давидович, — прерывая эмоции Степнадзе, сказал Бирюков, — у меня к вам еще два вопроса…
— Пожалуйста, дорогой.
— Почему при разговоре с вами в квартире Деменского Саня Холодова так много курила?
— Я прошлый раз говорил, Саня нервничала.
— Отчего?
На лице Реваза Давидовича появилась болезненная гримаса.
— Мне не хотелось, чтобы Холодова бросала заведование книжным магазином в Челябинске, и я солгал ей, что у Юры есть другая женщина. Только прошу учесть, я не угрожал Сане, не запугивал прошлым. Мы расстались мирно. Саня на пляж хотела ехать… — И, опять зажмурясь, закачал головой: — Ох, Алик, Алик! До чего ж гнусно ты набезобразничал, подлец Алик!..
— Вопрос второй… — Бирюков чуть-чуть задумался. — Реваз Давидович, скажите откровенно, что побудило вас стать на нечестный путь?
Степнадзе невидящим взглядом уставился в окно, долго молчал. На его скулах время от времени вздувались крупные желваки. Наконец он повернулся к Антону и с натянутой усмешечкой заговорил:
— Привык, понимаете, не отказывать себе в земных радостях. На Крайнем Севере я имел по тысяче рублей в месяц. Когда уехал оттуда, заработок снизился до трехсот рублей, а с уходом на пенсию стало и того меньше. Пришлось искать дополнительные источники, играть по-крупному, так как от мелких ставок ждать большого выигрыша — прожектерство.
— А вам не кажется, что, делая ставку на спекуляцию книгами и мошенничество, вы заведомо ставили на проигрыш?
Реваз Давидович вяло усмехнулся:
— Что поделаешь, дорогой…
Бирюков вызвал конвоира и стал заполнять протокол о задержании Степнадзе. Реваз Давидович спокойно ознакомился с содержанием протокола, без подсказки расписался в нужном месте и, поклонившись Антону, в сопровождении конвоира молча вышел из кабинета. Бирюков посмотрел на Маковкину:
— Вот такое дело, Наташа, получается. Теперь надо нам опровергнуть алиби Зарванцева в отношении его «культпохода» в оперный театр.
— Как это сделать?
— Попробуем обратиться за помощью к общественности.
Некоторые новосибирцы, смотревшие в один из воскресных вечеров телевизионную передачу, вероятно, помнят, как в антракте перед программой «Время» на экране внезапно появился спокойный молодой парень в форме капитана милиции и обратился к телезрителям:
— Дорогие товарищи. Управление внутренних дел убедительно просит тех из вас, кто в прошедший вторник был на вечернем представлении в оперном театре и сидел поблизости от двадцать первого места в тридцатом ряду, срочно позвонить по телефону ноль два.
Капитан сделал паузу, еще раз повторил просьбу и, поблагодарив за внимание, исчез с экрана.
Необычное выступление сотрудника милиции вызвало у телезрителей оживление. Начались предположения и догадки. Никто из «гадавших», конечно, не знал, что уже через двадцать минут дежурная часть УВД зафиксировала шестьдесят четыре телефонных звонка. Пятеро из звонивших, назвав свои адреса, на вопрос дежурного уверенно заявили, что двадцать первое место в тридцатом ряду с начала и до конца представления в прошедший вторник пустовало.
Альберт Евгеньевич Зарванцев был арестован ровно через час после того, как Антон Бирюков уехал из телестудии.
Процессуальный закон обязывает допросить подозреваемого немедленно, а если это невозможно, то не позднее двадцати четырех часов с момента задержания. В присутствии Бирюкова Маковкина допрашивала Зарванцева утром следующего дня, так как, узнав об аресте, Альберт Евгеньевич впал в такую депрессию, что разговаривать с ним было бесполезно. К утру он пришел в себя, но ударился в другую крайность: настолько стал болтливым, что Маковкиной пришлось проявить большое терпение, чтобы из пустого многословия выявить существенное.
Допрос продолжался почти пять часов. Трусливый, слабовольный Зарванцев, стараясь чистосердечным раскаянием облегчить свою участь, не щадил ни себя, ни других. Поначалу он долго, с ненужными подробностями рассказывал биографию, затем стал жаловаться, как дурно влиял на него живущий не по средствам дядя и как в конце концов он сам соблазнился «шальными заработками».
— Что больше давало дохода — спекуляция книгами или «протекции»? — спросила Маковкина.
— «Протекции» — дело сезонное, а на книгах Реваз зарабатывал круглый год, — ответил Зарванцев.
— Где Степнадзе брал книги?
— Больше четырех лет его снабжала дефицитными изданиями Холодова. По моим подсчетам, на книгах, присланных Саней, Реваз получил прибыли не меньше двадцати тысяч. Но это капля в море. У дяди много знакомых продавцов в Адлере, Ростове, Омске, в Ташкенте, в Алма-Ате… Да и здесь, в Новосибирске, во многих книжных магазинах ему оставляют дефицитные книги.
— Сами вы занимались книжной спекуляцией?
Зарванцев опустил глаза:
— Всего только старую Библию продал Юре Деменскому за сто пятьдесят рублей, купив ее у Сипенятина за десятку.
Маковкина показала бланки наложенного платежа и корешки денежных переводов на «до востребования».
— Почему вы не получили деньги ни по одному наложенному платежу, а предпочитали получать вместо Степнадзе переводы на Главпочтамте, идущие за «протекции»? Там суммы были крупнее?..
— Нет, дело не в сумме. Наложенный платеж шел по моему адресу, и получать его надо было в почтовом отделении, где меня знают в лицо. Кроме того, каждую отправленную книгу Реваз держал на контроле, и, если бы я получил хоть один перевод, он заметил бы это. С деньгами за «протекции» было проще. Дядя ведь не знал, кто его отблагодарит, да и девушки, выдающие переводы на Главпочтамте, постоянно меняются, не запоминают клиентов.
— Многие из тех, кому обещали «протекцию», присылали деньги?
— Больше половины. В прошлом году, например, Реваз получил пятьдесят девять переводов.
— Все по пятьсот рублей?
— Кажется, два было по четыреста и пять или шесть по триста. Южане, как правило, слали по пятьсот.
— Сколько получили вы вместо Реваза Давидовича?
— Я только нынче начал получать.
Маковкина показала старый паспорт и водительское удостоверение Степнадзе:
— Но вот эти документы были у вас с весны прошлого года…
Зарванцев угодливо кивнул:
— Да, я унес их с дачи Реваза вместе с форменным железнодорожным пиджаком. Однако в прошлом году смелости не хватило.
Маковкина перевела разговор к происшествию с Холодовой. Альберт Евгеньевич, поминутно сбиваясь, подтвердил показания Сипенятина. Когда он замолчал, оставалось сделать лишь некоторые уточнения.
— Что Холодова хотела написать в заявлении прокурору? — спросила Маковкина.
Зарванцев низко наклонил голову.
— Я рассказал Сане, что знаю о ее прошлой сделке с Ревазом, и предложил отомстить старику. Саня побледнела, нашла лист бумаги, села за кухонный стол и начала что-то писать. Потом вдруг сказала: «Сейчас напишу прокурору всю правду о себе и добавлю, какую гадость вы предлагаете». Я выхватил у нее бумагу. Она переломила ручку и выскочила в комнату. Я — за ней. Тут ворвался Сипенятин…
