… Восемнадцать километров пути они проделали без каких-либо осложнений, несмотря на узкую накатанную до обледенения дорогу. Пересекли две пологие балки и остановились у железнодорожного переезда, пропуская длинный состав с двумя короткотрубными паровозами. На платформах эшелона стояли танки и тяжелые артиллерийские орудия. Андрей и Павел отметили, сколько чего было на платформах.
Проехав еще километра полтора, свернули влево. Паркета с заметным волнением указал на трехэтажное массивное здание:
– Дворец культуры Путиловского завода. Незадолго до войны построили.
Окна здания были заделаны фанерой и жестью. Люди разных возрастов под охраной итальянских сол дат расчищали снег вокруг бывшего дворца культуры. Итальянцы с черными перьями на касках, надетых на шерстяные подшлемники, притоптывали и хлопали руками, стараясь согреться на морозе.
Дорога пошла мимо одноэтажных домиков рабочего поселка «Путиловка». Слева виднелись терриконы шахт.
Все больше и больше Паркету охватывало волнение при виде родных мест. Андрей смотрел из окна машины по сторонам и вздыхал, видя вокруг разрушения, принесенные войной.
Когда выехали на обледенелую, в выбоинах мостовую, связывающую вокзал с городом, Андрей сказал Гейнцу, чтобы тот повернул вправо. Ольга, прочтя указатель, отметила:
– Опять к вокзалу…
– Да, – кивнул Паркета. – Остановимся у моих. – И помолчав, добавил – Если они живы..
Снова пересекли недействующий железнодорожный переезд и, обогнув озеро справа, продвигались среди, казалось, вымерших домов.
Андрей, все время смотревший из окна автомобиля по сторонам, сказал:
– И зимой и летом здесь было людно. В жару купались, а когда пруд замерзал, на коньках гоняли. А в том овраге, что слева, мы на лыжах с его склонов спускались. А теперь, – в его голосе послышалась горечь, – и в домах не видно никого…
«Опель» нырнул в тоннельчик под железнодорожными путями, пробежал: мимо кладбища со стройными рядами крестов и надетыми на них итальянскими касками с перьями и выехал к привокзальной площади. Здесь автомобиль свернул влево, проехал вдоль железнодорожной тупиковой ветки к мосту через станционные пути, обогнул привокзальный базарчик, который жил своей оккупационной жизнью, и напротив небольшого, приспособленного под церквушку здания, остановился.
К церкви шли придавленные горем и тяжестью войны прихожане. Паркета смотрел на них, думая о своем, потом сказал:
– Ольга, Павел, не подумайте, что я забыл о задании и рвусь к своим. Нет. Дело к вечеру, и мы сегодня все равно ничего уже не выясним. Нам надо где-то остановиться. Но дело в том… Я не могу появиться в этой форме перед родными и соседями, если они там…
Андрей замолчал, молчали и остальные, не зная, что ему сказать, что посоветовать. Решили проехать мимо его дома и осмотреть обстановку вокруг него. Но когда медленно поехали по улице, то ахнули. Более половины домов были сожжены и разрушены. Не было и дома Паркеты. Он, стиснув зубы, сидел бледный, опустив голову.
Так как Паркету мог кто-нибудь узнать, то из машины вышел Павел и стал на русском языке расспрашивать людей, идущих к церкви и от базара. Многие шарахались от «эсэсовца», но некоторые все же отвечали, и всё по-разному. Одни говорили, что всех жильцов отсюда немцы выселили и что здесь жили немцы-железнодорожники. Другие – что из тех домов люди эвакуировались, но толком никто ничего объяснить не мог, и фамилию Паркета не знали.
Андрей был сильно расстроен и очень переживал. Ольга предложила поехать в райуправу и попробовать там выяснить что и как. Оказалось, что большинство жителей эвакуировалось.
Многие покинули свои дома и ушли неизвестно куда.
Ничего больше выяснить не удалось. Но в райуправе им посоветовали, куда обратиться, чтобы устроиться на постой.
Разведчики остановились у трехэтажного дома, занятого немецкими железнодорожниками. Комендантом здесь был пожилой коренастый немец с массивной изогнутой курительной трубкой, которую он, казалось, никогда не вынимал изо рта. Фамилия его была Пиндер. Услышав такую фамилию, Денисенко еле удержался от смеха.
Пиндер был строг со всеми постояльцами. Но увидев перед собой «эсэсовцев», отнесся к ним, особенно к Ольге, доброжелательно. Он заявил, что господа офицеры могут располагаться как у себя дома, и отвел им квартиру на первом этаже. Помещение было довольно теплым, с окнами выходящими на станцию, под которыми они и поставили «опель». Это их вполне устраивало.
Андрей понемногу отходил от пережитого, надеясь, что его родные эвакуировались, что их во время бомбежки здесь уже не было, что они далеко отсюда, живы и здоровы.
В комнате, где они расположились, была железная печь с трубой, выходящей в окно, заделанное жестью.
У «буржуйки» топлива не было. Но Гейнц уже вступил в роль хозяйственника. Прошло совсем немного времени, и он притащил ведро угля и охапку дров, сказав при этом, что мороз крепчает и ночью будет холодно. Вскоре в печурке весело запылал огонь, и в помещении стало по-домашнему уютно.
За окном было темно, морозно и ветренно. Друзья сидели на пододвинутых кроватях у раскаленной «буржуйки» и ужинали, мирно беседуя.
Паркета сказал, что в этом доме жили семейные работники станции. Жили весело, он знал некоторых ребят отсюда. Знал Шурика, у которого был волшебный фонарь, и они собирались у него смотреть кинокадрики из фильмов «Чапаев», «Красные дьяволята», «Пурга», «Дубровский». Брат Шурика был киномехаником и снабжал его обрывками кинолент.
Поужинав и выпив горячего кофе, сваренного Гейнцем, легли спать. После утомительной, полной тревог и опасностей дороги уснули тотчас.
Рано утром, Гейнц, потирая руки от мороза, уже возился с ведром горячей воды у машины. Прогревал мотор, протирал смотровое окно, готовясь в путь.
Перекусив и выпив кофе, выехали по направлению к центру города. Когда отъезжали, к ним подбежал Пиндер в накинутой поверх формы меховой жилетке. Иванцова сказала ему, что они едут по делам в город и вернутся к вечеру. Пиндер вежливо заверил, что все их вещи будут в полной сохранности. Он не знал, что «эсэсовцы» ни единой своей вещи не оставили, так как не знали, когда вернутся, и вернутся ли они сюда вообще.
Точного плана действий у них не было. Первое, что они намеревались сделать, – отправиться в госпиталь, где должны были находиться генерал Кранбюлер и полковник Борк, а уж потом решать, – как действовать дальше.
Все вокруг было покрыто инеем, подсвеченным сквозь морозную пелену солнцем. Изредка проезжали немецкие военные машины, скрипели длинные конные обозы.
Центральная улица, привела их к заводу с потухшими домнами и мартенами. Развернулись, поехали в обратную сторону.
За кинотеатром имени Шевченко они увидели справа городской сквер со стройными и длинными рядами белых крестов. Это было фашистское кладбище. На каждом кресте виднелась надпись готическим шрифтом. Дорожки между рядами могил были расчищены с присущей немцам аккуратностью.
Гейнц сказал, что это кладбище для тех, кто умер в госпитале. Неподалеку должен быть и центральный госпиталь.
Паркета предположил, что он скорее всего в Студенческом городке, к которому они как раз подъезжали. И действительно, они увидели, как к подъездам одного из многоэтажных серых корпусов поворачивали одна за другой санитарные машины, прибывшие со стороны вокзала.
«Опель» остановился, и сидящие в нем стали наблюдать за санитарными машинами. Когда они подкатывали к подъездам, раздавалось звонкое бренчание колокольчика. Из подъездов выскакивали санитары и деловито подхватывали носилки с ранеными.
После разгрузки санитарных машин Иванцова с Крамером прошли в здание и обратились в регистратуру госпиталя.
Навстречу им поднялся долговязый фельдфебель в белом халате поверх мундира и спросил, по какому делу они прибыли. Узнав, что унтершарфюрера и ефрейтора интересует генерал Кранбюлер, он стал более учтивым и вежливым. А когда речь зашла о полковнике Борке, регистратор раскрыл одну из книг, сокрушенно вздохнул и покачал головой:
– Полковника Вильфрида Борка уже нет в живых…
