Николай Федорович полез в карман своей куртки, вытащил пачку сигарет, щелкнул зажигалкой. Проделал он это все машинально, задумавшись. Он уже прикуривал сигарету, когда вдруг спохватился:
- Что же это я... Никуда не годится. - И втер сигарету в ладонь.
- Можно, можно! - сказала я.
- Потом, - решил он. - Слушаю дальше.
Небо по-летнему быстро светлело. Вдали, на пустыре, объявился мужчина в тренировочном костюме с белыми лампасами, бежавши, добросовестно работая локтями. Сбоку от него неслась овчарка.
- Дальше... Дальше о вчерашнем. Старики там, хоть и знаменитые, но одинокие. Они все сдали свои квартиры и получили по квартиренке в этом Доме. У них нет, как правило, даже дальних родственников. Они - самая легкая добыча для мошенников, авантюристов и убийц. Я ведь сначала хотела написать скандальную статейку под названием "Тайна шагов смерти". Или "Ограбление покойницы". Или... Ну то есть только о том, как с мертвых старух снимают драгоценности, делят между собой все эти дамы и девицы в белых халатах, а вместо - пристраивают в уши мертвым дешевенькие сережки, вешают на шею позолоченные цепочки вместо золотых. Но почему погиб Козинцов? А теперь я боюсь за Веру Николаевну Коломийцеву... Помните, она играла разных самоотверженных героинь, которые хоть на Эльбрус взбираются, хоть во льдах тонут-не утонут? Еще в тридцатых-сороковых?
- Помню.
- Ну так вот что произошло вчера... И что она мне успела рассказать-показать... Она сама слышала, как Обнорская перед своей смертью говорила по телефону с подругой из Москвы, о том, что была у Мордвиновой, та лежала со сломанной ногой и сказала ей странные слова: "Хочу на дачу... украли... документ - фальшь... Сливкин... Боюсь... Смерть". То есть у Мордвиновой была сломана нога. У неё была тяжелая болезнь... это когда в организме не хватает кальция... и перелом шейки бедра. Она никак не могла встать, подойти к противоположной стене и сжечь себя! Никак! Вера Николаевна доверилась мне... Сыграл роль, вероятно, и крестик мой... Ей было важно узнать, что я верующая. И она дала мне почитать свои мемуары... Между строк, где рассказывала о ленинградской блокаде, она вписала сведения о Мордвиновой и звонке Обнорской... Вдруг пришла Аллочка... Вера Николаевна положила эту зеленую тетрадь в ящик письменного стола... Позже Алла скажет мне, что Вера Николаевна в панике, у неё пропала эта тетрадь. Алла спросила меня, не взяла ли случайно... Но к вечеру тетрадь нашлась, вроде, Коломийцева забыла, куда сама сунула... Меня к ней не пустили. Сказали, что у неё поднялось давление... потом...
- Выходит, они... кто ведет эти дела... знает, что вы знаете слишком много.
- Выходит. И боюсь за Веру Николаевну. Но кто там этот самый "ведущий"? Удодов? А может, Аллочка? Она всюду успевает... Или искусствовед-общественник Георгий Степанович? Или... вдруг красавица "Быстрицкая" с её отрешенным видом? Или кондитерша Виктория? Но не шофер же Володя! У него такой простоватый вид... Хотя парень интересный... Но, я думаю, "шестерка", не больше... Да, кстати, Виктория и Аллочка довольно часто скандалят при всех из-за Володи, они, вроде, оде в него влюблены... Но до неприличия орут друг на друга.. Удодов их резко останавливает...
- Зря, - сказал Николай Федорович. - Очень зря.
- Что... зря?
- То, что ты, Танечка, не позвонила мне раньше.
Он вынул из кармана светлый радиотелефон. Его разговор с абонентом остался для меня за семью печатями:
- Юг... сороковой... шесть ноль-ноль... Пятый, седьмой, девятый...
И ещё несколько слов, ничего не говорящих постороннему.
Теперь мне:
- Не надо бы вам больше находиться в этом Доме... Хватит...
Он положил руки на руль, дал газ. Скоро машина выскочила на шоссе.
- Почему хватит?
- Риск.
- А как же вы? - во мне ожил азарт интервьюера.
- Мой генерал, - отозвался Николай Федорович сквозь сигарету, которую он держал незажженной в углу рта. - У нас с вами разные весовые категории. И возрастные тоже. Кроме того, я - мужик. Мне в свое время старый танкист... он в танке горел под Прохоровкой, так сказал: "Бейся, Колька, за свою честь до последнего, а честь это и есть жизнь". Этот танкист был моим отцом. Из того танка, из огня он один и выкарабкался. После Победы ещё пять годков на костылях попрыгал. Теперь вопрос: стоит ли вам, Танечка, идти завтра в этот Дом? Или...
- Пойду. Хочу знать, как там, что Вера Николаевна...И потом... будет все так, словно ничего не случилось, Наташа из Воркуты никуда не делась... Ведь лучше?
- Пожалуй, мой генерал. Одна просьба - вести себя ровно, ни к кому, ни к чему не проявлять любопытства. Мыть, пылесосить... Сейчас я остановлюсь вот тут, вы подниметесь к себе. Зажгите свет, я пойму, что все в порядке, и уеду.
Я не стала спрашивать его, почему он знает, где живет Михаил... И о том, что же дальше-то... Он сам сказал, когда протянул руку для прощания:
- Вы - умница. В случае какой-то особой неожиданности - звонок мне. В любой час дня и ночи.
Поднялась к себе, зажгла свет... Стоя под душем, думала: "А все-таки, я прирожденная авантюристка. По уши ведь влезла во всю эту путанную историю! По уши! Вот ведь какая рисковая я девица!" Однако мысль о том, что с Верой Николаевной уже случилась беда, обесценила все мои маленькие радости. Да и большие - тоже. Хотя, конечно, свидание с Николаем Федоровичем сняло, вроде, все проблемы...
Я только много позже открою для себя одну существенную истину: негодяи-хищники сегодняшнего образца тем и отличаются от прежних, что их сообщества не знают слова "нельзя", когда речь идет о "баксах". Это всем нам забил головы великий идеалист Достоевский своим Раскольниковым, который долго-предолго размышлял, убить ли ему старушку или как-то нехорошо это, а потом, убив, страдал и маялся незнамо как...
Грабители-убийцы нынешнего образца пощады не знают. Они спешат. Они словно бы дождались своего золотого часа. Беспомощные старухи им только в радость. Зря, очень преступно зря, как оказалось, я раньше не позвонила Николаю Федоровичу... Ну хотя бы на три часа раньше...
Однако, когда вошла утром в Дом, - едва не с порога мирная тишина раннего утра легла мне под ноги атласной полосой солнечного света. В глаза бросилась большая фотография молодого мужчины в кепке-букле, слегка прикрытая ветвями жасмина... Запах чувствовался издалека... И вот это "наглядное пособие" к теме "Душевное отношение к ветеранам..." - сбило меня с толку. Ведь это был портрет известного кинорежиссера В.Т. Коломийцева, мужа Веры Николаевны...
Я подошла поближе. В белых, крупных цветах ещё блестели капельки росы... Молодой мужчина на портрете, моривший когда-то во имя искусства молодую жену в горячих источниках и в ледяной воде, смотрел прямо мне в глаза огненным взором неутомимого первопроходца и озорника. Я успела подумать: "Такого нельзя было не любить..." И не заметила, когда ко мне подошла красавица "Быстрицкая"... Все дело в том, что кругом мягко, ковровые дорожки перетекают одна в другую. Она была одета в белый костюмчик с юбочкой до колен. Как говорится, простенько, но - со вкусом. Высокая прическа делала её ещё стройнее, чем она была. Мы с ней никогда не разговаривали, не было причин, и вдруг она грустно говорит, положив мне на плечо руку:
- У нас горе. Вера Николаевна погибла.
- К-как... погибла?
- Какой-то приступ... синильный психоз, кажется, называется. Вскочила ночью, разбила стекло... дверь была закрыта... порезалась осколками... Истекла кровью... Утром пришли - лежит на полу, мертвая... "Скорую" вызывать бесполезно.
- Ничего себе... ничего себе, - только и сказала я.
- С ней что-то происходило не то в последнее время. Она сама вчера куда-то сунула свой дневник, а сказала, что ты его взяла.
- Ты сама слышала, как она это сказала?
- Нет, но Аллочка да, слышала... С головой у этой старушки было уже не то... Вот и сквозь стекло захотела пробиться...
Я продолжала тупо, невидящими глазами смотреть на портрет мужа Веры Николаевны, а в душе кляла свою несообразительность, самоуверенность, похожую на идиотизм. Ну почему, почему сразу не позвонила Николаю Федоровичу Токареву, ещё когда жива была Серафима Андреевна Обнорская, ещё когда...
Но что теперь могли сделать эти мои проклятия? Кому помочь из тех, кто умер внезапно и странно?
- Пойду гляну, что там, может, помочь надо, - как можно равнодушнее сказала "Быстрицкой" и пошла на второй этаж...
В квартирке Веры Николаевны стекольщик вставлял выбитые стекла в дверь, ведущую в лоджию. Горестно подперев голову ладонью, сестра-хозяйка тетя Аня стояла неподалеку, задумчивая, прошептала:
- И что творится! Я у ней вчера с утра была, занавески меняла, здоровая, в кресле книжку читала. А ночью какой-то припадок. Вскочила и в лоджию кинулась. На стекло напоролась, вены перерезала. И кровью истекла. Припадок, говорят, есть такой старческий. Ох, не приведи Господи! Не приведи, Господи, в казенных стенах помирать, а не в своей квартире! Прибери. До тебя тут самую страшную кровь... спасибо скажи... поотмывали...
