«Черти, — подумал капитан, — полосатые… В фольклор уже занесли».
Ты помнишь тот Ванинский порт
И борт парохода угрюмый…
Как шли мы по трапу на борт
В холодные мрачные трюмы.
Под эту мелодию танцевать никто не решался. Зал притих и молча слушал неведомо кем придуманную песню.
На сто километров тайга,
Где водятся дикие звери…
Машины не ходят сюда,
Идут, спотыкаясь, олени.
Волкову захотелось вдруг, чтоб никого не было рядом, он обозлился на Мокичева, тоже, уважил… Не то чтобы песня расстроила его, но, как говорят, не в жилу попал Васька…
Я знаю, меня ты не ждешь
И писем моих не читаешь…
«Что же мне делать? — подумал капитан. — Говорят, за любовь надо сражаться. Надо. Это так… А кто определит, где начинается и когда кончается любовь?»
Он повернулся к стене, с которой длинноволосая девушка протягивала ему ладони, полные янтаря.
«Зачем ты женился на Галке? — спросил он себя. — Ты ведь знаешь, что женщину нужно любить, забывая обо всем, или не любить вовсе… А можешь ли ты сказать, что Галка была для тебя дороже всего на свете? Да, в море ты думал о ней, торопился вернуться в порт. Но едва кончался срок пребывания на берегу, ты отдавал швартовы и опять уходил в море… Вот ты остался с ним, с морем. Забудь о Галке. Это не твоя Пенелопа, Волков…»
— Пора идти, — сказал капитан. — Пойду расплачусь…
— Уже уплачено, — сказал Решевский.
— А кто тебя об этом просил?
Он произнес эту фразу с нескрываемой злостью, даже голос сорвался.
— Игорь, — сказала Галка, — не надо… Прошу тебя.
Весь вечер Волков старался незаметно заглянуть ей в глаза, словно надеялся прочитать там важное для него, но так и не смог ничего прочитать.
На выходе из ресторана капитана перехватил Мокичев. Прощаясь, крикнул: «В нашу контору приходи в понедельник… А впрочем, завтра увидимся, старик!» — и помчался догонять свою компанию.
— Пойдем пешком, — предложила Галка.
— Можно, — сказал Игорь Волков, а Станислав Решевский промолчал.
Они свернули направо и пошли по улице Комсомольской, той самой, где встретились днем.
Было около полуночи. На соседней улице залязгал вдруг трамвай, потом все стихло, и только шорох шагов нарушал тишину да цветущие липы стояли на их пути.
Все трое молчали, но каждый из них вел мысленный разговор с двумя другими и с самим собой, странный разговор, потому что из троих собеседников лишь один был воплощен во крови и плоти, а остальных он смоделировал сам.
В тишине, нарушаемой лишь редкими звуками ночного города, шел бурный спор о жизни, и самым удивительным было то, что никто не мог победить в этом споре, и все стороны были правы.
Улица была длинной, и люди шли по ней, продолжая молчаливый разговор друг с другом.
«Мне кажется, — подумал Решевский, — надвигается нечто не известное… Так оно, наверное, и должно быть?»
Он ощутил, как Галкина рука скользнула к его локтю, осторожно прижал ее руку, посмотрел налево и увидел, что Волкова она тоже взяла под локоть.
«Их двое, а я одна, — подумала женщина. — Какие чувства я должна испытывать сейчас? Угрызения совести по отношению к первому, неловкость, смущение, страх перед обоими… Кто из них ближе для меня?..»
Она хотела освободить руки, которые лежали на запястьях идущих с нею рядом мужчин, только не решилась сделать это.
«Нужно ли мне думать о них вообще? — спросил себя капитан. — Ведь жизнь моя начинается снова…»
На несколько километров тянулась улица, любимая улица Волкова, и, подумав об этом, он уточнил: любимая в прошлом.
«Но улица не виновата, — решил он, — пусть остается в памяти такой, как помнил о ней там…»
Теперь на улице лежала ночь, и улица приобрела иное обличье. Она стала у́же, посуровела и словно насторожилась. Особняки угадывались в густой темноте размытыми пятнами, и лишь фонарь над номером дома напряженно и зорко всматривался в прохожих.
Они поравнялись с тем домом, что выстроили на пустыре в отсутствие капитана. Здание поднялось выше старожилов и, словно корпус плавбазы среди траулеров, стояло у улицы-причала с рядами погашенных и освещенных окон-иллюминаторов.
Волков увидел, как возник во мраке зеленый огонек, рванулся с тротуара на мостовую, поднял руки над головой, закрывая дорогу мчавшемуся такси.
— Быстро! — крикнул капитан и распахнул дверцу Решевскому и Галке.
— Спасибо, Игорь, — сказала Галка и хотела произнести какие-то слова, но капитан, буркнув: «Пока», захлопнул дверцу.
«Волга» плавно взяла с места, и капитан остался один. Он смотрел вслед машине. Вот зажглись на повороте красные огни, донесся звук набиравшего обороты двигателя, послышался смех во дворе, и в доме, выстроенном в отсутствие капитана, погасло еще несколько окон.
«Домой, — подумал капитан. — Надо домой…»
Капитан даже не сообразил при этом, что дома, собственно, у него нет, ему предстоит еще долго обзаводиться им… Когда-нибудь капитан поймет, какой замечательный смысл заложен в понятии «дом». Сейчас ему лишь тридцать два года. Капитан Волков многое успел повидать, пережить и перечувствовать, он все еще полон сил, и жизнь у капитана впереди. Пока он ощущает себя дома и в купе поезда, и в комнате Межрейсовой гостиницы для моряков.
Он и пойдет сейчас туда, а завтра или через месяц получит новый корабль и уйдет на нем в море, туда проложена его дорога, там ему начинать новую жизнь, начинать ее по другому счету, который выставила ему судьба. А на берегу останутся эти двое. Они пришли друг к другу через него и пусть будут счастливы. Капитан Волков не желает им зла…
На проспекте Мира, на повороте у гостиницы «Москва», его обогнал трамвай.
Трамвай продвинулся вперед и вдруг остановился. Капитан, не раздумывая, подбежал к задней площадке, встал на подножку. Трамвай дернулся и покатил по сонному городу.
Вагон был пуст. Капитан сунул руку в карман и услышал женский голос:
— Одного провезу и бесплатно. До рыбного порта, поди?
Капитан заулыбался и, пошатываясь меж сидений — пустой трамвай качало, — прошел к застекленной двери вожатой.
— Спасибо, — сказал капитан.
— С приходом тебя, что ли? — спросила женщина, почти не видимая в затемненной кабине.
— Да вроде того, — откликнулся капитан, продолжая стоять у лобового окна бегущего в ночь трамвая.
— И гуляешь, значит, — уточнила она.
— Гуляю…
— Мой тоже скоро придет. Дал радиограмму, что снялись с промысла. Он в Африке где-то, мудреное место, язык сломаешь, в общем, «бей» какой-то…
— Уолфиш-Бей? — спросил капитан.
— Во-во, этот самый Бей. Жду скоро. А вот и попутчики тебе…
Она затормозила на площади, и вагон принял рыбаков, молодых ребят с девчонками. Стало шумно, и капитан отошел от кабины вожатой и сел неподалеку, под надписью: «Для пассажиров с детьми и инвалидов».
Наконец трамвай добежал до порта, развернулся у проходной и встал.
— До свиданья, — сказал Волков женщине. — Скоро и твой придет…
— Уж наверно, — сказала она, и капитан побрел прочь.
Волков не знал, зачем заехал сюда последним трамваем, просто его неудержимо потянуло в порт. А ведь здесь стоят корабли других капитанов…
Волков не пошел в проходную, свернул направо и двинул к набережной реки, где снаряжали в рейсы СРТ и где не было никаких заборов.
Поздней ночью уходил на промысел траулер «Моздок». Капитан знал, что судно с названием города, приютившего его с матерью и сестренкой когда-то, приписано к Калининграду, но видел его впервые. Волков обогнул стороной тот кусок причала, где стояло судно и суетились у борта люди, слышались голоса, подходили грузовики, скрипели сходни, метались человеческие тени… Он остановился неподалеку и смотрел, как хлопочут люди, собирая себя в большую дорогу.
Капитан никогда раньше не наблюдал отход со стороны. Конечно, и ему приходилось провожать в море друзей, но сидел он обычно в каюте. А тут видел все целиком, жадно впитывая в себя полузабытые ощущения, тот особый настрой, когда ты еще на берегу, только внутренне уже простился с ним и с нетерпением ждешь, когда можно будет отдать швартовы.
Наконец он увидел, как сошли с борта «зеленые фуражки», матросы разошлись по местам и на мостике возник капитан. На берегу стояли несколько женщин — рыбацкие жены пришли проститься, и глубокая ночь не была им помехой.
Послышалась команда: «Отдать носовой!» Траулер стоял носом против течения, и Волков понял, что его коллега хочет с помощью реки отбить корпус от причала, разворачиваясь на кормовых швартовых, а уже потом врубить ход, отдав все концы…
