А Ваня и слушать отца не хотел. В Алене он души не чаял, надышаться на нее не мог.
– Зачем нам клады, батюшка, – отвечал он отцу. – И без них нам хорошо! Клады, батюшка, колдовством да чародейством раскрываются, а это ведь грех!
– Блаженный ты, Ваня! – отвечал ему отец. – У нас который уж год неурожай, то град, то засуха, дохода никакого имение не дает, еще немного – и по миру идти придется или закладывать имение! А атаманово золото нам бы очень помогло!
– Ладно, батюшка, спрошу я у Алены! – отвечал покладистый Ваня, чтобы отца не расстраивать.
Да только ничего он не узнал: то ли жена его и сама ничего не знала, то ли знала, да говорить не хотела.
Прошло еще время, и родила Алена-младшая мальчика.
Глянул на того мальчика господин Иоганн – и снова огорчился.
Не было в его внуке ничего от благородного дворянского рода. Румяный да кудрявый мальчик, скуластый да крепкий, напомнил господину Иоганну покойного Степана Тимофеевича.
Да и не ему одному.
Как увидела мальчонку бабка, старшая Алена, – так за сердце схватилась.
– Степа! – говорит. – Степан Тимофеевич!
Так и вышло, что назвали мальчика Степаном.
Господин Иоганн, конечно, недоволен был, но обе Алены уговорили Ваню. Он с женой никогда не спорил.
Чем больше подрастал маленький Степа, тем больше он становился похож на казненного атамана, на деда своего Степана Тимофеевича. Господин Иоганн только вздыхал да сокрушался, а бабка его, старшая Алена, в мальчике души не чаяла. С малых лет все при нем была, нянчила его да лелеяла. Поначалу, пока лежал несмышленый Степа в колыбели, вместо колыбельных казацкие песни ему пела, после сказки ему сказывала да про деда-бунтовщика рассказывала.
Дед его, господин Иоганн, поначалу серчал на такое воспитание, а потом смирился.
Стареть он стал, болеть, да вскоре и умер.
Отслужил по нему отец Полиен заупокойную службу, и схоронили господина Ван дер Роде на семейном погосте.
Степа-маленький подрастал, и скоро бабкины сказки да рассказы стали ему неинтересны. Хотелось ему мир посмотреть, жизнь узнать. Отец его, Иван Иванович, воспитанием сына мало занимался, все больше старался имение свое поднять, из долгов выбраться. Пригласил немца-управляющего, выписал из Германии хорошие семена да коров породистых. Понемногу дела его поправились, он разбогател, и тогда отправил Степу учиться в самую Голландию.
Тем временем молодой царь Петр Алексеевич выстроил новую столицу, Санкт-Петербург, и Степан Ван дер Роде, обучившись в Голландии различным наукам, пошел в государеву службу.
Выслужив чин, отпросился Степан Иванович в отпуск, проведать родителей и отчее имение.
Родителей он застал в добром здравии, а вот бабка его, старшая Алена, была уже плоха, второй месяц не вставала и не выходила из своей опочивальни.
Узнав о приезде любимого внука, Алена несказанно обрадовалась.
Молодой Степан сразу, как прибыл в родное имение, пришел проведать старуху – вспомнил свои годы детские, песни казацкие да рассказы Аленины про деда, про казацкую вольницу.
Вошел он в полутемную, затхлую комнату с низким потолком – высокий, красивый, кудрявый, в дорогом немецком платье. Алена как увидела его – потекли по старым щекам слезы.
– Степушка! – только и сказала.
Взяла его за руку и долго молчала, с молодого лица его глаз не сводя.
Потом глянула на служанку, что в дверях стояла, и велела ей выйти, наедине с внуком ее оставить.
Когда же та вышла, понизила Алена голос и сказала:
– Скоро мне, Степушка, умирать. Грешила я в жизни своей много, так что, видать, попаду я в ад…
– Не говорите так, бабушка! – перебил ее внук. – Пригласим мы к вам священника, все грехи он вам отпустит, отслужит заупокойную, как положено…
– Да не боюсь я ада! – возразила старуха. – Пускай ждут меня там страшные мучения, но зато встречу я там деда твоего, Степана Тимофеевича!..
– Грех так говорить, бабушка! – начал было Степан, но старуха ему не дала договорить:
– Не для того я тебя позвала, Степушка, чтобы о грехах своих рассуждать. Позвала я тебя, чтобы напоследок красотой твоей полюбоваться да открыть тебе тайну великую, которую всю свою жизнь хранила…
Степан подумал, что заговаривается старая, однако перечить ей не стал, слушал ее внимательно.
Старуха приподнялась на подушках, пристально посмотрела на внука и говорит:
– Встань, Степушка, на колени!
Степан подумал, что бабка просит за нее помолиться, и опустился на колени перед ее кроватью, перекрестился на икону Николая-угодника, что в углу висела.
– Теперь, Степушка, выдвинь из-под кровати моей сундучок!
Удивился Степан, да виду не показал и спорить не стал. Протянул руку и выдвинул сундук кованый, каменьями самоцветными украшенный.
Старуха достала из-под подушки ключ, отдала его Степану и велела открыть сундук.
Открыл Степан сундук старухин – и увидел там казацкую саблю в дорогих позолоченных ножнах, шелковый платок, синими цветочками вышитый, кольцо золотое и еще что-то большое, в чистую холстину завернутое.
– Подай мне платок да кольцо! – велела Алена.
Подал ей Степан платок и кольцо. Старуха кольцо на палец надела, платок к иссохшей груди прижала, глаза закрыла да замолчала.
Помолчала так несколько минут. Степан уж думал, что она заснула, и хотел тихонько выйти. Тут старуха открыла глаза и говорит:
– Платок этот вышила я для Степана Тимофеевича, когда только мы с ним познакомились. Кольцо это он мне подарил, когда захотел на мне жениться. Мы с ним, однако, так и не обвенчались, потому я кольцо это не носила. Теперь, однако, надену – смерть нас с дедом твоим повенчает. С ним меня и похороните. И платок вышитый положите в гроб. А саблю эту Степан Тимофеевич долго носил, верно она ему служила. Пусть теперь тебе послужит… А теперь, Степушка, разверни холстину да посмотри, что в нее завернуто…
Развернул Степан холстину – и увидел чудо дивное, диковину небывалую.
Увидел он искусно вырезанный из слоновой кости город на холме. Богатые дворцы и красивые дома, тенистые сады и цветники взбирались по склонам холма, хрустальные ручейки вниз по этим склонам сбегали, а на самом верху красовался удивительный храм – восьмиугольный, с круглым легким куполом…
Видел Степан в городе Амстердаме разные диковины, искусных голландских мастеров изделия, видел и в Кунсткамере государя Петра Алексеевича редкостные чудеса – но ничего подобного этому резному городу до того дня не случалось ему видеть.
– Что это, бабушка? – спросил Степан, удивления своего не скрывая.
– Это – Царьград, деда твоего, Степана Тимофеевича, тайная святыня! Царьград этот великую удачу ему приносил, и от пули вражьей хранил, и от любой лютой погибели. Только как оставил он мне Царьград, ушел один, так и счастье его оставило. Схватили его враги да выдали царским воеводам на суд и расправу…
– Что же, бабушка, ты прежде мне его не показывала?
– Оттого и не показывала, что ты еще мал был, неразумен. Подумал бы, что это – игрушка детская… а это – великая сила, древняя святыня! Теперь, Степушка, ты в разум вошел, и хочу я перед смертью отдать тебе этот Царьград, чтобы была у тебя память от деда твоего, Степана Тимофеевича, да чтобы берег он тебя от всяких врагов да от любой напасти… и еще одно.… – Понизила она голос до шепота и поманила внука, чтобы ниже к ней наклонился, ни слова не пропустил: – И еще… еще этот Царьград силу дает открыть атамановы клады тайные, схроны секретные, которых по всей русской земле много укрыто-схоронено…
Не очень, конечно, Степан в эти слова поверил, чудными они ему показались, неразумными, однако не стал он со старухой спорить да пререкаться.
– Спасибо тебе, бабушка! – начал он, да Алена его остановила:
– Благодарить тебе меня не за что, это деду твоему принадлежало, значит, теперь тебе принадлежит! Да только запомни, что есть на земле люди злые, силы темные, которые за этим Царьградом охотятся, заполучить его хотят…
И рассказала она про то, как приходили к ним в имение калики перехожие, да про то, как ночью обратились они в волков, пытались в господский дом пробраться…
– Не иначе, хотели они этот Царьград заполучить!
Степан, понятное дело, подумал, что бабка его на старости лет заговаривается, небылицы плетет, однако спорить с ней не стал, поблагодарил старуху, взял Царьград и унес в свою комнату.
