Ее глаза были прямо напротив его глаз. Она внимательно смотрела на него.
— Хм… — произнесла она.
Он по-своему истолковал этот ответ.
— Ты тоже мне не веришь! — с горечью произнес он и отстранился от нее. — Ты думаешь, что это я… убил Амели, как тогда Лауру и Штефани!
— Да нет, ничего я такого не думаю! Зачем тебе было ее убивать? Она же хотела тебе помочь!
— Вот именно. Я тоже этого не понимаю. — Он встал, прислонился к холодильнику и провел рукой по волосам. — Но то, что я не помню, где я был и что делал с половины десятого вечера в субботу до четырех часов дня в воскресенье, — это факт. В принципе я мог это сделать, и менты того же мнения. Тем более что Амели раз десять пыталась дозвониться до меня. А отец говорит, что меня привезла домой Даниэла Лаутербах, в полвторого ночи. Она нашла меня вусмерть пьяным на автобусной остановке у церкви.
— Блин!.. — произнесла Надя и села.
— Не то слово! — Тобиас немного расслабился, взял лежавшую на столе пачку сигарет, закурил. — Менты сказали, чтобы я никуда не уезжал.
— Это еще почему?
— Да потому что я под подозрением.
— Но… они же не могут… — начала Надя.
— Могут! Еще как могут, — перебил ее Тобиас. — Они уже однажды смогли. И это стоило мне десяти лет жизни.
Он затянулся, глядя мимо Нади куда-то в туманную, серую мглу. Запоздавшее короткое бабье лето миновало, и ноябрь показал свое истинное лицо. Густой дождь, лившийся из низких черных туч, барабанил по огромным стеклам окон. Мост Фриденсбрюкке почти скрылся в этой мгле, виден был только его размытый силуэт.
— Это, скорее всего, сделал тот, кто знает правду… — произнес Тобиас и взялся за свою чашку.
— Ты о чем? — спросила Надя, глядя на него сбоку.
Тобиас поднял голову. Его злило, что она так спокойна и невозмутима.
— Об Амели, — ответил он и успел заметить, как дернулись ее брови. — Я уверен, что она раскопала какую-то тайну. Насколько я понял, Тис дал ей какую-то картину или несколько картин, но что на них нарисовано, она не успела мне сказать. И похоже, она стала для кого-то опасна…
* * *
Высокие ворота с позолоченной решеткой перед усадьбой семьи Терлинден были закрыты и не отворились даже после нескольких звонков. Только маленькая видеокамера с красным мигающим глазком следила за каждым движением Пии. В конце концов та повернулась и пожала плечами, давая понять шефу, который остался в машине, что ее усилия не увенчались успехом. До этого они тщетно пытались поговорить с Клаудиусом Терлинденом в его офисе, но секретарша сказала, что он уехал по какому-то срочному личному делу.
— Поехали к Сарториусу. — Боденштайн включил зажигание и сдал назад, чтобы развернуться. — Терлинден от нас не убежит.
Они проехали мимо задних ворот участка Сарториусов, который заполонили полицейские. Ордер на обыск был получен без всяких проблем. Катрин Фахингер позвонила Пии вчера вечером, чтобы сообщить об этом. Но главным мотивом ее позднего звонка было желание поделиться результатами вчерашнего визита сотрудников службы внутренней безопасности. С прежней «неприкосновенностью» Бенке и в самом деле было покончено. Не помогла даже попытка Боденштайна вмешаться. За работу по совместительству без разрешения начальства ему грозило служебное расследование, выговор с занесением в личное дело и, скорее всего, даже понижение в звании. Кроме того, фрау Энгель четко и ясно сказала ему, что, если он позволит себе какие бы то ни было выпады по отношению к Катрин Фахингер и тем более угрозы в ее адрес, она потребует его немедленного увольнения из полиции. Сама Пия, пожалуй, никогда бы не решилась официально пожаловаться на него. Что это было — малодушие или просто терпимость к слабостям товарища по работе? Она не могла не признаться себе, что восхищается смелостью молодой коллега, не побоявшейся заявить на Бенке в службу внутренней безопасности. Они ее явно недооценили.
Обычно пустая автостоянка перед «Золотым петухом» тоже была забита полицейскими машинами. На тротуаре напротив, несмотря на дождь, собрались любопытные — с полдюжины пожилых женщин и мужчин, у которых не нашлось более важного занятия. Пия и Боденштайн вышли из машины. В этот момент Хартмут Сарториус как раз тщетно пытался стереть щеткой со стены своего бывшего трактира новую надпись: «Внимание! Здесь живет убийца!»
— Мылом вы это не смоете, — обратился к нему Боденштайн.
Сарториус повернулся. В глазах у него блестели слезы. В своем мокром рабочем халате, с мокрыми волосами, он был воплощением отчаяния.
— Когда же они оставят нас в покое? — произнес он с горечью. — Раньше мы были добрыми соседями. Наши дети вместе играли. А теперь у них не осталось к нам ничего, кроме ненависти!
— Пройдемте в дом, — предложила Пия. — Мы вам пришлем кого-нибудь, чтобы стереть это.
Сарториус бросил щетку в ведро.
— Ваши люди уже перевернули весь дом и перерыли весь участок! — с упреком сказал он. — Вся деревня только об этом и говорит. Что вам нужно от моего сына?
— Он дома?
— Нет. — Он поднял плечи. — Я не знаю, куда он поехал. Я уже вообще ничего не знаю…
Его взгляд устремился куда-то мимо Пии и Боденштайна. И вдруг совершенно неожиданно, в ярости, которой они никак от него не ожидали, он схватил ведро и помчался через стоянку, словно его подменили, словно он на их глазах опять превратился в прежнего Сарториуса.
— Проваливайте отсюда, скоты! — заорал он и швырнул ведро с горячим мыльным раствором через улицу в стоявших на тротуаре зевак. — Пошли в жопу! Оставьте нас в покое!
Его голос сорвался, он уже готов был броситься на своих врагов, но Боденштайн вовремя успел схватить его за руку. Его прилив энергии кончился так же быстро, как и начался. В крепких руках Боденштайна он обмяк, как лопнувший надувной шар.
— Извините… — произнес он тихо. По его лицу скользнула слабая улыбка. — Но мне давно уже надо было это сделать.
* * *
Поскольку в доме шел обыск и работали эксперты-криминалисты, Хартмут Сарториус открыл заднюю дверь в бывший трактир и провел Пию и Боденштайна в большой, обставленный в деревенском стиле зал, в котором все выглядело так, как будто трактир просто закрыли на обеденный перерыв. Перевернутые стулья стояли на столах, на полу не было ни пылинки, рядом с кассой аккуратной стопкой лежали меню в папках из искусственной кожи. Стойка и пивные краны были надраены до зеркального блеска, высокие табуреты выстроились ровной шеренгой. Пия осмотрелась вокруг и поежилась. Здесь как будто остановилось время.
— Я здесь бываю каждый день, — сказал Сарториус. — Этот трактир держали еще мои дед с бабкой. У меня просто руки не поднимаются вышвырнуть все это.
Он снял стулья с круглого стола поблизости от стойки и жестом предложил Пии и Боденштайну садиться.
— Не хотите чего-нибудь выпить? Может, кофе?
— Спасибо, это было бы очень кстати, — улыбнулся Боденштайн.
Сарториус захлопотал за стойкой, вынул из буфета чашки, насыпал кофейных зерен в кофемолку — привычные, тысячу раз выполненные движения, в которых он находил успокоение и черпал надежду. При этом он оживленно рассказывал о старых добрых временах, когда он сам был и за мясника и за повара и делал собственное яблочное вино.
— Люди приезжали даже из Франкфурта, — не без гордости говорил он. — Только чтобы отведать нашего сидра. А кого тут только не было! Наверху, в банкетном зале, каждую неделю что-нибудь отмечали. Раньше, при моих родителях, здесь бывали и кино, и боксерские поединки, и черт в ступе. Тогда у людей не было машин, и они не ездили на обед или на ужин за тридевять земель.
Боденштайн и Пия молча переглянулись. Здесь, в своих старых владениях, Хартмут Сарториус преобразился и снова почувствовал себя хозяином, для которого все были желанными гостями и которого удручала враждебная мазня на стенах его заведения, он больше не был забитым, униженным стариком, в которого его превратили обстоятельства. Пия только теперь поняла истинные масштабы его потерь, и у нее сжалось сердце от жалости. В самом начале она хотела спросить его, почему после всего, что случилось, он не уехал из Альтенхайна, но теперь этот вопрос отпал сам собой: Хартмут Сарториус так же глубоко пустил корни в землю этой деревни, в которой жили его деды и прадеды, как каштан у него во дворе.
— Вы навели такой порядок во дворе, — осторожно начал Боденштайн. — Это же огромная работа!
— Это не я, это все Тобиас. Он хочет, чтобы я продал дом и участок, — ответил Сарториус. — Он, конечно, прав, здесь нам уже никогда не будет удачи. Но проблема в том, что участок мне уже не принадлежит.
— А кому же?
— Нам пришлось взять большой кредит, чтобы оплачивать адвоката Тобиаса, — охотно принялся рассказывать Сарториус. — Это оказалось нам не по силам, тем более что мы и так уже влезли в долги — новая кухня в трактире, трактор, ну и разное другое. Три года я еще кое-как выплачивал долги, но потом… Народ перестал к нам ходить, мне пришлось закрыть трактир. Если бы не Клаудиус Терлинден, мы бы в один прекрасный день очутились на улице…
