— Кто-нибудь это знает?
— Никто, Кэти. Только я и Ральф Надсон.
— Да, он сказал мне об этом сегодня. Мистер Надсон — мой отец. Почему от меня это скрывали? Я никогда не послала бы письмо.
— Но почему-то послала…
— Я ненавидела мать. Она обманывала моего отца… мистера Слокума. Как-то я видела их наедине, мать и Надсона, и мне захотелось заставить ее страдать. И я думала, что, если мой отец… мистер Слокум о том узнает, она уедет отсюда, и мы с ним сможем остаться вместе. Вы не знаете, но… они все время ссорились или… были друг с другом как чужие. Я хотела, чтобы они расстались. Но, видимо, письмо не принесло результата.
Мне казалось: говорит взрослая женщина; колдунья без возраста, знающая древние мудрые средства воздействия на людей. Но она заплакала, горько, навзрыд, и снова превратилась в ребенка, может быть, ребенка, торопящегося стать взрослым и объяснить необъяснимое: как человек может свершить преступление, убийство, желая самого что ни на есть доброго, для всех, как ему кажется, подходящего.
— И потому ты выбрала самый сложный путь, — продолжил я ход мысли Кэти. — Ты думала, что деньги твоей бабушки разъединят их. Мать уедет отсюда со своим любовником, а ты сможешь счастливо жить со своим отцом.
— С мистером Слокумом, — поправила Кэти. — Он мне не отец… Да, я так думала, мистер Арчер. Я отвратительна.
Ее плач подхватил сидящий на кипарисе пересмешник. Рыдания девушки, и всхлипывания вторящей ей птицы, и надвинувшиеся сумерки — было от чего сойти с ума. Я обнял дрожащую Кэти.
— Я ужасна, — повторяла она сквозь приступы плача, — я должна умереть.
— Нет, Кэти, нет. Слишком много уже умерло.
— Что вы собираетесь со мной делать?.. Я заслужила смерть. Я ведь ненавидела и бабушку, мысленно не раз хотела убить ее. Она изуродовала… моего отца, когда тот был еще маленьким мальчиком…
Она все пыталась справиться со слезами; птица все еще завывала, словно выпущенная на волю совесть.
Я сказал:
— Кэти, успокойся. Я ничего не собираюсь с тобой делать. Я не имею права…
— Не будьте ко мне слишком добры. Я не заслужила. С того самого момента, как решилась на это, я почувствовала, что отрезана от всего человечества. Я чувствую теперь, что такое клеймо Каина. Оно теперь на мне.
Она закрыла рукой свой красивый лоб, будто там и вправду горела каинова печать.
— Я понимаю, что ты чувствуешь, Кэти. Доля ответственности за смерть Пэта Ривиса — на мне. А раньше, давно… я убил человека собственными руками. Это спасло мне жизнь, но его кровь осталась на моих руках.
— Вы слишком добры ко мне. Как и мистер Надсон… мой отец. — Слово знаменательно прозвучало в ее устах, неся в себе великое, таинственное и новое для девушки значение. — Во всем, что случилось, он обвинял себя. Сейчас вы себя вините. Хотя я единственная, кто виноват… Я даже хотела взвалить свою вину на Пэта. Я видела его тем вечером. Я солгала вам тогда. Он хотел, чтобы я уехала вместе с ним, и я пыталась заставить себя захотеть уехать, но не смогла. Он был пьян, и я прогнала его. Потом я увидела кепку, которую он оставил в машине, и тогда я решила, что смогу это сделать. Было ужасно узнать о себе, что это я смогу. А потом возникло чувство, что я должна сделать. Вы меня понимаете?
— Думаю, что да.
— Я почувствовала, что продала душу дьяволу еще до того, как все произошло… Нет, я не должна говорить «произошло», я сама, своими руками… Я видела, как вы выходили из дома, и села в вашу машину. Но вы не взяли меня с собой.
— Прости меня, Кэти.
— Нет, вы не могли ничем мне помочь. Не в тот раз, так в другой… И взять меня отсюда насовсем — что бы вы стали со мной делать?.. Вы меня оставили. Наедине с грехом, с дьяволом. Я знала, что бабушка сидит здесь, в саду. Я не могла вернуться в дом, пока это не сделано. Я спустилась к бассейну, повесила на изгородь кепку Пэта. Потом позвала ее. Я сказала ей, что в бассейне мертвая птица. Она подошла к краю, посмотреть, и я столкнула ее в воду. Внезапно. Так, что она сразу захлебнулась. Я же пошла домой и легла у себя. Я не спала всю ночь, конечно, не спала и следующую ночь. Смогу я заснуть сегодня, теперь, когда правду об этом знаю не только я?
Она повернула ко мне лицо, открытое, измученное, кожа на нем почти просвечивающаяся, как последний свет, падающий в сад.
— Я надеюсь, Кэти.
Холодные губы ее шевельнулись:
— Вы не думаете, что я сумасшедшая? Не один год я боялась, что схожу с ума.
— Нет, — ответил я, хотя и неуверенно.
Мужской голос позвал Кэти откуда-то из темноты. Птица спорхнула с дерева и, описав круг, опустилась на другое, где подхватилась опять в своем плаче.
Кэти повернула голову на зов, грациозно, как лань:
— Я здесь. — И добавила:
— Папа.
Странное, древнее слово.
Явился Надсон. Увидев меня, нахмурился.
— Я сказал вам, чтобы вы уезжали отсюда и не возвращались. Оставьте ее в покое.
— Мистер Арчер был очень добр ко мне, папа, — сказала Кэти.
— Иди сюда, дочка.
— Иду.
Она подошла к нему, встала рядом, склонив голову.
Он что-то сказал ей тихим голосом, и она пошла из сада по дорожке к дому, пошла неуверенно, как по неизвестной земле. Быстро затерялась в темноте, среди кипарисов. Надсон пошел было за ней, потом остановился в проходе, между каменными столбами у садовой калитки.
— Что вы собираетесь с ней делать? — крикнул я ему вслед.
— Это моя забота.
Он был без мундира, в штатском, без кобуры.
— Я сделал это и своей заботой тоже.
— Вы сделали ошибку, Арчер. И не одну. И поплатитесь за это. Прямо сейчас. — И замахнулся на меня.
Я отступил.
— Не ведите себя как мальчишка, Надсон. Кровянку пустить друг другу можно, только никому из нас она не поможет. В том числе и Кэти.
— Снимайте пиджак! — Свой он бросил на раскачивающуюся калитку.
Я кинул туда же свой.
— Ну, коли так…
Дрались мы долго и тяжело. Я — с сознанием, что драка бесполезна. Он, думаю, с таким же сознанием. Надсон был сильнее и тяжелее меня, но я быстрей двигался. Я ударил его крепко трижды, он только раз. Я сбивал его с ног шесть раз и наконец уложил наземь, придавив его лицо к земле. Я растянул себе в драке оба больших пальца, и руки распухли. Правый мой глаз быстро заплыл от крепкого удара Надсона.
Наконец, мы покончили с этим делом. Было уже совсем темно. Через некоторое время Надсон привстал и заговорил, прерывисто дыша:
— Я должен был с кем-нибудь подраться. Слокум не подходит. А вы… хорошо деретесь, Арчер.
— Тренировка… Так что вы собираетесь делать с Кэти?
Надсон медленно поднялся на ноги. Лицо было перепачкано черными полосами земли и крови, что сочилась из подбородка на измятую рубашку. Я протянул руку и помог ему обрести равновесие.
— Вы имеете в виду официальную сторону дела? — Распухшие губы пропускали слова неотчетливые, но я понимал. — Сегодня днем я подал в отставку. Не объясняя, почему. И вы тоже этого никому не скажете.
— Нет, не скажу. Она ваша дочь.
— Она знает, что она моя дочь. Она поедет со мной обратно в Чикаго.
Там я отдам ее в школу… ей надо закончить школу… и попытаюсь создать семью. Это не кажется вам невозможным? Я видел и худшие случаи, чем у Кэти. Дети еще способны распрямиться. Вырасти и стать порядочными людьми. Не часто, но так бывало.
— У Кэти это получится, раз получилось у кого-то другого… А что говорит Слокум?
— Слокум… Слокум меня не остановит. Да он и не собирается остановить меня. Да, миссис Стрэн уедет с нами, они с Кэти очень привязаны друг к другу.
— В таком случае, счастья вам всем, Надсон.
Вокруг нас и над нами царила тьма. Наши руки потянулись друг к другу и встретились.
Потом я оставил его.
Оборотная сторона доллара
(перевод под редакцией П. В. Рубцова)
Стоял август, и дождя вообще-то не должно было быть. Хотя дождь — слишком сильное слово для мельчайшей водяной пыли, которая мутноватой пеленой закрывала окрестности и заставляла неутомимо работать «дворники» моей машины. Я ехал на юг и находился примерно на полпути между Лос-Анджелесом и Сан-Диего.
Здание школы, вместе с принадлежащим ей большим участком, вытянувшимся вдоль морского побережья, осталось справа от шоссе. В направлении моря я заметил тусклый блеск, болот, давших этому месту название «Проклятая лагуна». Голубая цапля, казавшаяся на таком расстоянии крошечной, стояла, как статуэтка, на краю взъерошенной ветром воды.
Я въехал на пришкольный участок через автоматические ворота. Седой человек в синей форме вышел из будки и, прихрамывая, двинулся ко мне.
— У вас есть пропуск?
— Доктор Спонти просил меня приехать. Я — Арчер.
