— Вы будете мне тихой гаванью, — сказала она.
Пять минут поговорив — неловко, поскольку в комнате стоял гвалт, — он храбро предложил:
— Не желаете отсюда уйти? — А она сказала:
— Ни о чем больше и не мечтаю. — И они пошли в паб за рекой в Челси, Джексон обычно в такие не ходит, но все равно в тысячу раз лучше, чем у Берни.
Проболтали до закрытия, учтиво распили бутылку каберне совиньон, а потом он проводил ее до квартиры («меньше почтовой марки») в Ковент-Гардене. На последнем отрезке пути взял ее за руку («Застенчивым мальчикам достается шиш», — всплыли в голове слова его Лотарио, давным-давно умершего братца), а у двери крепко, но благопристойно поцеловал ее в щеку и был вознагражден:
— Может, встретимся опять? Например, завтра?
Он бы ни за что не сочинил женщины лучше. Жизнерадостная и милая оптимистка. Забавная, временами даже комичная, и гораздо умнее его, но, в отличие от предыдущих его женщин, не считает необходимым то и дело ему об этом напоминать. Грациозна («в юности перезанималась балетом») и сильна («теннис, то же самое»), любит детей и животных, но в чрезмерной сентиментальности не замечена. У нее есть любимая работа, которая не пожирает ее целиком. На пятнадцать лет моложе Джексона («Повезло тебе, собака», — сказал Берни потом, когда они с Джексоном «наверстывали»), сияние ее молодого воодушевления еще не погасло и, похоже, не погаснет никогда. У нее длинные русые волосы с густой челкой — она похожа на актрису или модель шестидесятых (такой женский образ Джексон и предпочитал). За ней не требовалось приглядывать, но, когда он приглядывал, она была благодарна. Она водила машину, готовила, даже шила, справлялась с простыми домашними поломками, экономила поразительно, но умела быть щедрой (чему свидетельство — «Брайтлинг», ее свадебный подарок) и знала по меньшей мере две сексуальные позиции, которые Джексон раньше не пробовал (и не подозревал об их существовании, но об этом он умолчал). Короче говоря, такой Господь и замыслил женщину.
Откуда она знает Берни?
— Знакомый знакомого знакомого, — невнятно ответила она. — Я, вообще-то, на вечеринки не хожу. В итоге вечно стою в углу и прикидываюсь торшером. Мне не даются светские беседы. Я до одиннадцати лет училась у монахинь — там рано обучаешься молчать.
Нив тоже была монастырской девочкой. В тринадцать объявила, что хочет уйти в монастырь. Их мать, хоть и была вдохновенной ирландской католичкой, пришла в ужас. Она предвкушала времена, когда замужняя Нив станет заскакивать в дом, а за нею будет семенить целый выводок внуков. Ко всеобщему облегчению, желание Нив стать невестой Христа прожило недолго. Джексону было всего шесть, но даже тогда он понимал, что монахини живут как в тюрьме, отрезанные от родных, и мысль о том, что Нив, в которой жизни через край, окажется навеки от него отрезана, была ему невыносима.
А затем, понятно, ее отрезало навеки.
Боли в голове множились, громоздились друг на друга.
Когда он снова проснулся, девочка опять сидела у постели и хлопала глазами, как совенок. Несла при этом ахинею:
— Доктор Фостер отправился в Глостер, в дороге под ливень попал.[130]
Снаружи, в большой палате, детские голоса весьма погано распевали рождественские гимны. Джексон только сейчас заметил, что в его палате для проформы повисли кричащие украшения. А он и забыл про Рождество. Может, концерт подстроила девчонка? На вид ровесница Марли, смотрит так пристально, будто ждет, что он чудо сотворит.
— Говорят, вы были солдатом, — сказала она.
— Давно.
— Медсестра сказала. Поэтому они узнали вашу группу крови.
— Ну да. — Он еще хрипел. Бледная копия себя, несовершенный клон, вроде все на месте, но работает плохо.
— У меня отец был солдатом.
Он с трудом сел, а она помогла ему с подушками.
— Да? В каком полку? — спросил он, неожиданно ступив в привычную и комфортную зону беседы.
— В Королевском шотландском.
— А вчера ты тут была? — спросил он. — В предыдущий день, — уточнил он.
Он гордился собой: он снова приспосабливается ко времени. Вчера, сегодня, завтра, так оно и идет, день за днем. Завтра, после завтра, а затем опять завтра.[131] Джулия играла в «Макбете» в Бирмингемском репертуарном — чокнутую, одуревшую от крови леди Макбет. «Опять волосами играет», — фыркала Амелия, сидя рядом с ним в зале. Джексон счел, что Джулия хороша, — ну, лучше, чем он ожидал.
— Нет, — сказала девочка. — Я вас только что отыскала.
Наверное, доброволица, как посетители в тюрьме, которые навещают тех, кого некому больше навещать. (Видимо, навещать Джексона больше некому.) Может, ее армейские прислали — гуманитарная помощь.
— Вы бы истекли кровью до смерти, — сказала она.
Ее живо интересовала его кровь. В венах его текла кровь незнакомцев — это что-нибудь значит? У него больше нет иммунитета против кори? И есть предрасположенность к чему-нибудь еще? (К тому, что в крови.) В нем теперь чужие ДНК? С этим переливанием — сплошные вопросы. А девочка, — может, она тоже была донором? Да нет, слишком молода.
— Обескровлен, — произнесла она очень старательно.
— Ну да.
— Обескровлен, — повторила она. — Сангрия — от того же латинского корня, что «кровь». Кроваво-красное вино. Винно-чермное море.[132]
— Я тебя знаю? — спросил Джексон.
Ему вдруг пришло в голову, что, может, она тоже выжила в катастрофе. У нее ужасный синяк на лбу.
— Да не то чтобы. — (Яснее не стало.) — Вы будете тост? — спросила она, разглядывая неаппетитную еду, так и оставшуюся перед Джексоном.
— Объедайся, — сказал он, подталкивая к ней поднос. — Мы раньше встречались? — не отступал он.
— В некотором роде, — сказала она, запихав тост в рот.
Головная боль, блаженно отступившая, когда он проснулся, запульсировала снова.
— Вы меня не помните, да? — спросила девочка.
— Прости, не помню. Я сейчас много чего не помню. Ты расскажешь или мне гадать? У меня сил маловато гадать.
— Вы бы и не угадали. Так и гадали бы до скончания веков. — Эта мысль ее, очевидно, порадовала. Она пожевала тост, тем самым выдержав драматическую паузу, и сказала: — Я вам жизнь спасла.
Я вам жизнь спасла. Что это значит? Он не понял.
— Как?
— Сделала искусственное дыхание, артерию прижала. Где поезд перевернулся. Под насыпью.
— Ты мне жизнь спасла, — повторил он.
— Да.
И он наконец понял.
— Ты тот человек, который спас мне жизнь.
— Да.
Она захихикала — уж больно медленно он соображает. Он разулыбался — никак не мог перестать. Как ни странно, он был благодарен, что жизнь ему спасла хихикающая девчонка, а не дородный профессионал.
— Они тоже что-то делали, — сказала она. — Но я вам сначала не дала умереть.
Она вдохнула в него жизнь — в буквальном смысле. Его дыхание — ее дыхание. И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою.[133] Тоже зубрежка из сумрачных подземелий его духовного прошлого.
Что ж ему сказать-то? Понадобилось время, но в конце концов до Джексона дошло.
— Спасибо, — сказал он. По-прежнему улыбаясь.
— А хлопья? Вы будете есть хлопья?
— Поэтому, говоря строго, вы принадлежите мне.
— А? — Ее звали Реджи. Мужским именем.
— Вы мой невольник. — Слово «невольник» привело ее в восторг. — И обретете свободу лишь через возмещение.
— Возмещение?
— Если спасете жизнь мне. — Она улыбнулась ему, и мелкие ее черты просияли. — А до того я несу за вас ответственность.
— До чего?
— До того, как вы спасете мне жизнь. У индейцев так принято. Я в книжке читала.
— Книжки существенно перехвалены, — сказал Джексон. — Тебе сколько лет?
— Больше, чем на вид. Поверьте мне.
Как это — он ей принадлежит? Может, он все-таки заложил душу — не дьяволу, а этой смешной недорослой шотландке?
Доктор Фостер просунула голову в дверь, нахмурилась и сказала:
— Не выматывай его разговорами. Еще пять минут, и все, — прибавила она, предъявив ладонь, будто им надо пересчитать пальцы, чтоб выяснить, сколько это — пять. — Поняла меня? — с нажимом спросила она.
— Ну знамо дело, — ответила девочка. А Джексону сказала: — Мне все равно пора. Снаружи меня ждет собака. Я еще приду.
Джексон понял, что ему гораздо лучше. Он спасен. Он спасен, ему подарили будущее. Его собственное.
Когда у тебя есть будущее, две медсестры могут напасть на тебя, выдернуть катетер без всякой анестезии и даже без предупреждения, а потом вытащить тебя из постели, и ты в своей хлипкой больничной рубахе с голой спиной заковыляешь по коридору, где тебя станут понукать «стараться пописать» самостоятельно. Джексон и не догадывался, что такая простая физиологическая функция может быть так болезненна и так блаженна одновременно. Мочусь — следовательно, существую.
