— Мать и дитя были здоровы? — спросил я.
— Как только можно ожидать, — ответил он.
— И все же два дня спустя малышка умерла, — заметил я.
Тут доктор пристально посмотрел на меня, как будто я обвинял его в каком-то упущении.
— Такое случается, — снисходительно пояснил он. — Младенцы иногда умирают в колыбелях по непонятной причине.
— Вы осматривали мертвого младенца? — спросил я.
— Я подписал свидетельство о смерти, — ответил он.
Получается, вывернулся, ведь напрямую на мой вопрос он не ответил! Поэтому я уточнил:
— Значит, младенца вы не осматривали?
Доктор раскипятился:
— В том не было необходимости! Ребенок умер. Я не различил сердцебиения; имелись и другие признаки смерти. Тело остыло и посинело. Куда больше меня волновала мать.
— Почему, доктор? — спросил я, радуясь, что он сам, без моей подсказки, перевел разговор на миссис Крейвен.
Доктор Бертон поправил парик, из чего я заключил, что он тянет с ответом и придумывает, что ему сказать. Наконец, он сказал:
— Когда ей показали мертвую девочку, она только покосилась на нее и сразу отвела глаза. А потом закричала, чтобы няня унесла ребенка — это, мол, не ее дочка. Я попытался ее утешить и убедить, что ребенок ее, но она как обезумела. Я выписал ей снотворное.
— Как вы объясняете ее реакцию? — спросил я. — Встречались ли вы прежде с таким?
— М-да, — чуть запнулся доктор, — в том-то и трудность. Конечно, роженице трудно было поверить, что ее ребенок умер. Больше всего я тогда опасался родильной горячки, но, скорее всего, причина была именно в ней. Ее бред сразу после трагедии и… скажем так, эксцентричное поведение можно приписать рецидиву болезни. В конце концов она поправилась. Миссис Крейвен — здоровая молодая женщина, и меньшего я от нее не ждал.
— Что говорила няня? Она из местных? — Со слов доктора я понял, что Роучи наняли няню.
— Она приехала из Хайта по моей рекомендации, — надменно ответил доктор. — Очень опытная сиделка. Сказала, что, когда девочку укладывали спать после последнего кормления, она выглядела вполне здоровой. Она тоже считает, что состояние матери объясняется родильной горячкой.
Потом доктор вдруг вспомнил о необходимости соблюдать врачебную тайну и объявил, что больше не намерен обсуждать со мной свою пациентку. И как же высокомерно он при этом держался!
— Если вы приехали из-за смерти крысолова, — сказал он, — то меня спрашивать бесполезно. Одно никак не связано с другим… Меня к нему, во всяком случае, не вызывали. Насколько я понимаю, в доме в то время гостил еще один врач; он и выполнил задачу. Я ничем не могу вам помочь.
Я понял, что больше ничего не узнаю. Хотя я остался не вполне доволен нашей беседой, мне показалось, что у доктора мне больше делать нечего. По-моему, сэр, он разбирался в своей профессии лет пятьдесят назад, с тех пор не научился ничему новому и не смог бы вести практику нигде, кроме такого вот захолустья. Я бы точно не позволил такому рвать себе зуб или прикасаться к себе… Его волнует только одно: как бы его не обвинили в смерти младенца Крейвенов — или не возложили вину на рекомендованную им сиделку. Если хотите, я могу ее разыскать, сэр, но, скорее всего, она повторит его слова. Ей ведь тоже не хочется, чтобы ее в чем-то обвиняли.
Назад в гостиницу мы вернулись быстрее; Комета поняла, что мы направляемся домой. Пришлось дать мальчишке шестипенсовик. Не знаю, возместят ли мне такие расходы? Пришлось и мальчишке дать денег, и пони нанимать — в общем, сэр, утро для меня выдалось недешевым. Но особенно успешным я его назвать не могу.
Инспектор Бенджамин Росс
Меня позабавил рассказ Морриса об обстановке в доме доктора. Иные подробности он бы непременно опустил, если бы я приказал ему представить рапорт в письменном виде. Но, судя по словам сержанта, доктора вряд ли можно назвать хорошим специалистом. Ему не позволили бы иметь практику нигде, кроме такой глуши. Кроме того, похоже, он очень заботится о том, как бы не обидеть своих самых влиятельных пациентов. Даже если смерть новорожденной девочки показалась ему подозрительной, он промолчал тогда и вряд ли что-нибудь добавит сейчас.
Врач, по крайней мере, способен отличить мертвого младенца от живого. Теперь у меня не осталось сомнений в том, что ребенок действительно умер. У Люси Крейвен началась родильная горячка… Ничего удивительного в том, что у нее помутился рассудок. Если бы к ней были внимательны во время и после родов, она бы скорее поправилась. Возможно, она и вовсе не заболела бы родильной горячкой! Бертон же оставил ее в тяжелом состоянии, с помутившимся рассудком. Бертон умеет драть зубы, вправлять кости и выполнять другие несложные манипуляции. Но, судя по всему, проблемы человеческой психики находятся за пределами его компетенции. Вот почему, с грустью подумал я, послали за Лефевром.
Я поблагодарил Морриса за труды и обещал, что постараюсь добиться возмещения его расходов. Затем, видя, что время близится к полудню, я предложил воспользоваться удобным случаем и поесть. Миссис Гарии принесла нам толстые ломти окорока, сваренного накануне, с яичницей. За окороком последовал свежеиспеченный открытый ягодный пирог. Такое меню показалось нам обоим превосходным, и мы приступили к сытной трапезе.
Едва мы успели пообедать, как услышали снаружи какой-то шум. Судя по цокоту копыт и грохоту колес, кто-то приближался к «Желудю». Я встал и, подойдя к окну, увидел ту самую двуколку, которая привезла сюда и нас. Из нее с помощью мальчика вышел не кто иной, как Чарлз Роуч.
Его неожиданный приезд меня совсем не обрадовал. Чарлз Роуч спустился на землю, отдуваясь и тяжело дыша. Хотя одетый еще по-городскому, в черной визитке и парчовом жилете, в руке он крепко держал прочную загородную трость, которой заменил тонкую городскую тросточку. У меня на глазах он нахлобучил на голову обтянутый шелком цилиндр, расплатился с возницей и приказал мальчику взять его багаж.
— Проклятье! — буркнул я. — Значит, он все же решил приехать. Не уверен, что рад видеть его здесь именно сейчас.
Моррис подошел ко мне и поинтересовался, кто этот дородный джентльмен.
Я объяснил, кто он, и добавил:
— Помяните мои слова, он явился, чтобы оградить сестер от ненужных хлопот, которые причиняем им мы.
Но, как нам вскоре предстояло выяснить, я ошибся.
Миссис Гарви распахнула дверь «салона» и объявила:
— К вам джентльмен, сэр!
Она сделала неуклюжий книксен и поспешно посторонилась, пропуская вспотевшего Чарлза Роуча. Тот вытирал лоб большим платком.
— Слава богу, вы здесь! — задыхаясь, проговорил он. — У меня ужасная новость!
Дверь была еще открыта, и миссис Гарви с любопытством глазела на нас. Я велел ей принести нам чаю, а Чарлзу Роучу предложил кресло. Моррис закрыл дверь и встал возле нее.
— Успокойтесь, сэр, — обратился я к Роучу. — Вы сюда прямо из Лондона?
— Да, да, — просипел он. — Приехал прямо сюда, надеясь вас застать. Я хотел, чтобы вы первый узнали новость; до сих пор не представляю, как скажу сестрам… и племяннице, конечно. Полагаю, племянницу тоже следует известить… Хотя лучше все-таки не говорить. Да, то есть… ей пока нельзя об этом знать. Подождем более благоприятного случая, если он, конечно, представится… Ах ты господи… — Он снова вытер лоб. — Как расстроятся сестры! Они, знаете ли, ведут тихую жизнь, и такая новость их потрясет.
Очевидно, новость, в чем бы она ни состояла, была потрясающей и для мистера Роуча; я надеялся, что с ним не случится сердечного приступа, ведь единственным доступным нам медиком поблизости был доктор Бертон. Правда, Лефевр еще в «Прибрежном»: он, наверное, разбирается не только в человеческих душах, но освоил и другие области.
— Рассказывайте, сэр, — подбодрил его я, — а мы посмотрим, как лучше поступить.
Но не успел он начать, как нам помешали. В дверь постучали; миссис Гарви принесла чай. Моррис забрал у нее поднос и закрыл дверь перед самым ее носом, не дав ей даже взглянуть в нашу сторону.
— Речь идет о моем зяте, Джеймсе Крейвене. — Рука Роуча, держащая чашку, задрожала, и чай пролился.
— Он не умер? — быстро спросил я.
Я бы не удивился, узнав, что он умер; ведь смертность среди европейцев на Дальнем Востоке очень высока. В таком случае огорчение Роуча представлялось мне странным. Он, наверное, прекрасно понимал, как рискует молодой человек, которого он послал в Китай. Может быть, как я предполагал, он даже втайне на это надеялся (работа в полиции делает человека циником). Теперь же, когда молодой человек в самом деле умер, Роуча мучает совесть. Скорее всего, он страшится того мига, когда придется обо всем рассказать молодой вдове.
Но Роуч покачал головой и уныло ответил:
