В большом бизнесе и в большой политике действуют, как я уже сказал, те же принципы — маленькие скандальчики не повредят маленьким компаниям, а большие скандалы — крупным.
В прессе, на радио и по ТВ разворачивались масштабные скандалы о деятельности корпорации. О, сколько политиков, парламентариев, юристов и журналистов сделали себе на этом имена! Возможно, такие же, по сути, отморозки, как тот наш стрелок из золотого револьвера. Но они не были отправлены на виселицу, гильотину или на электрический стул, а, наоборот, возвысились до небес.
Тем не менее это лишь укрепляло корпорацию. Она была далеко не единственной в своей среде, но одной из самых заметных и мощных, как тот член идиота из нашей шайки в Сан-Паулу.
Однажды выяснилось, что за самыми громкими и дорогостоящими скандалами стояла американская корпорация-конкурент, которой руководил профессор из Бостона мистер Джереми Крайст, известный еще как Гей-Парацельс. Тот самый доктор Крайст, который когда-то увлекся талантами юного Ге Тьо. Эта американская корпорация уже давно скупала долги мелких фармацевтических предприятий в Восточной Европе и теперь претендовала на полное владычество в этом гигантском пространстве.
Мистер Крайст уже был очень стар, но на здоровье не жаловался. Напротив, в нем укрепилось ощущение, что с возрастом пришла не только мудрость, но и вечность.
Он разыскал доктора Тьо и предложил тому, по старой дружбе, разделить сферы влияния, но доктор Тьо неосмотрительно отказал. И даже опубликовал в крупной вашингтонской газете отчаянные воспоминания китайского студента о грязном развратнике-профессоре. Имен он не назвал, но это все равно было уже угрозой нешуточной. Началась мировая война на лекарственном поле брани.
Не буду сообщать о подробностях, за исключением того, что доктор Ге Тьо однажды был обнаружен в своей ванной в Шанхае мертвым. Его убило током в процессе того, когда он якобы хотел излечить легкую простуду с помощью одного из самых продаваемых своих электрических аппаратов. Убито было сразу два «зайца» — доктор Ге Тьо и его современное средство, приносившее многомиллионные барыши корпорации.
Вскоре после его шумных и печальных похорон умерла в Париже от сердечного приступа пани Эльжбета Зайончковская. Одна крупная телекомпания во время обсуждения подробностей ее смерти (богатейшей дамы в Западной Европе) упомянула как бы вскользь, что смерть этой царственной особы вполне могла наступить вследствие приема ею серии биологических активных добавок из одного из самых популярных наборов ее же корпорации.
В адрес Евы Пиекносской, по словам одного скандального журналиста и его брата-папарацци, стали приходить серьезные угрозы. По всему было видно — она следующая.
Спустя полгода в нашем парк-отеле «Х» появилась пани Ева Пиекносска. Она прожила здесь не очень долго, потому что однажды отправилась купаться и утонула.
На следующий день утопился ее друг-аргентинец Lucas Healy, с которым они сошлись уже здесь.
* * *
Возможно, не имело бы смысла вспоминать и этого странного человека, не будь он связан с полячкой Евой. Хотя и он тоже был фруктом тем еще…
Они с Евой действительно познакомились лишь в парк-отеле «Х», подолгу валялись на пляже, под одним зонтиком, пили чаще всего «Дайкири», который я им и подавал.
Мне кажется, Ева заранее решила поквитаться с жизнью, но ей понадобилась, в определенном смысле, моральная поддержка, чтобы осуществить роковое решение. И потом, утопиться, да еще почти на мелководье, — для этого требуются немалые воля и решительность.
Когда меня допрашивал мистер Камански, наш «утренний шеф», я не стал напоминать ему, что Лукас-Хьяли, друг Евы Пиекносской, был когда-то неплохим пловцом, даже участвовал в каких-то чемпионатах. Кому, как не ему, было известно коварство воды! Кто, как не он, рассказал очаровательной полячке о возможности уйти из жизни таким образом! Кто, как не он, потом повторил то, чему научил ее! Повторил, я думаю, потому, что не мог простить себе, что не разгадал ее страшных планов и позволил обвести себя вокруг пальца. Правда, у него были на то и свои причины.
Ведь русский Иван Голыш избрал другой метод уйти из осточертевшего ему мира, куда более традиционный — шнур от гардин. Однако Иван все же был менее тонкой натурой, чем Ева, и, видимо, не дотягивал даже до аргентинца.
Lucas Healy (Лукас-Хьяли)
Жил когда-то в Конго героический человек — Патрис Лумумба. Он даже стал премьер-министром, а еще, по-моему, любил писать стихи. Его свергли империалисты и консерваторы, убили, а его именем на родине моей матери назвали целый университет. В этот университет стали приезжать учиться со всего мира те, кому не всегда были рады на родине или на кого рассчитывали русские политики в дальнейшем.
Я бы ничего и никогда не узнал об этом университете имени какого-то цветного (я и сам ведь цветной!), не окажись там аргентинец Лукас-Хьяли. Думаю, и он ничего бы не знал, если бы жил и мужал в своей Аргентине, в Буэнос-Айресе, в котором когда-то родился. Но его отец с матерью однажды, в начале шестидесятых, уехали в Никарагуа на заработки. Отец Лукаса-Хьяли был неплохим агрономом, и его наняли в одной американской компании на обширные кофейные плантации.
У Лукаса-Хьяли был старший брат — вконец отмороженный революционер. Его еще в Аргентине арестовывали несколько раз за связь с красными, нещадно лупили в полиции, отпускали, потом опять хватали, опять лупили, и так постоянно. Он поступил в какой-то колледж, но уже через полгода его отчислили за радикализм во взглядах.
К тому времени, когда семья переехала в Никарагуа, там уже давно правил жестокий клан упыря Сомосы. Может быть, кто-нибудь бы и пожалел об этом, но только не брат Лукаса-Хьяли. Вот где он мог разгуляться! Он и разгулялся. Сидел даже!
На этот раз все закончилось очень плохо — его насмерть забили в полицейском участке. Сначала он отсидел целых семь лет, вышел из тюрьмы, его вновь схватили и наконец все-таки убили.
Это, разумеется, не могло не повлиять на младшего брата — на Лукаса-Хьяли. Его отец, с утра до ночи вкалывая на кофейных плантациях, потребовал от младшего сына оставить мысли о мести за брата и готовиться заменить отца в деле. Но не тут-то было!
Лукас-Хьяли все же поступил на экономический факультет национального университета в Манагуа, хотя его из-за кровной связи с братом-революционером туда два года просто не подпускали — загадочным образом терялись документы. То есть он их собирал, сдавал в комиссию, а потом эти чертовы документы «терялись» в непонятных кабинетах. Таким образом, он не мог попросту участвовать в абитуриентских экзаменах. После их окончания документы вдруг находились, но это, как говорится, припарки к холодным уже ногам. Поздно!
Вроде бы ему не отказывали в праве на учебу, но результат все же был такой, как если бы отказали — учиться он не мог. Типично для бюрократического государства, в котором бюрократия — не случайное досадное явление, не раздражающий людей легкий недостаток, а строгая, непоколебимая система управления страной.
Почему эти его документы однажды «не потерялись» и он наконец был допущен до экзаменов, не знаю. Возможно, кто-то недоглядел или, наоборот, как раз «доглядел». Говорю же, у бюрократов не все так просто и примитивно, как кажется на первый взгляд! Они вдруг становятся либералами, и даже куда либеральнее, чем истинные либералы. Но в это не стоит верить. Что-то в очередной раз изменится, и они опять — бюрократы и консерваторы. Те же холодные глаза, тот же лед в надменном общении с беззащитными людьми, та же державная жестокость и та же любезная вседозволенность в отношении своих, близких по крови и нравам.
И все же молодой аргентинец, брат убитого в полицейских застенках революционера-левака, вдруг стал обыкновенным студентом.
Лукас-Хьяли непрерывно участвовал во всех забастовках и протестных акциях, залезал на студенческие баррикады, размахивая красной тряпкой, попадал в полицию вместе с такими же, как он, бунтарями, не раз был жестоко бит. У него на переносице именно с того времени остался заметный шрам — двинул ногой жирный полицейский во время драки на демонстрации.
Он уже проучился в университете полтора года, когда упырю Сомосе и его собачьей клике дали по загривку и власть в стране перешла к левакам — сандинистам. Однако вскоре в стране началась гражданская война с деятельным участием контрас — сомосовцев и таких же, как они, беспощадных консерваторов. А этих чертовых контрас поддерживали хитрозадые, двуличные американские политиканы из разряда холодных бессердечных ублюдков и еще какие-то грязные вурдалаки из Гватемалы и Гондураса, в том числе, между прочим, и из Аргентины.
Сандинисты же возглавлялись отчаянным парнем — Даниэлем Ортегой, когда-то крепко дружившим со старшим братом Лукаса-Хьяли. Их, нескольких человек, еще в шестьдесят седьмом году, когда брат Лукаса-Хьяли был еще почти мальчишкой, арестовывали по подозрению в ограблении отделения Bank of America. В семьдесят четвертом в обмен на захваченных партизанами заложников их всех освободили.
