После сигналов в трубке, раздается щелчок и насыщенный мужской голос интересуется:
— Кто там?
— Сто грамм, — находчиво отвечаю я.
— Сто грамм, — уточняет мой собеседник, — чего?
Я смеюсь: а что душа желает, товарищ «охотник»: виски, коньяк, водка, мартини и так далее? Разумеется, незнакомец проявляет интерес к моей персоне: что за добрый чудодей возник к ночи из ниоткуда? Я называю имя и армейское подразделение, выпестовавшее бойца.
— «Салют-10»? — переспрашивает. — Есть такая контора по ритуальным услугам. И какие проблемы?
— Без бутылки не разобраться, — говорю я.
— Можно и с ней, — соглашается «охотник» и предлагает встретиться в ресторанчике «Дуплет».
— «Дуплет»? — не верю я. — Есть такой?
— У нас все есть, Дима, — смеется мой собеседник. — Местечко хорошее. Там Вилли наш Токарев поет. Люблю я его, таракана усатого, слушать под водочку и селедочку.
Я понял, что вечер меня ожидает развеселый, с песнями и, быть может, танцами. А что делать? Главные составляющие дара диверсанта какие, кроме супервыносливости, суперактивности и способности мгновенно принимать решение? Правильно — бронебойный желудок, могущий перерабатывать не только старого горного козла, но и благовонную пищу богов под айлюли усатых шансонеток.
Через час я уже находился на северной окраине города на месте. Вырвав спортивную сумку из авто, отправился на следующий праздник жизни.
Ресторанчик «Дуплет» встречал гостей весомым охотничьим вещдоком: туша огромного оленя, набитая войлоком, стояла по центру зала, как символ безоговорочной победы человека над дикой природой. На маленькой эстраде мучила фаллос микрофона старенькая шансонетка с крашенными в резкий зеленый цвет волосами. Голос её был хрипловат, но не без душевного изящества.
«Охотника на людей» я нашел без труда. Узнаешь меня, Дима, по общему выражению лица, посмеялся он, когда мы договаривались о встрече, лубянистое оно у меня. Я не понял: какое? Человека с Лубянки, снизошел до объяснения. И я, заметив за угловым столиком коренасто-спортивную, лет сорока, мужланистую личность, подошел к ней.
— Александр, — приподнявшись, пожимает руку, — Стахов, менхантер, указывает на деревянный резной стул. — Присаживайся, Дима, будь, как дома, — ведет так, будто мы давно знакомы. — Сейчас закажем дичь. — И кивает на мой спортивный баул. — Надеюсь, не бомбы?
— Гранаты, — отвечаю. — И автоматы.
— Правильно, все свое ношу с собою, — усмехается. — Вижу, передо мной настоящий менхантер.
— Менхантер? — переспрашиваю.
— Перевод с английского: охотник на людей, — смотрит внимательно, словно проверяя меня на благонадежность. — Работаю на частной основе, поскольку из Конторы, — сделал паузу, — ушел. Не люблю, — проговорил с нажимом, — когда предают.
— Этого никто не любит, — не был оригинален я.
— Тогда выпьем за дружбу, — открыл графинчик с водкой.
Мы тяпнули первую, потом вторую и закусили куропатками в собственном соку. Я чувствовал, как обретаю покой и уверенность. Присутствие старшего боевого товарища влияло благотворно. Из его реплик, пауз и многозначительных взглядов профессия «менхантер» приобретала романтический ореол, правда, не без серьезного денежного обеспечения.
— Детишек кормить надо, — объяснил Александр. — У меня их двое. Невеста-дочь в Штатах, сын-младенец в Канаде, а я тут… на родных просторах, как ковбой в прериях.
— Дети — это святое, — не был оригинальным я.
— Своих-то нет?
— Пока нет.
— Будут, — уверенно проговорил менхантер и уточнил: — Если не отстрелят народнохозяйственный комплекс.
Мы посмеялись и подняли новый тост за наш боевой и половой потенциал. Я признался, что хотел ударно трудиться на рынке порока в качестве «жиголо». Уяснив в чем суть профессии, Александр захохотал в голос от радости, что познакомился с таким оригинальным индивидуумом.
— То есть трахать баб, — смеялся, — и ещё бабки получать?
— Вроде того.
— А что? У нас все работы в почете.
— Там своя, так сказать, специфика.
— Специфика понятна: действуешь, как горняк в забое с отбойным молотком. Тра-та-та-та — за д`обычью счастья!
Я согласился, но уточнил, что события складываются так, что перспективный горняк в моем лице действительно может потерять свой отбойный молоток. И без частностей излагаю проблему, возникшую передо мной проблему тайны гибели любимых моих людей и скандальной журналистки.
— Ясно, что дело темное, — мрачнеет лицом Александр Стахов. — Вот в каком кишмишном говне ковыряемся, брат. — И предлагает. — Если надо, помогу делом.
— Лучше словом, — смеюсь я.
Узнав, кто именно нужен для решения моих местных проблем, менхантер неожиданно рукоплещет:
— Вилли, давай, чисто, конкретно!
На эстраду с кабацким прискоком вымахивает потертый гражданин с хитроватым лицом одессита, которого не проведешь на мякине. Его черные волосы в бриллиантине, усы топорщатся в стороны, пестрая бабочка на вые летит, театральный костюмчик переливается фиолетовыми искорками, голос с характерным акцентом эмигранта:
— Дорогие друзья! Я рад через двадцать лет возвернуться на родину — в Россию! Все изменилось, но не изменились мы — мы вечные! Мы счастливые! Мы — это мы!.. — И захрипела фонограмма веселенькой песенки об эмигранте в городе Нью-Йорке: «Небоскребы-небоскребы, а я маленький такой! То мне страшно, то мне грустно, то теряю свой покой!».
Я понял, что надо расслабиться и получать удовольствие. Учись у старшего товарища, сержант. Думаю, у «охотника на людей» дистанция между состоянием покоя и взрывом бешеной энергии минимальна. Кажется, он полностью поглощен эстрадным номером любимца публики, да, думаю, это не совсем так. И не ошибаюсь. После выступления популярного шонсона мы возвращаемся к проблеме.
— Дима, это дело пахнет фекалиями, — предупреждает менхантер. — И фекалии эти принадлежат неприкасаемым. — Погрозил пальцем. — Ты понял о ком речь?
— Догадываюсь.
— Молодец, — смеется. — Умный пацан.
— И что?
— Ничего. Неприкасаемые, как и дети, это святое.
Я пожимаю плечами: иногда и любимых чадов наказывать надо ремешком, чтобы умнели с большим энтузиазмом. Мой собеседник вздыхает: есть резон в моих словах, да ждут меня не детские забавы.
— Я предупредил, — говорит Александр и на салфетки царапает адрес. Вот тут наша Шокиня трубит. Со своим любовничком — некто Волошко Ильей Станиславовичем. Ничего это Ф.И.О. не говорит?
— Ничего не говорит — мне.
— Счастливый ты, Дима, — смеется менхантер и объясняет, что данный сучий молодняк есть сын очень уважаемого человека в светском обществе, который близко завивается у тела Царя-свет-батюшки. — На дружеской ноге с Танечкой, Валечкой, Ромочкой, Боречкой и прочими абрамовичами.
— И что? — не понимаю.
— А это опасно для жизни. Как говорится, не наезжай на сына — папа убьет.
— У меня есть калошки резиновые, — говорю я.
— Калошками против Волошко, — задумывается Александр. — А почему бы и нет? И они, небожители, под Богом ходят.
Запомнив адрес на Тверской, растираю салфеточку до ничтожной ветхости и задаю вопрос о том, почему «охотник на людей» не торопится сообщить о местонахождение блудного сына страдающему отцу.
— А куда торопится, — пожимает плечами Александр. — Папа щелкнул десять кусков зелени. Их же надо отработать, брат? Вот я и работаю, наполнил рюмки водкой из графинчика. — Я Вольдемарчика за сутки сыскал. Ребята конторские, конечно, помогли. Теперь товар вылеживается. Ты, кстати, его не повреди, — попросил. — Если очень надо, по морде дай, а так… поднял рюмку. — Убогих мочить мы не будем, Дима, так, — чокнулся своей рюмкой о мою, — даже в сортире. Ну за нас!
И мы выпили на посошок. На эстраду вновь искрящимся бесом прыгнул эмигрант, неведомо зачем возвернувшийся из заграничного парадиза, и с помощью фонограммы запел песенку: «Люська, что ж ты, сука, на простынках белых ночью мне клялася в искренней любви…»
Я понял, что мне пора отдуплетиться из этого славного местечка. Что и делаю: вытаскиваю из-под столика спортивную сумку и раскланиваюсь с мужественно-сентиментальным охотником на крупного рогатого скота, обитающего в загоне кремлевского пастбища. Мы договариваемся, что в случае крайней необходимости, я его потревожу.
— Готов даже задарма гидре мозг расквасить, — сказал менхантер. — Но помни против нас… гидра. Срубил голову, тут же прорастает другая. Без заклинаний не обойтись. — Неожиданно поинтересовался с хмельным подозрением: — Крещенный?
— Крещенный.
— Тогда с Богом — в бой!
Я бы посмеялся, да чувствовал, что охотник за скальпелями глубоко прав: гидра властолюбивого блуда расползается по стране, размножаясь в геометрической прогрессии. И надо что-то делать? Что?
