Слишком далеко, слишком плотная зелень.
Лиса снова тявкнула, как показалось Алексису, уже ближе, но так же приглушенно, как и раньше. Здесь даже животные вели себя осторожно.
Зазвонил айфон. Алексис в панике нажал на кнопку, отключил звук.
Он взглянул на дом. Ни малейшего движения. Никто не услышал.
Пришло текстовое сообщение.
От Людивины.
«Куда ты делся?»
Его пальцы лихорадочно набрали на клавиатуре: «Сообщи полковнику, поднимай спецназ. У меня мясо».
Пятнадцать секунд спустя раздался новый звонок от Людивины. Алексис сбросил и отправил еще одну эсэмэску.
«Не могу говорить».
«Какого черта??? ТЫ ГДЕ?»
Алексис колебался. И так сказано слишком много, отступать нельзя. Он послал адрес, по которому находился.
«Виктор Магс. Я думаю, это он».
«Ты на месте?»
«Да».
Следующего сообщения Людивины пришлось ждать две минуты.
«НЕ ДВИГАЙСЯ! ЕДЕМ».
Теперь главное, чтобы он в ослеплении не повел всех по ложному следу.
Еще два часа – и рядом встанут два десятка жандармов в полной боевой экипировке, на ближайшей площадке – готовый вертолет, и весь штаб жандармерии будет поднят по тревоге.
Всего два часа продержаться.
Каких-то два часа.
Алексис взглянул на часы. Все тело затекло, руки и ноги окоченели. Он сидел в засаде уже больше часа.
Проходящие поезда периодически взрывали время, колеса стучали, как свихнувшийся метроном. Это помогало не заснуть, не отключиться. Он ведь почти совсем не спал в предыдущую ночь, да и вообще не помнил, когда в последний раз толком высыпался.
Лиса давно умолкла, ускакали рыжие белки, ворошившие листву в поисках запасов провизии на зиму.
Алексис снова посмотрел на часы, как будто это могло подстегнуть время. Теперь, вызвав «кавалерию», он с нетерпением ждал прибытия главных сил и начала штурма.
Если ничто не задержит, парни из спецназа будут здесь через час. Может, чуть быстрее. Людивина сообщит, как только все прибудут на место. Тогда Алексис покинет укрытие и присоединится к ним для ареста преступника.
А пока он следит, чтобы тот не ушел.
Потому что он в доме, теперь нет сомнений. Алексис несколько раз видел свет в подвальном окне.
А вдруг я ошибся, вдруг я все не так истолковал? Вдруг Виктор Магс не имеет к этому никакого отношения? Тогда прощай, следственный отдел! И будут меня проверять на алкоголь до самой пенсии.
Ему захотелось курить. Впервые за пять лет. Он бросил после того, у как деда нашли рак легких: обет, данный умирающему, нарушить нельзя. И он всеми силами старался сдержать слово. Алексис был человеком цельным и честным во всем, что делал, иногда даже чересчур, если ввязывался во что-то, то полностью, что называется, с головой. Так что тут он задействовал и пластыри, и гипноз – полный набор. И все сработало замечательно. Никотин теперь вызывал у него отвращение.
Но сейчас он готов был отдать душу за одну затяжку «Мальборо».
И снова эта лиса!
Тявканье звучало чуть иначе, ближе и одновременно глуше, словно из глубокой норы, но его тут же перекрыл рев товарного состава, летящего во весь опор, словно чтобы поскорее скрыться отсюда.
Алексис не сильно разбирался в животных и тут засомневался: а может, это и не лиса вовсе. В конце концов, он почти ничего не знал про лис и слышал их тявканье давно, еще подростком. Может, какая-нибудь ласка?
Мне что, больше делать нечего, кроме как сидеть и гадать, что за зверек тут пискнул?
Вообще-то, Алексис был не из тех, кто забивает себе голову подобными мыслями.
Может, что-то всплыло из подсознания? Что же напоминали ему эти сдавленные крики?
Невыносимо, ему срочно надо было размять ноги.
Он встал.
В тот же миг прямо напротив открылась боковая дверь, и показалась высокая спортивная фигура мужчины.
Алексис застыл.
Смеркалось, его скрывала листва. Если мужчина не всматривался внимательно именно в этот участок леса, он мог не заметить молодого жандарма.
Сердце Алексиса стучало в висках.
Во рту пересохло.
Виктор Магс был темноволос, небрит. Лицо непримечательное, но стрижка модная: гелем сделаны вихры. Накачанный, широкоплечий – вообще, видный парень. Несмотря на холод, он стоял в одной белой футболке, джинсах и грубых рабочих ботинках.
Он прошел между Алексисом и домом через садик к калитке, заглянул в почтовый ящик. Ничего не найдя, достал из заднего кармана пачку сигарет и закурил, задумчиво глядя на сортировочную зону, которая раскинулась вдали, прямо напротив его участка.
Он прошел слишком быстро, Алексис не успел разглядеть его как следует, увидеть глаза – в тот момент жандарм думал лишь о том, как бы его не обнаружили.
Магс спокойно курил, занятый своими мыслями.
Какого черта ты вышел? Только проснулся? Думаешь о предстоящем ночном дежурстве? О том, как будешь объезжать территорию, намечать новых жертв? О чем думает в такие моменты убийца вроде тебя?
Виктор Магс выбросил едва начатую сигарету и повернул назад.
Он прошел в пяти метрах от Алексиса.
И жандарму запомнились не его глаза, а ладони.
Крепкие, крупные пальцы.
Сплошь покрытые чем-то красным.
Как засохшей пленкой.
Дверь за Магсом захлопнулась.
Неужели кровь?
Так много крови, что залиты руки до запястий?
Алексис сглотнул. Он не знал, что подумать. Ситуация выходила из-под контроля.
Лиса снова тявкнула. Опять этот странный звук, близкий и какой-то сдавленный.
И на этот раз жандарм понял.
Звук доносится из дома!
Это было не тявканье.
Это был крик.
Холодок побежал по хребту Алексиса.
Как он мог не узнать крик человека! Вопль, призыв, придушенный стон! Кричала женщина, вероятно, с завязанным ртом, ее истязали, она стонала сквозь кляп, сквозь путы – пронзительно, прерывисто, – ее голос был настолько искажен болью и ужасом, что походил на звериный визг.
Алексис тяжело дышал.
Руки дрожали.
Он достал свой айфон и уставился на экран, словно ждал оттуда подтверждения своим мыслям. Затем отправил Людивине сообщение: «Вы где??? Скорее!!!»
Ответа не последовало.
Он сделал несколько шагов назад и позвонил, не в силах ждать. Ответила голосовая почта. Он позвонил Сеньону – тот же результат. Наверно, они совсем близко.
– О, черт… черт, – пробормотал Алексис.
Он действительно не знал, что делать.
Если в доме женщина, которую пытает этот ублюдок, ему необходимо было вмешаться.
Нет. Действовать должен спецназ. Они уже на подходе!
В душе пищал какой-то ехидный голосок. Смысл было не разобрать, но тон явно издевательский. Это говорила совесть. Она взывала ко всему, что было в нем человеческого, и прежде всего – к убеждениям.
Алексис колебался. Если женщина погибнет, если жандармерия не успеет вмешаться, он себе не простит. Эта
