– Сволочь!!! Мерзкая сволочь!!!
Злые слезы закапали из глаз, нос сразу заложило, а на мокрое лицо моментально налипла пыль и какие-то ворсинки. Арина уткнулась в воротник куртки, которую так и не сняла, вернувшись домой, потерлась лицом. И снова подкатилась вплотную к стене. Нащупав самый острый каменный выступ, Арина пристроила к нему вплотную связанные такой же липкой лентой запястья, вдохнула, выдохнула и начала тереть.
Прошло бесконечно много времени, она усиленно трудилась, уставала. Падала потным лицом в пыльный пол подпола, засыпанный какой-то истлевшей ветошью. Отдыхала, говорила с Соней, дыхания которой теперь совершенно не было слышно. Она могла и умереть, но Арине не хотелось думать об этом. Ей хотелось думать, что Соня просто спит. Или экономит силы, молчит и ждет, пока Арина освободится сама и освободит ее.
Лента на ее запястьях лопнула в тот самый момент, когда ее накрыло отчаяние. Плечи, грудь, локти – все ныло так, что казалось, и она вся покрылась кровью, потому что все тело ее кровоточило от боли и усталости. И она барахталась в этой кровавой луже, и спасения ей не было. Она стискивала зубы, хрипела, материлась едва слышно и снова предпринимала попытки перетереть ленту.
Когда та лопнула и руки ее упали безвольно вдоль тела, Арина заплакала снова. Несколько минут она сжимала и разжимала пальцы, терла ноющие запястья, дула на них, потом начала разматывать пластырь – это был пластырь с ног. Она тронула Соню. Девушка не застонала, дыхания тоже не было слышно. Арина схватила ее запястье и попыталась нащупать пульс.
Слава богу! Сквозь ледяную кожу пробивалась едва ощутимыми, редкими толчками жизнь.
Надо торопиться!
Арина попыталась встать, но тут же уперлась головой в низкий бревенчатый свод. Медленно прошла на четвереньках вдоль стен, ощупывая их и прислушиваясь, прикладывая ухо к стене. Дверей не было. И было очень тихо. Не имелось даже щели, лишь плотными рядами лежал острый камень.
Потом начала ощупывать потолок. Бревна, доски, какая-то труха, все время сыпавшаяся на голову. И наконец-то! Небольшой квадрат – пятьдесят на пятьдесят – из сколоченных досок, который ничем, кроме лаза, быть не мог.
Арина уперлась в доски руками. Ни с места! Еще и еще, еще и еще. Рычала, давила спиной, изогнувшись странным гимнастом так, что хрустело в позвоночнике. Билась лопатками. Снова руками. Доски трещали, да, но не поддавались.
А потом наверху, прямо над головой, где до этого было тихо, вдруг раздался сначала непонятный шорох, потом отчетливый стук чьих-то тяжелых ботинок и следом едва различимая грубая мужская ругань.
Что она делает?! Она, идиотка, только что привела приговор в исполнение, она нажала на спусковой крючок, она… привлекла внимание убийцы, который все это время находился в доме! Сейчас он откроет люк и…
Люк подпрыгнул над ее головой, отлетел в сторону, впустив внутрь струю свежего прохладного воздуха, и следом в лицо ей ударил луч фонаря.
Арина зажмурилась и встала в полный рост, высунув голову из подпола. Плечи тоже оказались над уровнем пола. И на полу этом – пыльном, неструганом, совсем не похожем на пол жилого деревенского дома, – когда она чуть приоткрыла глаза, высвечиваемые пляшущим светом фонарика, обнаружились сразу четыре пары мужских ботинок. Они замерли прямо у люка, ботинки эти. Если бы не брючины, нависшие над ботинками, Арина точно подумала бы, что находится на обувной свалке. Но на склад было не похоже, ботинки были в свежей грязи.
Никто не шевелился. Она тоже. Странное оцепенение, лишенное страха, усталости, боли, накатило на нее. В оцепенении этом не было ничего, кроме ожидания.
Что будет дальше? Что-то же будет!
Прежде чем она успела подумать, что во всех этих убийствах и покушениях замешана целая банда и убийства все же имеют под собой ритуальный характер, одна пара мужской обуви стронулась с места, брючины в коленках прогнулись. Хозяин их присел на корточки. И странно гортанным, задавленным голосом, будто подавился чем, произнес:
– Господи, Воробьева, если еще раз ты устроишь что-то подобное, я… Я не знаю, что с тобой сделаю!!! Иди сюда, идиотка!!!
И в тот же момент руки – Сашкины любимые, самые надежные руки на свете – схватили ее за плечи и потащили вверх.
– Там Соня… – прошептала она, повиснув в воздухе на мгновение и ткнула пальцем в разверзнутый лаз. – Она ранена, Саш!
– А ты?! С тобой все в порядке??? – Он задыхался, как астматик, ощупывая ее. Залазил под куртку, рассматривал запястья, гладил по лицу, отряхивал волосы. – С тобой, Ирка, как? А?
При этом он сидел на корточках, она сидела у него на коленках, но он не выпускал ее. И помогать ее поддержать Перцев никому не позволял и все время отпихивал чужие заботливые руки.
– Со мной все хорошо, – шептала она и глупо улыбалась, изо всех сил стараясь не зареветь, а зареветь хотелось. – Где мы? В Сметанкове?
– Нет. – Он мотал лобастой головой, глядел на нее, не отрываясь, огромными, потемневшими от боли глазами. – Мы в лесу, в двадцати километрах от Сметанкова. Схрон у него тут. Шалаш. Ни за что не нашли бы!
– А как? Как ты меня нашел?
Арина запустила руки ему под воротник, ноющая боль в израненных камнями руках сразу стала тише, глуше. Арина зажмурилась, но слезы все же покатились по пыльным щекам.
– Как же ты меня нашел, счастье мое???
– Да вон он, спаситель твой! Если бы не он… – кивнул куда-то за ее спину Сашка.
Арина, еле ворочая шеей, повернулась. Ветров с разодранной щекой, забинтованной головой и рукой на перевязи еле стоял на ногах возле одного из оперов из их отдела и несмело улыбался.
– Васька! Васька, ты жив, гад такой???
– Жив, Арина Степанна… Еле ушел от мрази этой. Ножом он вертко хлопочет…
– Его взяли??? – дернулась всем телом Арина и сильнее прижалась к Сашке.
– Да, взяли. Сячинов его колет сейчас, как орех. – Перцев напружинился, резко встал на ноги. Глянул на ребят, достающих раненую девушку из подпола. – Справитесь тут? Жива?
– Ступай, все нормально. Дышит. Вези Воробьеву с этим ухарем в больницу. Мы следом.
В больнице на окраине города Арине промыли раны перекисью, залепили пластырем, опоили успокаивающим и, кисло-сонно улыбаясь, пожелали долгой счастливой жизни. А вот Ветрову пришлось остаться до утра.
– Необходим рентген, могут быть сломаны ребра, – пояснил дежурный хирург, ощупав Василию грудную клетку и осмотрев рану на голове. – Да и сотрясун стопроцентно имеется. Оставляйте до утра.
Оставлять хоть и не виновного, но все же беглого Ветрова без охраны было нельзя – не по правилам. Пришлось ждать наряд, а уж потом отправляться домой.
– Выздоравливай тут, Василий, – пожелала ему Арина и погладила по перевязанной голове, это когда Ветрова уже на койку уложили в больничной пижаме. – Завтра пришлю адвоката. Будем решать.
Крепко держа ее под руку, Сашка Перцев повел ее к выходу из палаты, но на пороге остановился, оглянулся на Ветрова.
– Спасибо тебе, брат. Век помнить буду! – поблагодарил он все тем же задушенным голосом. – Все у тебя будет хорошо, я помогу…
Они прошли пустыми больничными коридорами, утопающими в полумраке: районная больничка экономила электроэнергию, и на этаже горело по лампочке. Вышли на улицу.
Арина втянула полную грудь воздуха, выдохнула, попыталась рассмотреть машину Перцева на стоянке. За туманом, как за марлевой завесой, не было видно вообще ничего.
– Боишься? – кивнул в сторону густой молочной пелены Перцев.
– Нет. – Арина взяла его под руку, прижалась щекой к плечу. – С тобой не боюсь.
– К тебе или ко мне? – Перцев повернулся, притянул ее к себе, поцеловал в губы.
– Давай к тебе, Саш. Домой не хочу. Там…
Она хотела объяснить, что дом ее сейчас полон призраков. Там все еще витает зло – ледяное и беспощадное. Еще предстоит избавиться от его духа. Еще предстоит вылизать весь дом, стирая следы его пребывания. А уже потом будет и сытный ужин при свечах и зажженном камине, и неспешный разговор, и мечты о долгой счастливой жизни, одной на двоих. Это все потом. Сейчас она туда войти не могла.
– Неуютно там сейчас, – коротко пояснила Арина и послушно пошла к его машине.
– А уж у меня как уютно! – рассмеялся Сашка, впихивая ее на пассажирское сиденье. – Ты хоть представляешь, что может собой представлять холостяцкая берлога? Нет? И слава богу!
Холостяцкая берлога Перцева ей вдруг понравилась. И не было там ничего такого, чего он смущался и за что заранее извинялся всю дорогу. Ну, стулья завалены одеждой. Ну, ворох газет и журналов на полу. Ну, три тарелки в раковине невымытые. И все! Проблем-то!
В остальном все было просто здорово. Квартира небольшая, но очень чистая и просторная. Куча фотографий на стеклянных полках. Своих Арина насчитала с десяток. И с рыбалки, где она в смешной панаме и шортах, и с работы еще, где она за рабочим столом, в форме и с сердито сведенными бровями. Она помнила этот момент, срочно требовался отчет, а Перцев, как дурак, с фотоаппаратом скачет. Потом несколько групповых снимков. И одна – самая большая – на стене над его огромным диваном, где Арина с печалью смотрит в объектив, подперев подбородок двумя кулачками. Это было в тот тяжелый для нее год, когда Ванька ушел от нее. И было это…
