— Пристрелили? — Рахманов следил, как Дик исходит злобным лаем.
— Ну да. Летом. — Маркин посмотрел на Рахманова. — У нас тут бывают такие вещи. Люди ж разные.
Из-за домика вышел Голиков. Увидев Рахманова и Маркина, приказал собаке:
— Дик, молчать! Лежать! Тихо! — Пригласил: — Проходите. Ворота открыты.
— Как жизнь, Николай Иванович? — спросил Маркин. — Никто не обижает?
— Миш, кто меня обидит? Я сам кого хочешь обижу. Проходите, проходите, здесь поговорим.
На территории базы, пожав руки Рахманову и Маркину, спросил:
— По-моему, Андрей Викторович? Не ошибся?
— Не ошиблись.
— Пройдем, ну хотя бы на ту же скамейку. Вы ведь, наверняка, снова что-то хотите узнать?
— Верно, хочу. Давайте пройдем…
— Я, наверное, на бережку посижу? — сказал Маркин, когда они остановились у скамейки. — Вон там, у причала? Да, Андрей Викторович? Если что, позовете.
— Хорошо.
Маркин ушел к причалу.
Усевшись рядом с Голиковым, Рахманов спросил:
— Николай Иванович, заведующий ваш еще не вернулся?
— Заведующий? — Голиков поднял камешек, отшвырнул. — Пока нет.
— Вы ведь хорошо его знаете?
— Ну, знаю. Год все же вместе на базе. Часом, с ним не случилось ли чего? Он ведь третий месяц из отпуска не выходит?
— Признаться, я у вас хотел спросить, почему он не выходит. Не знаете?
— Откуда? Пропал, как говорится, с концами. Я уж беспокоиться начал.
— Вообще-то, вы могли бы сказать мне о пропаже Шеленкова раньше — при нашем первом разговоре.
— Раньше? — Голиков покачал головой. — Вы же в прошлый раз ни словом не заикнулись о Шеленкове. Интересовались каким-то художником. Что ж мне лезть, если меня не спрашивают?
— Так ведь пропал человек. Я бы, например, беспокоился.
— Теперь и я беспокоюсь. Тогда же, когда вы приезжали, думал обойдется.
— А что вы о нем скажете? Что это за человек?
— Шеленков-то? Человек он неплохой. Правда, молчун. Бывает, за весь день слова не вытащишь. Это есть. Но ладить с ним можно.
— Как понять: ладить?
— Ну, в душу он зря не лезет, дело свое знает. И, главное, от работы никогда не отлынивает.
— А что входит в его обязанности? Как заведующего?
— Это только так… звучит громко: заведующий. У нас же здесь, на базе, вся работа пополам. Неважно, кто ты — сторож, заведующий. Ну, что мы здесь делаем… Принимаем отдыхающих. Следим, чтобы всюду был порядок. Инвентарь бережем — причал, лодки, все остальное. Чистоту поддерживаем. Так что с Иваном Федоровичем мы всегда честно делили всю работу. Без обмана.
— Что, Шеленков прямо тут и живет? На базе?
— Да. В этом самом домике. Справа моя комната, слева его. Тут у него все: дом, работа, имущество. Вон его окно, видите?
— Вижу. Какие-нибудь родственники у него есть?
— Никого. Круглый бобыль.
— И никогда не было? Родственников?
— Ну, он мне рассказывал: была у него жена, но лет пять назад умерла.
— Где, не знаете?
— Где-то на севере. Но где точно, не знаю.
— А дети?
— Детей у них не было. Так он говорил.
— Хоть письма-то ему приходят?
— Нет. Во всяком случае, за весь этот год писем не было. Ни одного.
— Ну а знакомые? Приезжал к нему кто-нибудь? Хоть раз?
— Нет, не видел. Здесь-то уж точно все его знакомые — отдыхающие. С ними Иван Федорович и занимается.
— Здесь… А в Москве?
— В Москве… Вообще-то, он несколько раз оставался в Москве. Утром уедет, вечером следующего дня приедет. Если он у кого-то ночевал, значит, есть там знакомые.
— Вам он не говорил, у кого ночевал? Хотя бы намеком?
— Нет. Да я у него никогда и не спрашивал. Все равно бесполезно. Отмолчится.
— Ну а бывало, что он уезжал дня на три? Или, скажем, на неделю?
На лице Голикова отразилось колебание. Рахманов добавил:
— Вы что-то вспомнили?
— Тут такое дело… Иван Федорович страдает радикулитом. Ну и этой весной, в мае, у него было обострение. Он и попросил меня по-дружески отпустить его подлечиться, дней на десять.
— Подлечиться? Куда?
— Нашел он какого-то чудо-врача. В Москве.
— В Москве? В какой-то больнице?
— Не знаю. Знаю только: попасть к этому врачу практически невозможно, масса желающих. А тут представился случай. Конечно, я отпустил. В мае работы мало, еще не сезон. Ну а человек мучается.
— Имя, фамилию этого врача Шеленков не называл?
— Нет. Сказал только, что тот делал ему какой-то особый массаж и выписал мазь. Он этой мазью потом нахвалиться не мог — так помогла.
— И какого мая Шеленков уехал? К лекарю?
— Сейчас… — Голиков помолчал. — Уехал он числа седьмого — перед праздниками. Вернулся же, соответственно, через десять дней.
— Не помните, когда именно? Днем, вечером?
— Вечером. Поздно вечером, часов в одиннадцать.
Все совпадает. Седьмого мая Шеленков — Вадим Павлович вылетел в Сухуми. Позвонил Азизову из города. Восьмого встретился с Азизовым в ресторане «Тбилиси». Одиннадцатого или двенадцатого проверил кредитоспособность будущего «клиента», поговорив с Люкой. Наконец, семнадцатого, после решающего разговора с Азизовым, во время которого были уточнены детали, вернулся в Москву.
— Николай Иванович, сейчас я вам покажу несколько фотографий. Посмотрите их внимательно. Если кого-то узнаете, скажите.
— Ну, давайте.
Рахманов протянул предусмотрительно захваченные фотографии. Здесь были снимки Новлянской, Азизова, Аракеляна, Клюева, Шитикова и Чиркова.
Внимательно их просмотрев, Голиков покачал головой:
— Нет. Никого из этих людей я не видел.
— Никогда и нигде?
— Никогда и нигде. Хотя… — Взял фото Чиркова. — Это лицо вроде где-то мелькало. Но где, не помню. Случайно, он не дачник? Здешний?
— Угадали, дачник. Здешний.
— Тогда встречался. Правда, не помню где.
— А из других никого не видели?
— Никого.
— Жаль. — Рахманов спрятал фотографии. Кивнул на пса. — Собачка эта у вас давно?
— Дик что ли? — Обернувшись, Голиков посмотрел на пса, который при этом навострил уши. — Да нет. Месяца два. В августе я его взял. Из питомника.
— А до этого здесь была собака?
— Была. Тоже Дик. Ну, то вообще был не пес, а чудо. Умней человека. Все понимал.
— Какой породы? Тоже овчарка?
— Нет. Помесь лайки и южно-русской овчарки. Такой огромный был псище. Мохнатый. Одним словом, красавец. А нюх какой… Своего чувствовал за километр.
— Михаил сказал, этот ваш Дик был как-то по-особому обучен?
— Да. Чужого мог порвать, своего слушался. Ну, а отдыхающих не трогал. Стоит человеку поселиться на базе — все. Дик даже не зарычит.
— Куда же он делся?
— А-а… Лучше не спрашивайте. Пристрелили.
— Пристрелили?
— Да. Сволочи какие-то.
— Как же это случилось?
— Вот так и случилось. Без меня. Уехал я в Москву. База осталась пустая, только Дик… Вернулся через пару дней — вижу, лежит. Под проволокой. Как был на цепи, так и околел. Я посмотрел, у него два пулевых отверстия. Одно на шее, другое прямо над ухом. Так только и могли его убить, гады. Иначе он не дался бы.
— Все же за что его так? Может, пытались ограбить?
— Да нет. Я проверил, все было на месте. Ничего не тронули. Просто выродки. Увидели пса, стрельнули из мелкашки и ушли.
— И давно это случилось?
— В июле. Да, в июле.
— Какого июля, не помните?
— Сейчас… Четырнадцатого у нас получка… Четырнадцатого я и вернулся. А уехал на два дня раньше. Двенадцатого.
Интересно, подумал Рахманов. Опять начинаются попадания в десятку.
— То есть Шеленкова уже не было?
— Ну да. В том-то и дело. Иван Федорович ушел в отпуск восьмого. Если б на базе кто-то был, другое дело. Никто Дика не тронул бы.
Шеленков… Почему бы и нет… Шеленков, он же Вадим Павлович, и убийство собаки. Здесь какая-то связь. Впрочем, не какая-то, а самая прямая. После того как «операция» с трейлером была закончена, главной задачей Шеленкова — Вадима Павловича было скрыться, не оставив никаких следов. Но тогда вполне можно допустить, что Дик с его отличным нюхом мог представлять для Вадима Павловича реальную опасность. Ведь собака, обладающая идеальным обонянием, может опознать по запаху любую вещь, принадлежащую знакомому ей человеку. Причем в данном случае не имеет значения, кому будет принадлежать эта вещь — Шеленкову или Вадиму Павловичу, поскольку это одно и то же лицо. Или, допустим, собака вроде Дика может, сама того не желая, привести к тайнику. Если не привести, то помочь его обнаружить. Да мало ли что еще… Так что уничтожение Дика могло стать для Шеленкова — Вадима Павловича жизненно важной задачей. Подумав об этом, Рахманов спросил:
— Николай Иванович, нет ли у вас каких-то примет, улик. Или, скажем, просто подозрений, что собаку пристрелил Шеленков?
