— Да ладно, — уже без прежней уверенности проворчали сзади. — Тоже мне, ответчик за всех выискался. Куда он денется с подводной лодки? Он же не баран, должен понимать…
— Хорош, — сказал Муха. — Кончай базар, Кабан.
Не даешь работать — поступай как знаешь. Вези меня к Вареному или прямо тут кончай, мне побоку. Или я буду работать, как привык, или пальцем не пошевельну.
— Смотри ты, как заговорил, — удивленно протянул Кабан. — Голосок прорезался? Рожки проклюнулись? Забыл, как на полу корчился?
— Не забыл, — спокойно сказал Муха. — Только и ты не забывай, что на моем месте может оказаться кто угодно. Ты, например, если из-за тебя дело не выгорит.
— А он дело говорит, Кабан, — снова сказали сзади.
Пока ты тут права качаешь, время идет.
— Заткнись, я сказал! — рявкнул Кабан и замолчал, впав в задумчивость. Муха наблюдал за ним с брезгливым интересом. Теперь, когда от Кабана требовалось самостоятельное решение, стало отчетливо видно, что он дурак и трус.
— Ну, ладно, братан, — наконец с видимой неохотой проговорил Кабан, выдавив фальшивую улыбку, — уболтал. Только давай без фокусов, о'кей? От меня не спрячешься. Не веришь — спроси у своего Валеры.
— Верю, — сказал Муха и распахнул дверцу. — Не беспокойся, Михаил. Все будет в ажуре. Знаешь, что такое ажур?
Не дожидаясь ответа, он выбрался из машины, пересек световое пятно под фонарем и, придерживая под курткой фомку, скрылся за углом дома.
— Крутой фраер, — сказали на заднем сиденье. — Умыл он тебя, Кабан. Гляди, свалит втихую, хрен ты его потом найдешь. Чего Вареному втирать будешь?
Кабан промолчал, играя желваками, и неторопливо закурил, бросив взгляд на часы, чтобы засечь время.
— Смотри-смотри, — ехидно подковырнул его все тот же голос. — Часика полтора подождем, а там можно и к Вареному: прости, мол, улетел твой Муха в теплые края, к синему морю, за тридевять земель в тридесятое царство…
— Забей пасть, животное, — процедил Кабан, так стиснув зубами фильтр сигареты, что чуть не перекусил его пополам. — Хиханьки ему…
— Да ты чего, в натуре, обиделся, что ли? Да вернется он без базара, куда ему деваться? — пошел на попятную весельчак с заднего сиденья. — С тобой пошутили, а ты надулся…
— Нет, — сказал Кабан, который, похоже, даже не услышал своего собеседника, погруженный в собственные мысли. — Ну его на хрен, этого умника. Давай, Белый, пробегись, посмотри, чего он там… Береженого бог бережет.
— Докнявался, Белый, — сказал на заднем сиденье другой голос, и разговорчивый Белый, кряхтя и недовольно бормоча себе под нос, безропотно полез из машины. — Автомат оставь, Рэмбо хренов, — насмешливо добавил тот же голос, — всю микрагу на уши поставишь.
Белый, матерясь и ежась под косым мокрым снегом, сунул автомат обратно в машину, захлопнул дверцу и ленивой рысцой потрусил за угол. Кабан опустил стекло, выбросил в ночь окурок с изжеванным фильтром и немедленно закурил снова.
— Ты бы хоть люк открыл, что ли, — недовольно проворчали сзади. Дышать же нечем.
— Сказали бы «спасибо», — лениво откликнулся Кабан, начиная успокаиваться. — Курят на халяву и еще недовольны. Вот народ!
— Я читал, — подал голос третий бандит, — что активный курильщик потребляет только тридцать процентов дыма, а все остальное перепадает окружающим.
— Чего ты делал? — с преувеличенным изумлением спросил его сосед. Читал?! Разве в азбуке такое пишут?
Кабан добродушно засмеялся и взялся за торчавшую над головой ручку люка — сигаретный дым уже стал разъедать глаза. Он замер, не успев повернуть ручку, потому что из-за угла, разбрызгивая лужи и размахивая руками, как взбесившаяся ветряная мельница, выскочил Белый. Перебегая покрытый тающим снегом газон, он поскользнулся и чуть не упал, с трудом удержав равновесие и пробежав пару метров на четвереньках, как диковинная обезьяна.
Предчувствуя недоброе, Кабан распахнул дверцу и выглянул ему навстречу. Белый с разгона впечатался животом в переднее крыло машины, опять поскользнулся, но устоял, вцепившись мокрой грязной ладонью в кронштейн зеркала. Теперь Кабан разглядел, что рожа у него перекошена, а в глазах прыгает паника.
— Нету, — задыхаясь и жадно хватая воздух широко открытым ртом, прохрипел он. — Нету, Кабан!
Ушел, падла, бля буду, ушел! Кончит нас Вареный, в натуре кончит!
Кабан обнаружил, что уже стоит на мокром асфальте, и холодные лепешки полурастаявшего снега падают ему на голову, на лицо и на кожаную куртку. Попадая на куртку, мокрые хлопья издавали короткий отчетливый шлепок и сползали вниз, оставляя на черной коже блестящие влажные дорожки.
— С-с-сука, — прошипел Кабан и коротко, без замаха ткнул кулаком с тяжелой золотой печаткой в перекошенный ужасом рот Белого. Белый отшатнулся, прикрывая обеими руками разбитые губы, оступился и с плеском сел в холодную снеговую кашу. Между прижатыми к лицу пальцами проступила кровь и потекла по рукам и подбородку ленивыми темными струйками. Кабан подавил острое желание пнуть Белого ногой — в конце концов, сбежал не Белый, а Муха, и дал Мухе сбежать тоже вовсе не Белый.
— Искать, — яростно прохрипел он, обернувшись к машине. — Искать этого гамадрила! Далеко он не ушел. Надо найти, пацаны, иначе нам абзац.
Этого можно было не говорить: методы, которыми Вареный поддерживал дисциплину среди своих подчиненных, были всем отлично известны. Те двое, что еще оставались в машине, выскочили из нее с такой поспешностью, словно в салоне начался пожар. Оба сжимали в руках автоматы. Все четверо уже бросились врассыпную, чтобы найти беглеца и превратить его в решето, но тут откуда-то сверху донесся едва слышный резкий хлопок, и Кабан замер как вкопанный.
— Стреляли? — спросил он, — Точно, стреляли.
Что же он, за пару минут на двенадцатый этаж вскарабкался?
— Ну так, — с облегчением сказал Белый, шмыгая носом и утирая ладонью окровавленный рот, — Муха все-таки. Теперь спрашивается, за что я кровь пролил?
— С меня литр, — рассеянно сказал Кабан, прислушиваясь к тишине. — А ну, пошли наверх. Поможем ему с вещами.
* * *
Андрей Кареев снова взял в руки газету. Странно, но этот клочок испачканной типографской краской бумаги сегодня притягивал его, как никогда. Помнится, он меньше волновался даже в тот день, когда впервые взял в руки свежий номер «Пионерской правды» с коротенькой заметкой, подписанной его именем.
Андрей встряхнул газету, разворачивая ее на нужной странице. Вот она, статья — на всю полосу, без купюр, фактически без редакторской правки, как и обещал шеф.
И его имя — А. Кареев, — выделенное жирным шрифтом.
Шеф предлагал подписать материал псевдонимом, но Андрей отказался: это не имело никакого смысла. Если бы имени не было в газете, люди Вареного выбили бы его из шефа. Старику вовсе незачем было умирать от побоев на полу своего собственного кабинета только потому, что один из его бывших подчиненных, заварив крутую кашу, в последний момент вдруг застеснялся.
Теперь название статьи казалось Андрею несколько претенциозным, чересчур прямолинейным. «Власть уркаганская»… Право же, можно было придумать что-нибудь потоньше. Да и стиль… После пятого или шестого прочтения он окончательно убедился в том, что стиль ни к черту не годится. Видимо, сказывалось отсутствие Татьяны Тарасовой, которая была блестящим стилистом и всегда наводила окончательный лоск на их совместные материалы, доводя их до немыслимого совершенства.
Они всегда работали так: он раскапывал материал, а она приводила его в порядок, обрабатывала и подавала так, как умела только она. Названия статьям давала тоже Татьяна, и Кареев был уверен, что от того заголовка, который в муках родил он, Татьяну стошнило бы прямо на рукопись.
Андрей отшвырнул газету и закурил. Дело было не в стиле и не в заголовке. Все это чепуха по сравнению с изложенными в статье фактами. Хотя теперь он чувствовал, что материал можно было подать немного по-другому: кое-где чуть сгладить, чтобы двигавшие им ненависть и отвращение не так бросались в глаза и не мешали читателю впитывать смысл, а кое-где, напротив, заострить, сделав намеки на связи Вареного в высших правительственных кругах не столь туманными. Впрочем, он знал, что все это нюансы, которые способен заметить далеко не каждый профессионал. Татьяна наверняка бы заметила, и шеф бы заметил. Остальные же проглотят и не поперхнутся… и через несколько часов благополучно отрыгнут без всяких последствий для организма.
Андрей щелчком сбил пепел с сигареты прямо на ковер и глубоко затянулся. Такова специфика его работы: кричать одиноко в пустыне и будить спящих обывателей.
Их невозможно разбудить, но есть надежда, что хотя бы один из тысячи все-таки услышит и проснется. А один из тысячи — это все-таки очень много. Для десятимиллионной Москвы это десять тысяч человек. А сколько их будет по всей России?
