«Ну и что, – возражала Надежда своему внутреннему оппоненту. – Волосы очень часто темнеют с возрастом! Тем более что с тех пор, как была сделана эта фотография, прошло лет восемнадцать!»
Она пролистала детские фотографии Лены и дошла до следующих, на которых она была изображена подростком.
Однако здесь было сложно что-то сказать – эти фотографии были гораздо мельче, Лена была здесь не одна, а со своей матерью. Она как-то испуганно жалась к матери, двумя руками держалась за ее локоть, словно искала у нее защиты.
Надежда вспомнила первую жену Сергея Ольгу. Худенькая, светленькая, чуть угловатая, с вечно испуганными глазами. Надежда мало ее знала, видела всего раза три. Сергей представил ей жену на каком-то спектакле, где они столкнулись в фойе. Билеты тогда распространяли на работе, так что везде и всюду можно было встретить сослуживцев – в кино, в театре, на выставке, на детском празднике.
Ольга тогда Надежде понравилась, возможно, она перенесла на нее хорошее свое отношение к Сергею. Они перекинулись несколькими словами, пока Сергей ходил за мороженым. Надежда сочла жену Сергея довольно симпатичной, удивилась только, отчего та даже в театре совсем не накрашена, и улыбка у нее была странная – губы улыбаются, а в глазах печаль.
На этих фотографиях Ольгу можно было узнать, только теперь ее молодость ушла, неяркая раньше красота совсем поблекла, и во всем ее облике проступила бесконечная усталость и безнадежность человека, ведущего непрерывную войну с жестоким и непобедимым противником – с жизнью.
Еще раз внимательно приглядевшись к фотографиям, Надежда подумала, что девочка на них кажется совершенным ребенком, несмотря на высокий рост и телосложение почти взрослой девушки. И одета она была как-то по-детски, и причесана старомодно. Как нынче подростки одеваются? Штаны какие-нибудь немыслимые, юбочки коротенькие, свитерок яркий… Про прическу лучше не говорить – что эти девчонки на голове устраивают – это уму непостижимо! Волосы в разные цвета красят, множество косичек заплетают, налысо бреются… Это они так самоутверждаются, со временем все проходит.
А тут сидит рядом с мамой такая скромница пай-девочка, платьице в клеточку или комбинезончик джинсовый, на кармане зайчик вышит… На голове – «конский хвостик» жиденький…
И волосы у нее были по-прежнему светлыми.
Надежда хотела взглянуть на следующую фотографию, но тут она услышала, как скрипнула ступенька лестницы под чьими-то тяжелыми шагами. Она поспешно закрыла файл, выключила компьютер и выскользнула из кабинета.
Едва она успела закрыть за собой дверь, как в коридоре появилась Марианна Васильевна с пылесосом.
Домоправительница подозрительно взглянула на Надежду и хотела ей что-то сказать, но Надежда Николаевна опередила ее и спросила, не звонил ли капитан Белкин.
– Никто не звонил, – недовольно фыркнула Марианна и проследовала в дальний конец коридора, чтобы приступить к уборке второго этажа.
А Надежда спустилась по лестнице вниз, пытаясь привести в порядок свои мысли и понять, что же она узнала.
Однако она не успела выйти в сад, как зазвонил ее мобильный телефон.
На дисплее высветился номер Милки Родионовой.
– Надя, это ты? – выпалила Милка.
– А как ты думаешь? – фыркнула Надежда. – Если ты звонишь на мой мобильник!..
– Ты сидишь?
– Нет, стою, – машинально ответила Надежда.
– Тогда сядь! Я такое узнала…
Но вместо продолжения из трубки донеслось какое-то невнятное кваканье, а затем наступила тишина.
Надежда на всякий случай села в плетеное кресло перед журнальным столиком и выжидательно уставилась на свой телефон.
Через полминуты он снова зазвонил.
– Надя?!. – донесся из трубки приглушенный и искаженный расстоянием голос Милки, прерываемый шорохом и треском. – Ты меня… – И трубка снова замолчала.
Да, все-таки в таких удаленных местах мобильная связь далека от идеала!
Надежда начала нервничать.
Через минуту телефон снова зазвонил, но на этот раз Надежда не услышала ни слова.
Тогда, не отключая трубку, она проговорила громко и отчетливо:
– Мила! Так у нас ничего не выйдет! Если ты меня слышишь, перезвони по стационарному телефону номер… – Она продиктовала номер, который прочитала на табличке, прикрепленной к телефонному аппарату, стоящему на столике.
На этот раз прошло минуты три, и Надежда уже отчаялась, но тут наконец зазвонил стационарный телефон.
На этот раз связь была отличная.
Надежда так обрадовалась этому, что не обратила внимания на негромкий щелчок, который раздался в трубке, как только она поднесла ее к уху.
– Надя, ну сейчас ты меня слышишь? – выпалила Милка.
– Слышу, отлично слышу! И незачем так кричать…
– Ну, слава богу! – Милка сбавила громкость голоса. – Ты сидишь?
– Сижу, сижу, давай уж рассказывай, что ты узнала, а то ты меня уже совсем заинтриговала!
Мила подробно, с деталями и со вкусом пересказала Надежде свой разговор с бывшим профсоюзным деятелем их института Евгением Ивановичем Сметаниным.
Евгений Иванович уже давно был на пенсии, старые сослуживцы вспоминали о нем нечасто, и он обрадовался не самой Милке, поскольку виделся с ней едва ли не каждый день на «собачьем» пустыре, а ее интересу к прошлым временам. Правда, когда Милка навела разговор на семейные обстоятельства Сергея Баруздина, Евгений Иванович замялся и явно хотел сменить тему, но Мила его все же сумела разговорить.
– Дело давнее, – вздохнул Евгений Иванович. – Теперь-то уж что… Теперь это можно, что называется, предать гласности, а тогда Сергей просил никому не рассказывать. Он только потому и обратился ко мне, что я – мужчина, и лишнего болтать не стану… А то, говорит, тетки наши, им только попади на язычок, в каждой комнате будут мне косточки перемывать…
Двадцать с лишним лет назад у Баруздиных родилась дочка.
Как все новорожденные, она была очаровательна, особенно в глазах своих родителей, однако врачи, осмотрев ребенка, сокрушенно покачали головами и сказали, что у девочки серьезная врожденная аномалия, и даже посоветовали родителям отказаться от нее.
– Поверьте, – сказала им заведующая отделением Марта Альбертовна, врач с огромным стажем. – Поверьте моему опыту, девочка никогда не станет нормальной, и вас ждут огромные испытания. Лучше, если вы примете это решение сейчас. Вы люди молодые, у вас будут еще дети, и вам легче будет сейчас пойти на этот шаг, чем взять на себя такую непосильную ношу и потом, через десять или пятнадцать лет, осознать, что вы больше не в состоянии ее нести…
Но жена Сергея и слышать об этом не хотела.
– Это моя дочь, – заявила она, прижав к груди крошечное тельце. – И я не могу оставить ее на попечение чужих людей! Это было бы страшным предательством… Хуже убийства… Это моя плоть и кровь, и я никому ее не отдам!
Сергей, может быть, не был так уверен в своих силах, но поддержал жену и сделал на первых порах все, чтобы помочь ей с воспитанием больного ребенка.
Ольге, конечно, пришлось оставить работу.
В те времена прожить на одну зарплату было нелегко, тем более что больной девочке требовались дорогие лекарства и хорошее полноценное питание. Тогда-то Сергей и обратился к Евгению Ивановичу, взяв с него слово, что тот ничего не расскажет сослуживцам об их семейных проблемах.
Сметанин сделал что мог – выбивал для Сергея материальную помощь, доставал для него дефицитные продукты и путевки в специальный санаторий. К каждому празднику он старался выделить Баруздиным продовольственные заказы и подарки.
Однако все это было каплей в море, и с каждым годом Баруздиным становилось все труднее и труднее.
Кроме того, со временем слова Марты Альбертовны облекались в плоть: становилось все заметнее отставание девочки в развитии, ее очевидная ненормальность. Ребенок практически не ходил, не мог самостоятельно есть, а самое главное – очень плохо развивался умственно. Девочка с трудом узнавала мать, до трех лет совсем не говорила.
Сергей уходил на работу и хотя бы там мог на какое-то время отвлечься, а Ольга одна принимала на себя основную тяжесть воспитания больного ребенка…
Она хваталась за любую соломинку, водила Леночку к врачам и бабкам-знахаркам, собирала какие-то лечебные травы, освоила все существующие виды массажа… Прочитала кучу книг на тему развития умственно и физически отсталых детей, изучила все методики занятий с ними.
Врачи только качали головами – медицина в данном случае была бессильна. Правда, они признавали, что материнская любовь творит чудеса.
Леночка хоть и с трудом, но научилась ходить, годам к пяти говорила так, что ее понимала уже не только мама, самостоятельно ела и пользовалась туалетом.
Время шло, каждое крошечное достижение ребенка давалось Ольге ценой огромного нечеловеческого труда. Она полностью забросила себя и семью, думала только о своем больном ребенке, больше в ее душе никому и ничему не было места.
