Кьяра, Кьяра!
Где ты, Кьяра?..
Позади него раздался шорох, и Алекс вздрогнул. Но не обернулся, а лишь зажмурил глаза и громко спросил:
— Кто здесь?
Ответа не последовало, и в тоннеле снова воцарилась тишина. Скорее всего, где-то совсем рядом обвалился снежный пласт. Выждав еще несколько секунд, Алекс повернул голову: тусклого света «летучей мыши» хватало на несколько метров, а за границей этих метров расположилась чернота. Чернота нервировала Алекса, он вдруг вспомнил, что отправной точкой спонтанных буровых работ служит дом, где произошло убийство. А в доме, где произошло убийство, лучше не поворачиваться к черноте спиной. Мало ли кто может выскочить из нее, нанести удар в самый неподходящий момент. И — прости-прощай, белый свет!.. Что-то неладное происходит не только с домом — с тоннелем. Лавина прошла по касательной к «Левиафану», сам он стоит едва ли не у ее истока, так почему тридцати метров оказалось недостаточно, чтобы выбраться наружу? Направление, которое выбрал Алекс, неверно? И вместо того чтобы двигаться перпендикулярно внешнему слою лавины, он движется параллельно ему?
Нет.
Опять чертов шорох!
Теперь он возник гораздо ближе, в сфере притяжения «летучей мыши», но никакого движения снега Алекс не заметил. Шорох имел совсем другую природу и даже не думал сходить на нет. Его дислокация то и дело менялась, и в ней просматривалась какая-то система: странный звук осторожно приближался к Алексу, еще секунда — и он окажется рядом. Алекс даже дыхание затаил, пытаясь понять, откуда идет шорох.
Из-за ледяной стены!
Определенно, там кто-то был. Кто-то или что-то.
Еще один живущий. Но не в доме — в стене.
— Эй! — тихонько позвал Алекс. — Эй!..
Его охватил страх, острый и пронзительный, словно несколько раскаленных толстых игл одновременно вошли в сердце и в живот. А самая толстая прицельно попала в горло, и эта — последняя — игла вызвала самую настоящую панику: на какую-то долю секунды он почувствовал, что не может дышать и вот-вот потеряет сознание.
Сознание Алекс все же не потерял. Ухватившись за «летучую мышь», он поднес фонарь к шероховатой, слезящейся снежно-ледяной поверхности стены и увидел в глубине смутный контур человеческой фигуры. Настолько смутный, что лучше было бы приписать его появление разыгравшейся фантазии. Алекс потряс головой, закрыл и снова открыл глаза — в надежде, что тревожное темное пятно исчезнет. Или хотя бы изменит конфигурацию, превратившись просто в обломок скалы. Этим еще можно было объяснить темное инородное тело, затесавшееся в снежную массу. Но контуры фигуры вовсе не желали исчезать, напротив — они стали резче. Теперь Алекс явственно различал линию плеч и шар головы.
А потом…
Потом проступили ладони — как будто человек по ту сторону крепко прижал руки к кромке кокона, в котором оказался.
Ладони — это было уже чересчур, от таких вещей не отмахнешься.
Если бы Алекс дал себе труд задуматься — хотя бы немного, он сразу понял бы: тот человек не смог бы остаться в живых под толщей снега, он вообще не смог бы оказаться здесь, в непосредственной близости от вершины. Лавина обязательно увлекла бы его вниз, как перышко, — слишком уж несопоставимы массы. Но думать Алекс не мог вовсе — он был парализован зрелищем. И шорох… Шорох перестал быть абстрактным шорохом, трансформировавшись в шепот.
— Mayday, mayday, mayday! — взвывал пленник лавины.
«Мэйдей» не относилось к майскому дню (до мая было куда как далеко) и не являлось воспоминанием о майском дне. Это была мольба о спасении. Повторенная трижды, как и положено в случаях, когда жизни людей угрожает серьезная опасность. Когда смерть вот-вот примет их в свои объятия. Звуковой аналог телеграфного «SOS» — вот что означает «мэйдей», придите мне на помощь, помогите мне! Алекс никогда не узнал бы о существовании этого международного сигнала бедствия, если бы не его увлечение радиолюбительством.
Пленник лавины — радиолюбитель?
С тем же успехом он мог быть моряком, летчиком, судовым радистом, авиационным диспетчером. Капитаном корабля, потому что приказ отправить в эфир это послание может отдать только капитан.
И он мог быть… Лео!
Все еще плохо соображая, но повинуясь порыву немедленно вызволить пленника, Алекс подхватил ледоруб и принялся выламывать им куски снега. Пары взмахов хватило бы, чтобы пробиться к ладоням, но они не приближались ни на сантиметр, по-прежнему оставаясь по ту сторону стены. Зато «мэйдей» продолжало звучать все настойчивее:
мэйдеймэйдеймэйдей… мэйдеймэйдеймэйдей… мэйдеймэйдеймэйдей…
Проклятое «мэйдей», казалось, свило гнездо в ушах Алекса и теперь орало там подобно голодному птенцу. И Алекс, сам того не желая, тоже начал орать:
— Сейчас! Потерпите немного, я сейчас!
Вопль закончился внезапно, оттиски ладоней потеряли четкость и превратились в черные неаккуратные кляксы, а Алекс все еще орудовал ледорубом. Он остановился лишь тогда, когда шар головы отделился от плеч, медленно и торжественно. Расстояние между головой и всем остальным телом было не больше нескольких сантиметров и таким и оставалось на протяжении минуты. Только теперь до Алекса дошло, что по ту сторону ледяной стены находится вовсе не человек. Отступивший было страх овладел им с новой силой, ледоруб выпал из рук, а ноги стали ватными.
Что за чертовщина здесь происходит?
Здесь, в проклятом месте, о котором никто не вспоминал на протяжении многих десятилетий. Наверное, жители К. (эти самые мудрые люди на свете!) не были так уж неправы в своем беспамятстве. А поселившийся здесь чужак все испортил. Нарушил равновесие земных и потусторонних сил, и еще неизвестно, кто убил Джан-Франко.
Что его убило.
Кажется, Алекс опрокинул лампу. Бросил ледоруб — орудие, с которым не расставался на протяжении трех часов. И побежал в сторону мансарды, боковым зрением отмечая, как рушится за спиной только что вырытый тоннель. Но не это было самое страшное — черная фигура преследовала его. Между головой и телом по-прежнему зияла щель, что не мешало фигуре двигаться параллельным курсом, не особенно отставая.
Алекс ворвался в мансарду и попытался закрыть окно за собой. Это потребовало дополнительных усилий — из-за снега, наваленного у границы отодвинутой оконной рамы. Но, даже щелкнув замком, успокоился не сразу. Какой к черту покой, если он снова оказался в ловушке, без всякой надежды выбраться на волю самостоятельно? Теперь его положение намного хуже, чем три часа назад. За границами дома прогуливаются призраки, в самом «Левиафане» царят холод и мрак. Ни одно из окон не может служить проводником к свету, он заживо похоронен в ледяной могиле.
Выхода нет.
…Его звали Себастьян.
У мумии, оказывается, когда-то была жизнь, мало напоминающая растительную, и в той жизни его звали Себастьян. Как и предполагал Алекс, живущий в доме состоял в близком родстве с Лео, очень близком: фотографии братьев-близнецов Лео и Сэба нашлись в старом альбоме. А сам альбом Алекс обнаружил на полке под русалочьей картиной. Возможно, он никогда бы не наткнулся на него, если бы не свечи. Пока шла разработка тоннеля, одна из свечей (самая маленькая) уже успела догореть, и Алекс застал предсмертное потрескивание фитиля. Юноша сунул пальцы в еще горячий воск бессознательно, спасаясь от холода. И лишь потом заметил, что воск залил не только поверхность консоли: он стек вниз, испачкав корешок толстой книги.
Фотоальбома, как потом оказалось.
Счистив воск, Алекс вытащил альбом и открыл его, хотя ситуация вовсе не предполагала праздного созерцания фотографий. Или — предполагала? Собраться с мыслями — вот что необходимо прежде всего, а для начала неплохо было бы успокоиться, отвлечься от малоприятных воспоминаний о призраке из тоннеля.
Люди на фотографиях уж точно не были призраками.
Вполне себе живыми — и мужчины, и женщины, и дети. Вернее — одна женщина, один мужчина и двое детей. Оба — мальчики, похожие друг на друга, как две капли воды. Мужчина и женщина мелькнули лишь на паре постановочных снимков в самом начале альбома, и Алекс решил, что эти двое — родители близнецов. Единственное, что смутило его, — антураж самих постановочных снимков. Они явно были сделаны в фотоателье, о чем свидетельствовал задник: рисованная балюстрада, сквозь которую просматривалось такое же рисованное, бледное море. Женщина сидела в кресле, мужчина стоял рядом, обнимая рукой колонну, на которую был водружен один из близнецов. Второй устроился на коленях у женщины. Лица у взрослых — сосредоточенные, торжественные и немного напряженные. Примерно такими же были лица у людей в те времена, когда фотография была еще в диковинку и называлась дагерротипом. Странно, почему Алексу пришло именно такое сравнение: мужчина и женщина вовсе не выглядят старомодными, и одежда, в которую они облачены, — не старомодная. Ни кринолинов, ни сюртуков не наблюдается. На женщине — темное платье с глухим воротом, мужчина одет в темную рубаху, черные брюки и черную жилетку. Как бы ни старался Алекс, точно определить время по костюмам он не может. По костюмам близнецов — тем более, они наряжены в матроски, белые гольфы и белые же сандалики. И выглядят так же сосредоточенно, как и взрослые.
