– Алену?
– Алена? Какая Алена? – Она глянула снизу вверх с удивлением и даже, как показалось, некоторой злостью, словно ждала совсем иного имени. – Ах, Алена... да, Мишка что-то такое упоминал. Твоя девушка, так?
– Нет.
– Тогда зачем искать? Если не девушка?
Ревнует? Смешно. Детская любовь и взрослая ревность несовместимые вещи.
– Миша говорил, что у нее неприятности... маньяк охотится, верно? Это очень грустно. Статистика утверждает, что удается раскрыть лишь малую часть преступлений, совершенных безумцами. А тут и преступления... скользкие. Даже если поймать выйдет, то вину не докажешь.
Она дернула замок вверх, и собачка с визгом скользнула по молнии, добираясь до Владова подбородка.
...ай! Прищемила! Больно же! Чего смеется? Разве смешно, когда больно.
Владик трет подбородок варежкой, но становится только хуже. Варежка колючая, и на белой шерсти капельки крови проступают. От обиды он готов зареветь, но та, которая стоит рядом, корчит рожу:
– Плакса-вакса-гуталин!
Он хмурится и держится изо всех сил. Он сражается и с собой, и с жарой. В кофте и куртке он преет, как каша в печи, и спина начинает свербеть. И руки чесаться. Выйти бы, но одному нельзя – мама заругает, а Машка не спешит. Медленно натягивает сапожки, долго мнет куртку, прежде чем натянуть. Застывает у зеркала.
– Ну пойдем же! – не выдерживает Владик, дергая ее за руку. – Пойдем!
Она оборачивается. Черные глаза как провалы, изломанные брови и капля крови на губе. Из скрюченной руки выпадает карта...
– Эй, Влад, ты чего? – Василиса хлопнула по щеке, не сильно, но обидно. – Совсем уплыл, да? Но это не страшно, это даже хорошо...
– Вась, – голос чужой, и Влад сам его пугается. – Вася, а ты ведь знала... знала мою сестру? Что с ней случилось? Расскажи. Пожалуйста.
– Умерла. Ты ее убил. Разве не помнишь?
Ненавижу! Убийца! Сволочь! Господи, кого я родила... это же тварь, ублюдок... выкормыш! В тюрьму его надо... в детский дом! Расстрелять!
Владик в комнате. Сидит под столом, заткнув пальцами уши. Но мамин голос все равно пробирается в голову. Как будто маленькие рыжие муравьи, которые поселились на кухне, тащат слова по невидимым дорожкам. От уха к уху, цепочкой в пустой голове.
И голова кружится-кружится. Скорей бы совсем закружилась и оторвалась, тогда бы он, Владик, тоже умер. Мертвым хорошо. Мертвых никто не обидит.
Голос за стеной стихает, а в коридоре скрипит. Шаг-шаг-шаг. Стон старой паркетины у двери. И щелкает замок, ключ принимая. Поперек порога ложится тень, и кто-то зовет:
– Влад, выходи.
Пальцы застряли в ушах – не вынуть. А руки-ноги закаменели. И вообще больше нету Владика. Совсем-совсем нету, как и Машки. Еще бы дышать перестать.
Тень приближается, заглядывает под стол и предлагает:
– Выходи, покушаем. Проголодался? Конечно... извини, что так долго.
Теплые руки хватают и вытаскивают из укрытия. Прижимают к пахнущему аптечкой животу. Круглая бляшка ремня впивается в щеку, но Владику хорошо. Он может плакать.
– Ничего, маленький, мы справимся. Мы с тобой обязательно справимся... и не слушай маму. Мама болеет. Она не понимает, что говорит. Ты никого не убивал.
– Я никого не убивал, – повторяет Влад, и Василиса заходится в новом приступе смеха. Она запрокидывает голову, и цепочка на шее ползет вверх. Ровно настолько, чтобы в темном разрезе рубашки показался знакомый медальон с каплями стеклянных слез.
– Откуда... откуда у тебя это?
Влад тянет руку, но Василиса ускользает от прикосновения. А потом достает пистолет и приказывает:
– Садись.
Вопрос 12: Если все эти признания он отвергает, то что же тогда он считает признанием, ибо все выше перечисленные виды признаний принимали всерьез, и многие через то пострадали, и что же тогда такое для него признание?
Ответ: Да, есть такое признание, которое в его глазах имеет достаточно ценности, чтобы на его основании повесить ведьму. Вкратце оно таково: когда ведьму обыщут и найдут на ее теле противоестественный сосок, заберут ее из дома – с той только целью, чтобы оградить от прежних контактов, – и, неустанно наставляя ее, дадут ей почувствовать весь ужас совершенного ею греха и тяжесть грозящего ей приговора, так что она отчается, познав злобу и тонкий обман дьявола. И вот когда она раскается, опечаленная тем, что так долго союзничала с дьяволом и нарушала священные заповеди Господни, и желание открыться охватит ее, так что она без всяких описанных выше жестокостей или наводящих вопросов, по доброй воле признается, когда и при каких обстоятельствах дьявол явился к ней впервые, и что именно – невежество, гордыня, гнев или зложелательство – владело ею в тот момент, и о чем они говорили, как дьявол выглядел, какой у него был голос, каких помощников и в каком количестве он ей послал, где и против кого она пользовалась их помощью (причем свидетели не должны слышать ее признания), а затем, если показания свидетелей совпадут с ее словами и преступления, таким образом, будут доказаны, такого свидетельства достаточно для ее осуждения, как бы она потом ни отказывалась.
Девица Уильямс пришла сама. Ночью, как и положено маленьким ведьмам. Дребезжание стекла, в которое падали камушки, тихий смешок и белый силуэт в глубине двора.
Абигайль поманила за собой. Конечно, идти за ней не следовало, тем паче что больше всего Джо хотелось добраться до цыплячьей шеи, сжать покрепче, чтобы хрустнули косточки, и держать, пока из блеклых глаз мерзавки не вытекут последние капли жизни.
Вместо этого он вышел во двор и послушно, словно и вправду зачарованный, двинулся за девчонкой. Она шла по улице, пританцовывая и кружась. И рукава-крылья широкого ее одеяния разрезали темноту. На повороте, за домом кривоглазого Джима, она остановилась, указал куда-то во двор и исчезла.
Джо перекрестился.
В дворике, между колес и ящиков, на пустой бочке сидела подружка Абигайль – Элизабет Пэррис. Девица была в ночной рубашке и высоких шнурованных ботинках. Она пересыпала из руки в руку разноцветные камушки и мурлыкала под нос песенку.
– Привет, – сказала Элизабет, отвлекаясь от занятия. Высыпала камни на подол, поворошила пальцем и вытянула один, карминно-красный. – Смотри, что у меня есть.
Звук ее голоса снял наваждение. Джо бросился, попытавшись схватить Абигайль за руку, но та увернулась.
– Не нужно так делать, – попросила Элизабет, выступая из тени.
– Не нужно! Иначе я буду бояться! Да-да!
– Истинная правда, Аби у нас очень пугливая.
Из-за спины раздался смех.
– На самом деле, Аби, его не нужно бояться. Он просто хочет узнать, зачем мы все это делаем. И сейчас вот думает, проще ли спросить нас или убить.
– Убить?! – возмутилась Уильямс, выглядывая из-за бочки. – Нас нельзя убивать! Это неправильно!
Они обе захохотали, захлопали в ладоши. Девица Уильямс вдруг оказалась сзади и тронула Джо за локоть.
– Но мы ведь ему расскажем, правда?
– Правда, Элизабет. Мы за этим и пришли. Мы с самого начала хотели ему все рассказать. Но он... он же не согласился бы поиграть с нами? И сейчас сердится. А я не хочу, чтобы он на нас сердился. Я хочу, чтобы он нам помог.
Джо крутанулся, выбросив руку, но Абигайль оказалась быстрее. Отпрянула, погрозив пальцем, и снова спряталась за спину. Она была быстра, как змея, и столь же опасна.
Джо выхватил револьвер и, только направив на нее – бледная тварь с пустыми глазами, – заметил, что на самом деле руки пусты. Ему лишь казалось, что он взял оружие с собой.
– Вот видишь, Элизабет, до чего нетерпелив, – Абигайль тронула тень, в которую превратились револьверы. – Бетти будет с ним сложно...
– Бетти скоро умрет, – с трудом выдавил Джо. Теперь ему хотелось лишь бежать. Из закутка между домами, из города, где явно поселился нечистый, из страны... – Из-за тебя.
– Неправда, – возразила Уильямс, подходя на шаг ближе. – Я тут совершенно ни при чем. Разве я виновата в том, что ты... что они все здесь такие пугливые?
– Ты ведьма.
Ответа не последовало. Но теперь Элизабет стояла рядом. Маленькая, чуть выше пояса, голову задирает, силясь разглядеть выражение лица Джо. И собственное, бледное, искажается. А кожа на шее натянулась, став почти прозрачной. Пальцем ткни, и прорвешь. А если ударить... Действительно, какого он с ними разговаривает?
Отправить к дьяволу, пусть сам разбирается, что с ними делать.
– Вот видишь, сейчас ты тоже нас боишься, – влажная ладонь коснулась щеки, и отстраниться Джо не смог. – Ты никогда не задумывался, почему люди боятся ведьм? Конечно, нет. Такие, как ты, редко думают. И вообще все-все-все редко думают.
